Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен
— Ингрид была очень взволнованна. Но прежде чем она успела вымолвить хоть слово, Сюннёве пожала ей руку и сказала:
— До свиданья, Ингрид! Я пойду домой одна, — и быстро повернулась к двери.
— Подожди, для тебя есть записка, — прошептала Ингрид. . I
— Записка? — спросила Сюннёве.
Ингрид тотчас вскочила, нашла записку и подошла к Сюннёве. Левой рукой она сунула записку ей за корсаж, а правой обвила ее шею и поцеловала, и Сюннёве почувствовала, как по ее лицу катятся горячие крупные слезы. Потом Ингрид вывела Сюннёве из комнаты и заперла дверь, потому что у нее не хватало духу увидеть, что будет дальше.
Сюннёве тихо спуталась по лестнице в одних чулках, но так как в голове у нее роилось множество всяких мыслей, она по неосторожности споткнулась и на мгновение разбудила спящую тишину. Сюннёве страшно испугалась, опрометью выскочила на улицу и, схватив башмаки, бросилась бежать мимо домов, по полю и так до самых ворот. Там она остановилась, надела башмаки и стала быстро подниматься в гору.
Сердце ее учащенно билось. Она что-то напевала и шла все быстрей и быстрей. Наконец она устала и присела отдохнуть. Тут она вспомнила о записке…
Сюннёве просидела там всю ночь. Настало утро, залаяла собака, мальчики проснулись — пора было доить и выпускать на пастбище коров, а она все не возвращалась.
Пока ребята размышляли, куда девалась Сюннёве, а она, как оказалось, не ложилась спать всю ночь, Сюннёве пришла на выгон. Она была очень бледна, но спокойна. Не сказав никому ни слова Сюннёве приготовила ребятам завтрак, дала им с собой еды и стала помогать доить коров.
Туман еще окутывал холмы, вереск на красновато-бурой пустоши сверкал капельками росы; было прохладно; стоило одной собаке залаять, как ей тотчас же отвечали другие. Стадо выгоняли на пастбище. Коровы мычали, задирая морды в чистое небо, и медленно брели по тропинке. Неподалеку сидела собака, она встречала и провожала лаем каждую корову, а когда в загоне не осталось ни одной, она погнала стадо дальше. Из-за холма доносился звон колокольчиков, лай собаки; каждый звук так отчетливо отдавался в утреннем воздухе, что даже в ушах звенело, а тут еще мальчики вздумали соревноваться, кто умеет громче аукать. Чтобы не слышать всего этого шума и гама, Сюннёве спустилась вниз к тому самому месту, где она когда-то беседовала с Ингрид. Она не плакала, а сидела неподвижно, глядя в пространство; изредка до нее доносился шум, который все отдалялся и отдалялся, и чем дальше он уходил, тем казался гармоничнее. Сюннёве начала что-то напевать, сначала тихо, потом все громче, громче, и скоро она уже пела чистым звонким голосом. Она сложила эту песню по образцу другой, которую знала еще ребенком.
За все, за все, чем с давних днейТвоя любовь меня дарила,За наши игры средь полейБлагодарю тебя, мой милый!
Беседы, встречи меж берез.Прогулки дальние по склонам, —Казалось, до седых волосНе прерывать их суждено нам!
О, сколько долгих вечеров,Ждала тебя я на пороге,Но ветер заглушал мой зов,И ты не находил дороги…
А я ждала за часом час.Шепча: «Он явится с зарею!»Но день вставал и снова гас,Не приводя тебя с собою.
Давно туманится мой взор,И злая боль сверлит надбровье, —И все ж, не старясь, до сих порДуша свиданья ждет с любовью.
Мне говорят: «Ступай во храм,Забвенье вымоли у бога!»К чему? Мой бог совсем не там,Он близко, рядом, у порога.
Он здесь, печать его на всем:Его незримыми рукамиПроложен путь в лесу глухом,Расставлены в приделе скамьи;
Он здесь, со мной, в моей груди,Во всем моем существованье,И он велит: «Люби и жди!Любить и ждать — твое призванье».
Глава седьмая
После этого события прошло немало времени. Однажды Гутторм и Карен сидели вдвоем в большой светлой комнате на Сульбаккене и читали друг другу новые книги, которые им недавно прислали из города. Утром они были в церкви, потом ходили в поле, чтобы посмотреть, как растут хлеба и овощи, и решить, какую часть земли на будущий год можно снова засеять, а какую оставить под парами. Они ходили по всему полю и радовались, что дела на хуторе идут так хорошо.
— Один бог знает, как здесь все устроится, когда нас не будет, — вздохнула Карен.
Вместо ответа Гутторм предложил жене вернуться домой и почитать новые книжки, «ибо лучше не думать о подобных вещах».
Но после того чак книгу прочитали, Карен заявила, что прежде книги были интересней.
— Теперь писатели просто переписывают из старых книг, — сказала она.
— Может быть, в этом и есть свой смысл, — ответил Гутторм.
— Семунд сказал мне сегодня в церкви, что наши дети только повторяют своих родителей.
— Да, ты сегодня долго говорил с Семундом,
— Семунд — умный человек.
— Но, боюсь, он мало думает о боге и о Спасителе нашем.
Гутторм промолчал.
— А куда девалась Сюннёве? — спросила мать.
— Она у себя в комнате наверху, — ответил Гутторм.
— Ты ведь недавно разговаривал с ней, как у нее настроение?
— Да так…
— Ты не должен был оставлять ее одну.
— К ней пришли. Жена немного помолчала.
— Кто к ней пришел?
— Ингрид Гранлиен.
— Я думала, она еще на выгоне.
— Сегодня она осталась дома, чтобы мать могла пойти в церковь.
— Ах да, мы же видели ее днем.
— Ей очень тяжело сейчас.
— Другим тоже не легче. Что посеешь, то и пожнешь. Гутторм промолчал. Минуту спустя Карен сказала:
— Сегодня в церкви были все Гранлиены кроме Ингрид.
— Они, верно, собрались все вместе, чтобы проводить Торбьорна в церковь первый раз после болезни.
— Что и говорить, вид у него неважный.
— А что же тут удивительного? Я еще поражаюсь, что он так хорошо выглядит…
— Да, дорого ему приходится расплачиваться за свою выходку.
Гутторм опустил глаза и, помолчав немного, добавил:
— Ведь он еще совсем мальчик.
— У Торбьорна плохие задатки. На него нельзя положиться.
Гутторм сидел, облокотившись о стол, и вертел в руках книгу. Потом перевернул страницу и, глядя на нее, сказал как бы невзначай:
— А ведь скоро он будет совсем здоров, как до болезни. Карен тоже взяла книгу.
— Что же, я очень рада за него. Он такой красивый парень, — сказала она. — Пусть господь надоумит его, как лучше использовать свою силу.
Некоторое время они читали, потом Гутторм сказал, перелистывая книгу:
— Сегодня в церкви он ни разу не взглянул на нее.
— Да, я тоже заметила, что он оставался сидеть до тех пор, пока она не вышла из церкви.
Минуту спустя Гутторм спросил:
— Ты думаешь, он забыл ее?
— Это было бы самое лучшее.
Гутторм продолжал читать, и его жена машинально перелистывала страницу за страницей.
— Мне не нравится, что Ингрид так долго засиживается у нас, — сказала она.
— Сюннёве больше не с кем поговорить.
— Она может говорить с нами. Гутторм взглянул на жену.
— Не будь слишком строгой.
Карен замолчала. Потом она сказала:
— Я ей никогда не запрещала говорить с Ингрид.
Гутторм отложил книгу, встал и посмотрел в окно.
— Вон уходит Ингрид, — сказал он.
Едва Карен услышала это, как тотчас же вышла из комнаты. Гутторм долго еще стоял у окна, потом повернулся и стал ходить взад и вперед по комнате. Вскоре вернулась Карен. Она остановилась и сказала:
— Все как я и ожидала. Сюннёве сидит у себя в комнате и плачет. Но когда я вошла, она сделала вид, что роется в комоде. — И, покачав головой, она продолжала — Нет, право, лучше бы Ингрид не ходила к нашей Сюннёве.
Карен начала готовить ужин и часто выходила из комнаты. Как раз, когда Карен отлучилась на кухню, в комнату вошла Сюннёве, печальная, с красными от слез глазами. Она прошла мимо отца, пристально посмотрела на него, потом села за стол и взяла книгу. Однако через минуту захлопнула ее, подошла к матери и спросила, не помочь ли ей.
— Да, помоги мне, доченька, — отвечала Карен. — Когда работешь, всегда легче на душе становится.
Сюннёве пора было накрывать на стол; стол стоял у окна. Отец, который все еще ходил взад и вперед по комнате, подошел к окну и посмотрел на улицу.
— Думаю, что ячмень еще выправится, хоть его и побило дождем, — сказал он.
Сюннёве остановилась возле отца и тоже выглянула из окна.
— В Гранлиене хороший будет урожай, — добавил Гутторм тихо.
Сюннёве ничего не ответила только смотрела в окно. Он повернулся к дочери и погладил ее по голове; потом снова, заходил па комнате.
