Портрет леди - Генри Джеймс
Изабелла несколько секунд смотрела невидящим взглядом на телеграмму, затем, положив ее в карман, направилась к двери кабинета мужа. Перед ней она снова на мгновение остановилась, потом открыла дверь и вошла. Озмонд сидел за столом у окна. Перед ним, опираясь на стопку книг, лежал большой фолиант, раскрытый на странице с изображением маленьких цветных кружочков, и, подойдя, Изабелла различила, что Озмонд копировал рисунок античной монеты. Перед ним лежала коробка акварели и отличные кисти. Он уже перенес на чистый лист аккуратный, прекрасно прорисованный диск. Озмонд сидел спиной к двери, но, не оглядываясь, узнал жену.
– Прости, что я тревожу тебя, – сказала она.
– Входя к тебе, я всегда стучусь, – ответил Озмонд, не отрываясь от своего занятия.
– Я забыла. Мои мысли заняты другим. Мой кузен при смерти.
– О, не верь этому, – заметил Озмонд, разглядывая свой рисунок сквозь увеличительное стекло. – Он умирал еще тогда, когда мы поженились. Он нас переживет.
Изабелла пропустила мимо ушей данное заявление, сделанное с нарочитым цинизмом, а просто торопливо продолжила:
– Тетя прислала телеграмму. Я должна ехать в Гарденкорт.
– Почему ты должна ехать в Гарденкорт? – спросил Озмонд тоном беспристрастного любопытства.
– Чтобы увидеть Ральфа перед смертью.
Некоторое время Озмонд молчал, продолжая заниматься своей работой, которая не допускала небрежности.
– Не вижу никакой необходимости, – произнес он наконец. – Он приезжал к тебе сюда. Мне это не слишком нравилось, я считал его пребывание в Риме просто непозволительным. Но я вытерпел это, поскольку ты видела своего кузена в последний раз. Теперь ты говоришь мне, что это был не последний. Ты просто неблагодарна!
– За что я должна быть благодарна?
Джилберт Озмонд отложил свои миниатюрные принадлежности для рисования, сдул пылинку с рисунка, медленно встал и впервые посмотрел на жену.
– За то, что я не вмешивался во все это, пока он был здесь.
– О да, за это я благодарна. Я помню, как отчетливо ты давал мне понять, что тебе не нравится мой кузен, и была очень рада, когда он уехал.
– Тогда оставь его в покое. Зачем вешаться ему на шею?
Изабелла перевела взгляд с мужа на его рисунок.
– Я должна ехать в Англию, – произнесла она, прекрасно понимая, что ее тон может быть воспринят раздражительным утонченным человеком, как глупое упрямство.
– Мне это не нравится, – заметил Озмонд.
– Ну и что? Тебе не понравится, даже если я не поеду. Тебе ничего не нравится. Впрочем, нет: тебе нравится думать, будто я лгу.
Озмонд слегка побледнел и холодно улыбнулся.
– Так вот почему ты должна ехать? Не повидать кузена, а отомстить мне?
– Я не знаю, что такое месть.
– Зато я знаю, – сказал Озмонд. – Советую тебе не давать мне повода.
– Ты только этого и ждешь. Тебе страшно хочется, чтобы я совершила какое-нибудь безрассудство.
– Значит, я буду удовлетворен, если ты меня не послушаешься.
– Если я тебя не послушаюсь? – спросила Изабелла таким тихим голосом, что со стороны его можно было счесть робким.
– Надеюсь, тебе ясно – если ты уезжаешь из Рима сегодня, это образец самого явного и обдуманного противодействия.
– Как ты можешь называть это обдуманным? Я получила телеграмму от тети три минуты назад.
– Тебе не нужно много времени на обдумывание. Это большое твое достоинство. Не понимаю, зачем нам продолжать дискуссию. Я высказал свое мнение.
Озмонд замолчал, словно ожидая увидеть, как жена выбежит из комнаты.
Но Изабелла не двигалась. Как это ни странно, она не могла сдвинуться с места. Ей хотелось найти для себя оправдание. Муж ее обладал способностью все делать так, чтобы она чувствовала себя виноватой.
– Оно абсолютно необоснованно, – сказала Изабелла. – У меня достаточно причин для поездки. Не могу выразить, каким несправедливым ты мне сейчас кажешься. Но я думаю, ты знаешь это. Вот твое противодействие точно тщательно рассчитано. И в нем есть злой умысел.
Она никогда не говорила подобных слову мужу, и Озмонд, должно быть, был потрясен. Но он не показал удивления. Его холодность, очевидно, являлась доказательством того, что он был уверен в неспособности жены устоять перед его натиском.
– Да-а-а, дело зашло дальше, чем я полагал, – обронил Озмонд и добавил почти с дружеским участием: – Все очень серьезно.
Она все понимала и полностью осознавала всю значимость происходящего – они вплотную приблизились к кризису в их отношениях. Серьезность ситуации сделала ее осторожной, и она промолчала, а ее муж продолжил:
– Ты говоришь, необоснованно? Очень даже обоснованно. Меня до глубины души задевает то, что ты хочешь сделать. Это бесчестно, неделикатно и неприлично. Твой кузен для меня никто, и я не обязан приносить ему жертвы. Я и так уже достаточно это делал, пока он был здесь, – ваши милые отношения были для меня хуже горькой редьки. Но вытерпел это, потому что меня грела мысль о его скором отъезде. Мне никогда не нравился твой кузен, а я никогда не нравился ему. Вот почему ты так его любишь – потому что он ненавидит меня. – Голос Озмонда слегка дрогнул. – У меня есть собственные представления о том, что должна делать и чего не должна делать моя жена. Моя жена не должна путешествовать по Европе одна, пренебрегая моими желаниями, не должна сидеть у кровати другого мужчины. Твой кузен ничего для тебя не значит. Он ничего не значит для нас. Ты улыбаешься особенно выразительно, когда я говорю «нас». Но уверяю тебя, «мы» – это все, что я знаю. Я воспринимаю нашу семейную жизнь серьезно. Ты, кажется, думаешь иначе. Я не представляю, чтобы мы развелись или расстались. Для меня мы соединены навеки. Ты ближе мне, чем любой другой человек. И я ближе тебе, чем кто-либо другой. Возможно, это не слишком приятная близость, но, во всяком случае, мы сами выбрали друг друга. Я знаю, ты не любишь, когда тебе напоминают об этом, но я хочу напомнить, потому что… потому что… – Озмонд сделал паузу, словно подыскивая нужные слова. – Потому что мы должны отвечать за свои поступки и их последствия; для меня это вопрос чести, а она превыше всего!
Он говорил спокойно, почти мягко – примесь сарказма исчезла из его голоса. Эта сдержанность произвела впечатление на Изабеллу. Решительность,
