Бьёрнстьерне Бьёрнсон - Сюннёве Сульбаккен
— Наш мальчик будет жить, — сказал Семунд, проходя мимо Ингеборг. — Но один бог знает, вернется ли к нему здоровье.
Ингеборг заплакала и пошла следом за мужем. Они уселись рядышком на ступеньку, и о многом было переговорено за то время, что они там сидели.
Когда Ингрид тихо вошла в комнату к Торбьорну, она увидела у него в руке листок бумаги. Торбьорн сказал ей медленно и спокойно:
— Передай эту записку Сюннёве, когда увидишь ее. Ингрид прочитала записку, отвернулась и горько заплакала. Вот что в ней было написано:
«Глубокоуважаемой Сюннёве Сульбаккен, дочери Гутторма!
Когда ты прочитаешь эти строки, между нами уже все будет кончено. Ибо я не тот, кому суждено быть твоим мужем. Да будет с нами милость господня.
Торбьорн Семундсен Гранлиен».
Глава шестая
Уже на другой день Сюннёве узнала, что Торбьорн был на свадьбе в Нордхауге. Об этом ей рассказал младший брат Торбьорна, который пришел на горный выгон. Но перед тем как отпустить брата на выгон, Ингрид поймала его в сенях и научила, что нужно говорить Сюннёве, а что не нужно, Сюннёве узнала очень немного: по дороге в город у Торбьорна сломалась телега, и он заехал в Нордхауг, чтобы починить ее; там он сцепился с Кнутом и в драке получил несколько синяков; сейчас он лежит в постели, но ничего опасного у него нет — вот и все, что ей рассказали. Услышав это, Сюннёве скорее рассердилась, чем опечалилась. И чем больше она над этим раздумывала, тем тяжелее у нее становилось на душе. Ведь сколько раз он обещал ей вести себя так, чтобы ее родители не могли к нему придраться. Можно было подумать, что сам господь решил разлучить их. Но все равно, что бы там ни случилось, они всегда будут вместе, — решила Сюннёве и заплакала.
На гранлиенский выгон редко кто захаживал, и вот время шло, а Сюннёве по-прежнему ничего не знала о Торбьорне. Неизвестность мучила ее, Ингрид все не появлялась, и Сюннёве стала догадываться, что стряслась какая-то беда. Теперь уж она не распевала так весело, собирая вечеров коров, как бывало раньше, и плохо спала по ночам, — ей очень недоставало Ингрид. Поэтому днем она чувствовала себя утомленной, и у нее все время было плохое настроение. Она хлопотала по хозяйству, скребла ведра и горшки, приготовляла сыр и доила коров, но делала все это с мрачным и унылым видом, без огонька, так что младший брат Торбьорна и другие ребята, которые пасли с ним скот, стали догадываться, что между Сюннёве и Торбьорном что-то есть, и это давало им обильную пищу для разговоров.
На восьмой день после того, как Ингрид позвали домой, под вечер, у Сюннёве было тяжелее на сердце, чем когда бы то ни было. Прошло так много времени, а о Торбьорне по-прежнему ни слуху ни духу. Сюннёве оставила работу и стала смотреть на родной хутор; это хоть немного заменяло ей общество друзей, а ей не хотелось быть сейчас одной. Она сидела так долго, что почувствовала усталость, положила голову на руку и тотчас же уснула; солнце сильно припекало, и сон ее был неспокойный. Ей снилось, что она находится в своей комнате на Сульбаккене, где она обычно спала. Она ощущала чудный аромат цветов, но это был не тот аромат, к которому она привыкла, — казалось, это пахли полевые цветы. Но как они могли попасть сюда? — подумала Сюннёве и выглянула из окна. Ах, вот оно что, в саду стоял Торбьорн и сажал полевые цветы.
— Милый, зачем ты это делаешь? — спросила она.
— Твои цветы все равно не будут расти! — сказал он и пошел с ними в глубину сада.
Сюннёве стало жаль цветов, и она попросила, чтобы он принес их ей.
— Что ж, с удовольствием, — сказал Торбьорн, собрал цветы и пошел к ней.
Но Сюннёве, очевидно, была уже не в своей комнатке наверху, потому что он сразу очутился возле нее. Вдруг в комнате появилась мать.
— Господи Иисусе! — воскликнула она. — Что здесь нужно этому скверному мальчишке из Гранлиена?
Она бросилась вперед и загородила Торбьорну дорогу. Но это его не остановило, и они вступили в борьбу.
— Мама, мама, он только хотел принести мне цветы! — умоляла Сюннёве и плакала.
— А мне все равно, что он хотел принести, — отвечала мать, не отступая ни на шаг. Сюннёве так испугалась, так испугалась, что даже не знала, кому желать победы, матери или Торбьорну; но ни один из них не должен погибнуть, это она знала наверняка.
— Осторожней, не наступите на мои цветы, — закричала Сюннёве, но какое там: мать и Торбьорн бились все с большим ожесточением, и чудесные цветы рассыпались по полу. Мать топтала их, Торбьорн тоже то и дело наступал на цветы. Но когда в пылу борьбы Торбьорн уронил цветы, он вдруг стал страшно безобразен: волосы у него выросли длинные-предлинные, лицо стало огромным, глаза злыми, а на руках выросли когти, и он вонзил их в мать.
— Мама, осторожней, разве ты не видишь, что это не он, осторожней! — закричала Сюннёве. Она хотела броситься на помощь матери, но ноги ее словно приросли к полу. Тут ее кто-то позвал, потом еще и еще раз. Вдруг Торбьорн исчез, исчезла и мать. Ее опять позвали:
— Я здесь, — крикнула Сюннёве и проснулась.
— Сюннёве!
— Я здесь, — снова откликнулась она и подняла голову.
— Где ты? — послышалось в ответ. «А, это мама», — подумала Сюннёве; она встала и пошла навстречу матери, которая поджидала ее, держа в одной руке корзинку, а другой закрывая глаза от солнца.
— Что же ты спишь на голой земле! — сказала мать.
— Я только прилегла немного отдохнуть, и не успела оглянуться, как заснула, — ответила Сюннёве.
— Нужно быть осторожней, дитя мое… В этой корзинке есть кое-что для тебя. Отец вчера уехал, и я напекла ему пирожков на дорогу.
Но Сюннёве почувствовала, что мать пришла не затем, чтобы принести ей поесть. Очевидно, сон ее был в руку. Карен, так звали мать Сюннёве, была невысокая худая женщина с белокурыми волосами и живыми голубыми глазами. Она редко улыбалась, когда говорила с незнакомыми людьми. С годами черты ее лица заострились, движения стали резкими, и она всегда была чем-то озабочена.
Сюннёве поблагодарила мать за вкусные вещи, которые та ей принесла, взяла корзину и стала рассматривать свертки.
— Подожди, подожди, — сказала мать. — Я вижу, ты еще не вымыла посуду из-под молока. Сначала надо было все привести в порядок, а потом ложиться спать.
— Мама, это только сегодня я не помыла.
— Ну ладно, давай я тебе помогу, раз уж я пришла сюда, — сказала Карен, подбирая подол платья. Надо все делать как следует и при мне и без меня.
Карен направилась к навесу, где стояли подойник и кринки. Сюннёве медленно пошла за ней.
Они тотчас же принялись за дело. Мать осмотрела маленькое хозяйство дочери и нашла, что Сюннёзе была неплохой хозяйкой. Она надавала ей множество полезных советов и помогла перемыть всю посуду. Так прошел час или два. Пока они работали, мать рассказывала Сюннёве о всяких домашних новостях, о том, как она была занята, когда собирала, отца в дорогу. Потом она спросила, не забывает ли Сюннёве помолиться богу перед сном, ибо, сказала она, «если ты об этом забудешь сегодня, то назавтра работа будет валиться у тебя из рук».
Когда все было готово они пошли на луг и уселись на траву, поджидая коров. Едва они сели, как мать спросила, скоро ли Ингрид опять придет на пастбище. Сюннёве знала об этом не больше, чем мать.
— Да, вот какие люди бывают! — сказала Карен, и Сюннёве поняла, что она имеет в виду не Ингрид. Ей очень хотелось переменить тему разговора, но она не решалась.
— Тот, кто забывает бога, непременно попадет в беду, когда меньше всего этого ждет, — сказала Карен.
Сюннёве промолчала.
— Нет, я всегда говорила, что из этого парня ничего путного не выйдет. Так вести себя, как ему только не стыдно!
Они сидели на траве к глядели вниз в долину, но друг на друга смотреть избегали.
— Ты знаешь, что произошло с ним? — спросила мать, быстро взглянув на дочь.
— Не знаю, — ответила Сюннёве.
— Ему очень плохо, — сказала Карен.
У Сюннёве стеснило грудь, она стала задыхаться.
— Это опасно? — с трудом спросила она.
— Он получил удар ножом в бок, и еще его сильно избили.
Сюннёве почувствовала, как лицо ее заливает краска. Она порывисто отвернулась, чтобы мать не увидела ее лица.
— А что было потом? — спросила она как можно спокойнее, но мать заметила, что грудь ее высоко вздымается от волнения, и потому ответила:
— Больше ничего не было.
Тогда Сюннёве начала понимать, что случилось что-то ужасное.
— Он лежит? — спросила она.
— Господи, конечно, лежит… Мне жалко его родителей. Они ведь такие хорошие люди. И отдали ему все, что только могли, — господь не взыщет с них за сына.
Сюннёве пришла в такое отчаяние, что даже не могла собраться с мыслями, а мать ее продолжала:
— Как хорошо, что никто не связал с ним свою жизнь. Правду говорят люди: что господь ни делает, все к лучшему.
