Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы
— У вас острое перо, господин Фальк, — сказал он, чтобы отвлечь внимание от тех походов, которые его вилка совершала по закуске.
— Правда? — ответил Фальк и вспыхнул; он не думал, что кто-нибудь знаком с его пером.
— Статья имела большой успех.
— Какая статья? Не понимаю.
— Корреспонденция в «Народном знамени» о присутствии по чиновничьим окладам.
— Я не писал ее.
— Но так говорят в присутствии! Я встретил одного знакомого оттуда; он называл вас автором, и ожесточение там велико.
— Что вы говорите?
Фальк чувствовал себя виновным наполовину, теперь он знал, что́ Струве записывал в тот вечер на Моисеевой горе. Но ведь Струве был лишь референтом, подумал Фальк, он считал, что должен отвечать за то, что сказал, даже под страхом прослыть скандальным писакой! Так как он чувствовал, что отступление ему отрезано, он увидел, что есть только один выход: идти напролом!
— Хорошо, — сказал он, — я зачинщик этой статьи! Будем же говорить о чем-нибудь другом! Что вы думаете об Ульрике-Элеоноре? Не правда ли, интересная личность? Или вот морское страховое общество «Тритон»? Или Гаком Спегель.
— Ульрика-Элеонора — самый интересный характер в шведской истории, — отвечал серьезно Игберг. — Я только что получил заказ на статью о ней.
— От Смита? — спросил Фальк.
— Да, откуда вы это знаете?
— Я сегодня утром отослал заказ обратно.
— Нехорошо не работать! Вы будете раскаиваться в этом! Поверьте мне!
Лихорадочный румянец выступил на лице Фалька, и он заговорил возбужденно; Селлен сидел спокойно и прислушивался больше к музыке, чем к разговору, который частью не интересовал его, частью не был ему понятен. Сидя в углу дивана, он мог через открытые двери, выходящие в южную галерею и в зал, переноситься взглядом в северную галерею. Через громадное облако дыма, всегда висевшее над пропастью между двумя галереями, он мог различать лица находившихся на другой стороне. Вдруг что-то привлекло его внимание. Он рванул Фалька за руку:
— Нет, каков хитрец! Посмотри там, за левой шторой!
— Лундель!
— Да, именно, он! Он ищет Магдалину! Смотри, теперь он заговаривает с ней! Это редкое дитя!
Фальк покраснел, и это не ускользнуло от Селлена.
— Неужели он здесь отыскивает себе натурщиц? — спросил он удивленно.
— Да где же ему их еще найти? Не в темноте же.
Вскоре после того Лундель вошел и был встречен покровительственным кивком Селлена, значение которого он, казалось, понимал: он вежливее, чем обычно, поклонился Фальку и высказал свое удивление по поводу присутствия Игберга. Игберг, заметивший это, ухватился за случай и спросил, чего Лундель хотел бы съесть; тот сделал большие глаза: ему казалось, что он находится среди магнатов. И он почувствовал себя очень счастливым, стал мягким и человеколюбивым и, съев горячий ужин, он испытывал необходимость дать исход своим ощущениям. Видно было, что он хотел сказать что-то Фальку, но никак не мог. К несчастью, оркестр играл как раз «Услышь нас, Швеция!», а затем — «Господь — оплот надежный».
Фальк заказал еще вина.
— Вы тоже любите эту старую церковную песнь, господин Фальк? — начал Лундель.
Фальк не знал, предпочитает ли он церковную музыку; он спросил Лунделя, не хочет ли он выпить пунша. У Лунделя были свои сомнения, он не знал, отважиться ли. Быть может, ему сперва надо было бы еще что-нибудь съесть; он слишком слаб, чтобы пить; ему показалось, что необходимо подтвердить это сильным припадком кашля после третьей рюмки водки.
— «Факел искупления» — хорошее название, — продолжал он, — оно указывает сразу на глубокую религиозную потребность в искуплении и на свет, явившийся миру, когда свершилось величайшее чудо, прискорбное для высокомерных.
Он при этом заложил за щеку пельмень и посмотрел, какое впечатление производит его речь, но был весьма мало польщен, когда увидел три глупые физиономии, выражавшие величайшее удивление. Ему пришлось говорить яснее.
— Спегель — великое имя, и речь его — не язык фарисеев. Мы все помним его прекрасный псалом «Смолкли уста ропщущих», подобного которому еще надо поискать! За ваше здоровье, господин Фальк! Меня радует, что вы занялись им!
Теперь Лундель заметил, что у него ничего нет в стакане.
— Мне кажется, что я должен спросить еще кружку.
Две мысли пронеслись в мозгу Фалька: первая — малый пьет ведь водку! Вторая — откуда он знает про Спегеля? Подозрение мелькнуло у него, как молния, но он не хотел ничего знать и сказал только:
— За ваше здоровье, господин Лундель!
Неприятный разговор, который должен был воспоследовать, счастливым образом не состоялся, так как внезапно появился Оле. Он пришел истерзаннее обыкновенного, грязнее обыкновенного и по внешности еще неповоротливей в бедрах, торчавших как бушприты под сюртуком, державшимся только на одной пуговице как раз над нижним ребром. Но он радовался и смеялся, когда увидел так много еды и напитков на столе; к ужасу Селлена, он стал докладывать об исходе своей миссии, отдавать отчет в своих поручениях. Его действительно арестовала полиция.
— Вот квитанции!
Он подал Селлену через стол две зеленых залоговых квитанции, которые тот мгновенно превратил в бумажный шарик.
Его привели полицию. Там он должен был сказать свое имя. Оно, конечно, оказалось ложным! Какого человека могли звать Монтанус! Потом — место рождения: Вестманланд! Это, само собой, было ложью, ибо вахмистр сам был оттуда и знал своих земляков! Потом возраст: двадцать восемь лет. Опять ложь, ибо ему «по меньшей мере сорок». Место жительства: Лилль-Янс! Ложь, потому что там жил только садовник. Занятие: художник! Тоже ложь, ибо «у него вид портового рабочего».
— Вот краски, четыре тюбика! Смотри.
Потом у него развязали узел, причем одна простыня порвалась.
— Поэтому я получил только одну крону двадцать пять эре за обе! Посмотри квитанцию, ты увидишь, что это так.
Потом его спросили, где он украл эти вещи. Оле ответил, что он эти вещи не крал; тогда старший вахмистр обратил его внимание на то, что речь идет не о том, украл он их или нет, но о том, где он их украл! Где? Где?
— Здесь деньги — сдача двадцать пять эре!
Потом составили протокол о «краденых вещах», который скрепили тремя печатями. Напрасно Оле уверял в своей невинности, напрасно апеллировал к их правовому сознанию и человечности. Это привело лишь к тому, что полицейский предложил занести в протокол, что арестованный был сильно пьян; это и сделали, только опустили слово «сильно». После того как старший вахмистр многократно просил вахмистра припомнить, что арестованный при задержании оказал сопротивление, но тот ответил, что не может утверждать этого под присягой, но ему так «казалось», будто арестованный пытался оказать сопротивление, желая выбежать в ворота, — последнее было запротоколировано.
Затем был составлен рапорт, который Оле должен был подписать. Рапорт гласил: «Личность злонамеренного и угрожающего вида была замечена в том, что кралась левой стороной Норрландской улицы с подозрительным узлом под мышкой. При задержании он был одет в зеленый сюртук, жилет отсутствовал, штаны были из синего фриза, на сорочке метка П. Л. (что заставляет предполагать, что она украдена или что арестованный назвался вымышленным именем); чулки шерстяные и фетровая шляпа с петушиным пером. Арестованный назвался вымышленным именем Оле Монтанус, объявил, что происходит из крестьян Вестманланда, и старался уверить, что он художник; местом жительства он назвал Лилль-Янс, что оказалось неверным. Пытался оказать сопротивление при задержании, стараясь скрыться через ворота». Далее следовало перечисление содержимого узла.
Когда Оле отказался подтвердить истинность этого рапорта, телеграфировали в тюрьму, после чего повозка приехала за арестованным, полицейским и узлом.
Когда они поворачивали в Монетную улицу, Оле увидел своего спасителя, депутата Пера Илсона, своего земляка; он кликнул его, и тот подтвердил, что рапорт неверен, после чего Оле отпустили и возвратили ему его узел. И вот он здесь и…
— Вот булки! Тут только пять — одну я съел. А здесь пиво.
Он действительно положил на стол пять булок, достав их из карманов сюртука, и поставил рядом с ними две бутылки пива, которые вытащил из карманов брюк, после чего его фигура опять приняла обычные пропорции.
— Фальк, ты должен извинить Оле, он не привык бывать в приличном обществе. Спрячь булки, Оле! Что за глупости ты делаешь! — поправлял его Селлен.
Оле повиновался.
Лундель не отдавал подноса с кушаньями, хотя он так поел, что по оставшимся следам нельзя было сказать, что находилось на блюдах; но бутылка с водкой время от времени приближалась к стакану, и Лундель задумчиво выпивал. Изредка он вставал посмотреть, что играют, причем Селлен усердно следил за ним.
