Халлдор Лакснесс - Возвращенный рай
Я спросил конюха, нет ли здесь места для верховой езды, но он ответил: ничего, кроме этого парка. И потом повторил то, что уже говорил король: что Пусси разрешают возить детские тележки среди цветочных клумб, и добавил, что такая лошадка для детей хорошая игрушка, хотя и небезопасная — она может лягнуть, встать на дыбы, если не держать ее крепко за поводья».
Вот что писал крестьянин дальше: «Потом король попрощался со мной и сказал, что я могу просить у него все, что мне захочется и что в его силах выполнить. Я ему ответил исландской поговоркой: «Хорошо, когда король — твой должник». Но дело в том, сказал я, что из того, что может дать король, мне ничего не надо. Я вот только забыл уздечку на лошади, когда передавал ее тем летом, — сказал я, — и уздечку я охотно бы получил обратно. Тогда король призвал конюха и сказал: «Дай этому крестьянину столько самых лучших уздечек, сколько ему захочется». Заключил письмо крестьянин такими словами: «Итак, я передал в руки короля коня моей души и шкатулку моей души и получил уздечку; в придачу получил я фотографии королей и королев во всем их облачении».
Дойдя до этого места, крестьянин написал, что в Копенгагене уже давно наступила ночь и ему пора кончать, так как пароход в скором времени покинет гавань.
Приписка: «Я чуть было не забыл рассказать моему дорогому семейству, что после того, как я распрощался с королями, царями и их дамами и великой княгиней Ольгой Константиновной, я пошел купить себе на два эре воды, которая вытекает из скалы в лесу. Это самый чистый источник в Дании — источник Кирстен Пиль. И, верно, была на то воля Провидения, что я увидел человека, с которым дважды встречался в Исландии. Вначале мне даже показалось, что он мне почудился. Зовут его Тьоудрекур, он епископ. Он стоял у этого источника и пил добрую воду за два эре. Сама судьба свела меня с этим человеком. Так что на этот раз я не могу приехать в Исландию. Со слезными молитвами я вверяю вас господу и на том кончаю свою беседу с вами».
Глава четырнадцатая. Сделки
Глубокий снег покрывает землю; царит полный мрак, и, как уже говорилось ранее, никаких развлечений вот уже целых сто пятьдесят лет: ни света, ни денег, ни любви. Многие находят общий язык с богом, некоторые знают толк в овцах — в какой-то мере, но никто не понимает сердца. Все бормочут старинные стихи или бубнят себе в бороду изречения, и молодежь черпает сведения о жизни из древних саг. Однако стало заметно, что с прошлого года мальчишка вымахал чуть не с самого Эгиля Скаллагримссона, хотя крестьянин не победил в нем викинга настолько, чтобы он догадался в положенное время впустить барана к овцам. Слава богу, что вмешались добрые люди в дела на хуторе Лид. К концу течки они позаботились о тех овцах, у которых еще сохранился инстинкт продолжения рода. Но, к сожалению, совсем упустили из виду коров. Нет теперь на хуторе умной головы, жаловалась хозяйка.
Однажды в самый разгар зимы, когда темнота еще нависает над землей и весь мир лежит укрытый снежным покровом, собачий лай вдруг заставил сильнее забиться сердца в Лиде. Давненько у Снати не было повода вскакивать на крышу и заливаться лаем, и это было не сердитое рычанье, которым пес встречал появление ворон; в лае отчетливо слышались радостные нотки.
Вскоре на пороге появился огромный мужчина. Дом содрогался, когда он стряхивал с себя снег. Заключил в объятия всех обитателей дома, расцеловал, ткнув в лицо бородой, пропахшей табаком и коньяком.
— Лошадей кормить не надо — они сыты, а парни мои привыкли ждать на дворе, пока я убаюкиваю девиц в лучших хуторах. Говорят, что наш друг заделался мормоном, — добавил он.
— Не доведи господи, — со стоном молвила хозяйка дома.
— Мормоны! — воскликнул Бьёрн из Лейрура. — Вот это по мне — настоящие парни! Подавай им самое меньшее двадцать одну жену! И у каждой своя комната с отдельным ходом, моя дорогая, так что никакой тебе шумихи и скандала в доме. Не то что у нас в Исландии — без конца приходится изворачиваться, вилять да утаивать. Ну разве я не говорил всегда, что мой друг Стейнар — удивительный мужик. А вы, мои милые, я вижу, живете неплохо. А? Полнеете, да? Спасибо за прием, оказанный осенью. Я заглянул только, чтобы узнать, как вы тут. Полнеть неплохо, особенно если заплывешь жирком изнутри. Я знаю, мой дорогой Стейнар не простил бы мне, если бы я позволил, чтобы вы тут зачахли, пока он живет там, среди мормонов.
— Хотела бы я знать, — сказала женщина, — что это люди все время болтают о мормонах. Что это за побасенки? Мне кажется, я знаю своего Стейнара не хуже, чем женщины по соседству, которые болтают, что он стал мормоном. Не знаю, что они думали о Стейнаре до сих пор, но я должна сказать, хоть я и не шибко умна, что мой Стейнар, должно быть, сильно изменился за полгода, если обзавелся двадцать одной женой.
— Славная ты моя женщина, — сказал Бьёрн из Лейрура, — что за человек Стейнар, прекрасно знают и судья, и сам король. Он выше, чем «да» и «нет»; и в конце концов из него ничего не выжмешь, кроме ухмылки. Он выше золота. Такого человека еще не было в Исландии. Я взял бы на душу грех, если бы дал его женщинам увянуть с тоски. Говорят, у вас не хватает молока?
— Хуже того, — ответила женщина. — У старой Краснухи осенью был выкидыш, теперь она яловая; да тут еще, на беду, забыли случить молодую телку. На хуторе теперь только пустые головы. Этой зимой я приставила дочку к коровам — до этого она и понятия не имела о случке. И сама я поглупела. Так что, видишь, мы не купаемся в молоке. Маленький викинг не слишком силен, толку от него немного. Одна только Стейнбьорг, что прислуживала тебе, цветет.
Бьёрн из Лейрура подошел к девушке, ощупал ее со всех сторон; она залилась краской, у нее потемнело в глазах и подкосились колени.
— Значит, такие вот дела, — произнес Бьёрн из Лейрура, — черт побери!
— Я часто черпаю из бочки с китовым жиром, который отец оставил нам для освещения в самые темные дни. Боюсь, что скоро он кончится.
— Ничего, я позабочусь о вас. Вот только наладится дорога, пришлю вам корову, — сказал Бьёрн из Лейрура, кончив ощупывать девушку. — У меня на рождество отелилась одна. Молока дает немного, зато без перерыва. Правда, одна корова не решает дела — что пользы пристроить корову, когда девица не пристроена. Эх, был бы у меня подходящий парень для такой девушки. Однако что делать — нет его. Но ничего, моя милочка, что-нибудь придумаем.
Девушка совсем ослабела.
— Я вот вспомнил о парнишке, он живет здесь недалече. — И Бьёрн из Лейрура засмеялся. — Если память мне не изменяет, вы уже приметили друг друга.
Девушка опустилась на край кровати.
— Ты получишь хороший хуторок, я вам помогу и скотиной обзавестись, — продолжал Бьёрн из Лейрура.
Девушка уткнула лицо в согнутую руку.
Бьёрн подсел к ней на край кровати, посадил ее к себе на колени, и эта взрослая располневшая девушка снова стала маленькой девочкой.
— Ну что ты скажешь, моя милая?
— Не знаю, — пробормотала девушка ему на ухо. — Больше всего сейчас мне хотелось бы заснуть…
Он сидел долго-долго, держа ее на руках и баюкая, беспрестанно повторяя: моя милая, ах, моя милая, мой ягненочек, ах ягненочек, иногда варьируя: соня-девочка, моя милая…
Мать сидела не шевелясь, как изваяние.
— В мое время, дорогой Бьёрн, — вдруг нарушила она молчание, — парни приходили и сватались сами и весь риск брали на себя.
— Сейчас они больно застенчивы, сердечные, пока молоко не обсохнет на губах, — сказал Бьёрн из Лейрура. — Я ведь тоже почти до сорока лет все не решался посвататься к молодой. А теперь женюсь по четыре раза в год. Ну, мне пора. Похоже, что метель будет.
Гость ткнул бородой в лицо матери, затем дочери, обдавая их вновь сильным запахом табака и коньяка, с трудом протиснулся через дверь в своем огромном полушубке и сгинул.
Когда наступила оттепель, двое мужчин с прибрежного хутора привели в Лид корову с большим выменем. С собой они забрали яловую. В глазах соседей по приходу это походило на сделку.
Бьёрн на этом не остановился. Прошло несколько недель, и в один прекрасный день на пороге Лида появился парнишка из Драунгара. Правду говоря, это был уже не парнишка. Он возмужал и обрел уверенность с тех пор, как заходил сюда осенью. На этот раз он без околичностей осведомился о хозяйской дочке. Они остались с глазу на глаз. Некоторое время молча глядели друг на друга. Наконец он вымолвил:
— Значит, ты сказала неправду…
Девушка вздрогнула. Никогда еще в Стейнлиде никто не врал.
— Не понимаю, о чем ты? — удивленно спросила она.
— Осенью ты сказала, что ничего не случилось.
— А что случилось? Я не знаю, что произошло… Что-нибудь неладное?
— Не со мной, — ответил он.
— Слава богу, и не со мной. Если б только припомнить, что я тебе сказала!
