Джузеппе Бонавири - Каменная река
Мы невольно подхватили задорный мотив.
— Стойте, не все сразу, — вмешался Тури. — Один заводит, остальные подтягивают.
До чего ж ты хороша, красотка эфиопка! —
надрывались, не слушая его, Чернявый, Нахалюга, Обжора и Пузырь.
Золотничок, Агриппино и Марио Гулициа молотили в такт по борту машины: бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам.
Грузовики мчались по усыпанной гравием дороге, вздымая пыль.
— Шат ап, шат ап! — кричал нам из кабины сержант, но, видя, что мы не унимаемся, заставил водителя остановиться и просунул голову под брезент. — Я не терпеть этот бордель!
— Ах так, — проговорил Золотничок, поднимаясь. — Тогда счастливо оставаться. — И полез через борт.
Сержант стиснул волосатые кулаки, но тут же овладел собой, хитрец, и вместо проклятий, которыми он был готов нас осыпать, у него вырвался сдавленный смешок.
Мы снова тронулись в путь и на этот раз заголосили так, что даже рева мотора не было слышно:
Юность, высота, жизни красота, тра-та-та!
Из кабины донеслись ругательства. Теперь уж он нам не спустит, подумал я.
Но паузы в нашем пении заполнила тягучая печальная музыка, и мы стали горланить еще громче, чтоб разогнать тоску, навеянную этими звуками и унылым видом старых скрюченных олив, проносившихся вдоль дороги.
— Тсс, — сказал я. — Слышите?
Эти болваны, оказывается, подпевали нам. Но, надо признать, выходило у них куда лучше, чем у нас.
Завидев на склоне деревушку, мы начали стучать в стенку кабины.
— Вы что? — откликнулись американцы.
— Ничего. Слезай, приехали!
В рот нам набилась пыль, и мы пошли к чистому ручейку, что струился невдалеке. Напились, сполоснули лица, а потом из суеверия сплюнули в воду.
Солдаты последовали нашему примеру.
— Ну, пошли, — сказал Золотничок, взявший на себя командование.
По тропинке, вьющейся меж смоковниц, мы добрались до дома, где жило семейство Маммана.
— Эй вы, идите сюда, дело есть! — завопили мы в один голос.
Но хозяева почему-то не отзывались на наши крики.
Сержант уже приготовился опять наброситься на нас с кулаками, но тут Чернявый придумал одну из своих бесчисленных хитростей.
— Выходите, мы вас видели! — крикнул он. — Не то всех перестреляем.
Братья Минико, Саридду и Винченцо с поднятыми руками появились из-за кактусов. Все расхохотались, даже сержант.
— Гляди, совсем очумели! — воскликнул Золотничок. — Им богатство в руки плывет, а они в штаны наложили. Вот эти хотят у вас теленка купить. Не хотите — пойдем к Буккерезе.
Но эти темные мужики — известное дело — никому не верят. Братья замялись, заныли: мол, откуда у них телята.
— Ой-ой, сейчас американцы зададут нам перцу! — всполошился Карлик.
Да только Чернявого не так-то легко было смутить.
— Врете, мошенники, — сказал он и вместе с Агриппино направился к дому, утопавшему в зелени.
А хозяева даже не сдвинулись с места, верно, подумали: пропадать — так с музыкой. Залаяла собака, и женский голос позвал:
— Саридду, Минико!
Мы хотели было пойти за Чернявым, но по знаку сержанта солдаты окружили нас.
— Гляди-ка ты, ровно на войне, — заметил мой брат.
И мы начали поносить американцев на чем свет стоит. Они угрюмо глядели на нас, ничего не понимая.
— Козлы вонючие!
— Фашисты американские!
— Дерьмо!
— Падлы краснокожие!
— Сучьи олрайты!
— Да, олрайты! Воюйте у себя дома!
Олрайтыолрайтыолрайты! Мы были в восторге от нового ругательства, а солдаты выпучили на нас глаза и обливались потом.
Из хлева раздалось протяжное мычание.
— Идите сюда! — крикнул нам Чернявый.
— Что? Что? В чем дело? — перепугались братья Маммана.
— А в том, что вы еще почище этих болванов! — презрительно бросил им Обжора.
Братья кинулись к сержанту, забормотали, что сперва не поняли, о чем речь, а теперь готовы все для него сделать.
Хозяйка, мать троих братьев, увидев американцев, принялась истошно голосить:
— Господи Иисусе, они хотят отнять наших быков!
— Да будет вам, донна Рири, — уговаривал ее Агриппино. — Они заплатят, у них же денег полные мешки.
В общем, сторговались. Теленок обошелся американским олухам втридорога.
— У, злыдни, вот заложу вас, — пригрозил Обжора братьям Маммана.
— Ты что, дурак? — оборвал его Тури. — Тебе-то какая печаль, кто кого облапошил? Главное — тут и нам будет чем поживиться.
Мы вместе с сержантом вошли в хлев. Надо сказать, свое дело он знал туго: заглянул телятам в рот, погладил по бокам и наконец объявил:
— Беру этот!
— Ах, святители, самого лучшего выбрал! — всплеснула руками донна Рири. А узнав, что теленка будут разделывать прямо у нее на гумне, снова запричитала: — Нет, нет, я не вынесу!
Минико Маммана не спеша пересчитывал доллары, разглядывал их на свет, только что на зуб не попробовал.
Винченцо отвязал теленка и повел его на гумно, тщательно выметенное и прокаленное солнцем. Из хлева опять донеслось мычанье.
— Это корова, слышите? — сказал Агриппино. — Сыночка зовет.
На минуту воцарилась тишина, а потом корова вновь замычала призывно и ласково, словно где-то вдали играла труба.
Солдат по имени Гарри привязал теленка к валуну. Мы с братьями Маммана стояли в сторонке и смотрели.
— Первый раз вижу, как бычка забивают, — сказал Золотничок.
— А я видел, — отозвался Тури. — Дон Папé Бонавири одним ударом их приканчивает.
Гарри провел пальцами по лбу теленка, определяя, куда стрелять.
— А сержант-то где? — спросил Пузырь.
Сержант удалился в заросли опунций и намеренно не глядел в нашу сторону.
— Ага, сдрейфил, вонючка! — бросил Обжора.
Теленок вскинул голову и замычал. Гарри протянул ему охапку сена, и тот, ничего не подозревая, черным языком облизывал пальцы своему палачу.
— И как у него рука поднимется! — воскликнул Чуридду, но его слова заглушил короткий, сухой щелчок.
Теленок обратил к нам большие влажные и мутные глаза; со лба полилась струйка крови, и скоро на шерстке запеклись красные сгустки. Он зашатался и подогнул сперва одно колено, потом другое.
Сержант начал орать на Гарри, и хотя слов мы не понимали, но нетрудно было догадаться: день на исходе, вон уже солнце садится за домом, а этот болван не может расправиться с одним жалким теленком. Гарри, ничуть не смутившись, приставил пистолет ко лбу бедного животного и выстрелил еще два раза.
Теленок боком повалился на камень и напоследок дрыгнул задними ногами, словно еще искал опоры на земле.
Тут донна Рири, эта ведьма, успевшая спрятать доллары в передник, снова заголосила:
— Ах, бычок, мой бычок, за что тебе такая доля? Неужто зря я тебя кормила-поила? Отдали, горемычного, на погибель, злым сарацинам на поживу! И все я, я виновата: зачем не укрыла тебя от этих иродов?!
— Да замолчите, мама, — повернулся к ней Минико. — Ведь они долларами заплатили за него.
— Что в них толку, в этих долларах, сынок? А теленочка-то ненаглядного нет у нас теперь!
До старухиных причитаний никому не было дела, только Гарри несколько раз злобно на нее покосился.
— Как же я теперь корову-то выведу из хлева? — не унималась донна Рири. — Она ведь, бедная, тоже издохнет, как увидит, что ее сыночка сгубили!
— Будет вам, мамаша, — урезонивал ее Минико. — Хотите, чтоб и нас пристрелили, как теленка?
В конце концов Обжору эти вопли задели за живое, тем более что старуха в своих проклятьях никого не забывала, то и дело грозила нам своим узловатым пальцем.
— У-у, ведьма! Сейчас вот подожгу ей подол — будет знать.
— А ну давай! — обрадовался Золотничок.
— Бросьте, — сказал Тури. — Пусть разоряется, коли охота. А у нас другие дела есть.
Мы стали помогать солдатам разделывать тушу. Сперва надо было ее продуть со всех сторон, чтобы шкура легко отделялась. Пузырь дул так, что аж побагровел от натуги, я же только делал вид, что дую, а на самом деле просто вдыхал сладковатый запах парного мяса. Чернявый и мой брат тоже особо не напрягались и втихаря мне подмигивали; каждый зажал в зубах телячью ногу, будто трубу.
Шкуру сняли и повесили на оливковое дерево. Мясо у телка и впрямь оказалось душистое, нежно-розовое.
— О святители-угодники! — Мой брат воздел руки к небу, точь-в-точь как донна Рири.
— Аминь! — торжественно провозгласил Чернявый.
Солдаты ловко и уверенно разделывали телка, а у нас вместо скрежета пилы и хруста костей в ушах стоял поминальный звон по нашему зверскому голоду. Но едва мы поняли, что сержант собирается вернуться в Минео, так и не изжарив ни куска телятины, как тут же вскочили и каждый сжал горсть земли.
