Ванда Василевская - Родина
Так оно и есть, конечно. Не стоит батрак на лестнице, а только ее поддерживает. Чтобы помещику, помещице наверху хорошо жилось. Чтобы у них были тонкое полотно на скатерти, мука на хлеб, овощи к столу, рыба в пост.
Ведь из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день росло барское богатство. А помещица сама ничего не делала или мало что делала. Пройдется по саду, посмотрит, как оно там растет. Разве что с цветами под окном немного повозится, подвяжет к жердочке, пообрезает сухие веточки. Все делали за нее батрацкие руки.
Магда даже приостановилась от удивления, так странно ей показалось, как это она вся целиком на вечные времена запродалась помещице.
На мгновение она и о работе забыла.
Но тотчас же очнулась.
Да и что бы это было, если бы все сразу так призадумались — мужики в поле с косами, девушки с граблями, бабы на прополке, ребятишки на лугу со скотиной, — ведь все бы остановилось. Остановился бы весь этот поток богатства, который непрестанно льется в усадьбу из батрацких рук.
Магда даже испугалась: что бы это было? Она поспешно согнула спину и взялась за уборку, надо наверстать время, потерянное из-за глупой Терескиной болтовни, из-за этих дум, что ни с того ни с сего вдруг пришли ей в голову и ленью связали ловкие руки.
Одно было ясно — мужик, вросший в свою работу, закостеневший в своем труде мужик, зашевелился.
Стали поговаривать, что вот-вот наступят большие перемены.
В третьей от них деревне, говорят, мужики собираются по ночам в лесу, о чем-то судят и рядят. У Гайчака нашли какие-то бумаги, приехали жандармы и забрали его в город.
В волостях сговаривались. Когда на волостной сходке как всегда вышел урядник, еще рта не открыл, а все разом закричали, чтобы он говорил по-польски.
Урядник позеленел, стал грозить старшине. Писарь аж затрясся от урядниковых угроз.
Сходку разогнали, велели собираться на следующий день.
Но тут уж к волостному правлению привалила целая куча мужиков. Пришли все и темной стеной стали перед волостным правлением.
Опять вышел урядник и, как всегда, заговорил по-русски.
В толпе поднялся гул, словно полая вода рвала плотину.
— По-польски! По-польски! По-польски!
— Мы не ученые. Говори, чтобы все понимали!
— По-мужицки, как следует!
— С мужиками ведь говоришь!
Кое-где поднялись кулаки.
Делать было нечего. Мужики напирали со всех сторон.
Пришлось уряднику говорить по-польски.
Нескладно это у него получалось. Будто стекло грыз, заикался, — а уж покраснел, того и гляди кровь из лица брызнет.
Он грозил мужикам, пространно говорил о царских указах. Толпа слушала. Чудно им показалось, как это урядник разговаривает.
— Эй, смотри, язык не вывихни!
— Поет, как чиж!
— Подмазал бы глотку салом, дело бы лучше пошло!
— Подучится, подучится, не беспокойтесь!
— Палкой бы его отдубасить, он бы и не так заговорил!
Кругом шутили, пересмеивались, а уж больше всего — молодежь. Легко, весело вдруг стало. Вот он хоть и урядник, а пришлось и ему подчиниться миру.
А уряднику слышался за спиной грохот взрывающихся бомб на улицах далеких городов. Слышался гулкий шаг демонстрантов по мостовым за сто миль отсюда. Его душила злоба, но сильнее злобы был страх.
Потом, конечно, не обошлось без жандармов. Они явились, принялись расспрашивать, допытываться, кто первый стал требовать.
Никто ни словечка не пикнул. Тогда они стали хватать наугад, ощупью, словно рыбу в тине. Одного, другого. Случалось, забирали и того, который все время и рта не раскрывал.
А постановления шли своим чередом, от деревни в деревню. Что, мол, на волостных сходках должны говорить по-польски. Не по-русски. По-крестьянски, чтобы каждый понимал.
Еще постановили, чтобы в школах учили детей по-польски. Не так, как до сих пор.
На шоссе опрокинули указатель с русской надписью. Ночью кто-то сорвал надпись со стражницкого поста. А с Йоськиной лавчонки сорвали вывеску, изрубили в щепки топором из-за того, что, мол, не по-нашему была написана.
Так оно и шло.
Кто действовал потому, что так, мол, должно быть, так справедливо. А кто и так, из озорства, от радости, чтобы только насолить стражникам. Потому что не нашлось бы, пожалуй, человека, у которого не было бы какой-нибудь обиды на стражников.
Люди ходили по избам, грозились, всякий болтал, что ему в голову приходило. Читали газетки. Вечером в избе сходилось человека четыре-пять, кто умел, читал. Остальные слушали.
Переменилась жизнь. Словно праздник настал.
Даже бабы и те судили и рядили. Дети учились читать по польской книжке, — учителей вдруг расплодилось, что грибов после дождя.
Учил учитель в школе, тайком, украдкой, чтобы никто не узнал.
Учила Йоськина дочка, которая кончила гимназию, и теперь ребятишки каждый вечер бегали в ее комнатку за лавкой.
Учила Матусова дочка, та разбиралась в книжке не хуже самого учителя.
Иной только успеет сам буквы выучить, а уж другим показывает.
Бараки ждали. Ждала и деревня, что вот-вот произойдет еще что-то. Каждый день обещал неожиданное.
Только господский дом стоял немой, тихий, как всегда. Вокруг него стремительно клокотала жизнь, а он застыл среди этого бурного течения, как темная, неподвижная глыба.
А тут то и дело случалось что-нибудь новое. И наперекор долгим, одинаковым, серым годам теперь человек никогда не знал, что принесет следующий день.
До бараков доходили какие-то слухи, смутные и малопонятные. То были деревенские, волостные дела, а они ведь батраки. Это совсем другое дело.
Но однажды в воскресенье утром, когда лишь некоторые бабы были в костеле, а остальные все находились в бараках, в каморку влетел Сташек с криком:
— Мужики сюда идут.
Все выскочили из бараков. Да, шли мужики. Целой толпой. Богатые хозяева и беднота, все вместе. Тащили в руках тяжелые палки. Чернявый Козел выступал впереди.
Во всех барачных дверях стояли люди. Ребятишки высыпали, словно стая воробьев.
— Слава Исусу Христу, — сказал Козел, быстро переводя черные, словно угольки, глаза с одного батрака на другого.
— Во веки веков… — медленно и неуверенно ответили те. Никто еще не понимал, к чему идет дело.
Но Козел оперся на тяжелую вишневую палку.
— Так вот, мужики, надо собираться к волостному правлению. Раз уж такое время пришло, миром будем судить воров. Раз порядок должен быть на свете, так с себя надо начинать его устанавливать. Пора собираться, а то скоро начнется.
Антон почесал голову. Ему что-то не нравилось все это.
— Ведь мы не общинники, мы из усадьбы.
— Что ж с того? Все должны кучи держаться. Что ж, в бараках не может вор случиться? А разве вор не может и у батрака украсть?
— А как же! Вон у нас пять рублей из-за иконы вытащили, — во все горло закричала Вероника.
Кое-кто усмехнулся, — все знали, что баба скупая, мужику на табак никогда гроша не даст, все жалованье у него отбирала сразу при получке. Вот человек и устраивался, как мог, таскал у нее при случае.
Но Козел утвердительно кивнул головой.
— Ну да. Всюду может случиться. Всюду есть разные люди. Стало быть, и разговаривать нечего, пошли.
Батраки медленно, нехотя присоединялись к деревенским.
— Бабы тоже, — распорядился Козел.
— Бабы? Это как?
— Раз все, так все! Так мир решил.
Бабы принялись причитать. Кшисяк со злостью рванул Магду за рукав.
— Чего орешь? Что у тебя, чьи деньги под юбкой спрятаны? Дурная, кто тебе что сделает?
И пошли. К волости. Деревенские впереди, батраки за ними. Бабы тащились сзади. Некоторые все еще жалобно всхлипывали.
— Стыд-то какой, милые вы мои, стыд-то какой!
— Поди ты, дурная, какой стыд? Тебя-то ведь никто воровкой не считает.
— Управляющего бы захватить, — пошутил кто-то.
Но это уж было не их дело. За управляющим пусть помещица смотрит, свое добро стережет.
На перекрестке дорог они встретились с другой толпой.
— Гляди-ка, и вы тут?
— А как же. Со всех деревень, вся волость. Иначе и ни к чему все.
Где-то на повороте мелькнул мундир стражника, но тотчас исчез.
— Изловчился ведь, ушел в кусты.
— А конечно. Испугался небось.
— Да, кончилось его время, не станет больше с Паленками да с Казимирком ворованным добром делиться.
— Теперь у него брюхо-то поопадет!
— Э, этот еще не самый плохой, — усмехнулся рыжий Клысь. — А вот другой, Муров, так тот, бывало, сам ходил высматривать, в которой конюшне плохие запоры.
Все рассмеялись, хотя им было не до смеха. Чудно как-то все это было. В первый раз. И всякому было страшновато, что из этого получится.
По дороге они захватили из изб всех, кто только в состоянии был двигаться. Разве уж кто совсем шевельнуться не мог или едва таскал ноги от старости. Но такой на воровство не пойдет. Не справится. Такого можно в избе оставить. Пусть пока за детьми присмотрит.
