Улитка на склоне Фудзи - Исса Кобаяси
Бакланы
Снова с пустыми желудками
Скользят по воде*.
* * *
В соснах цикады
Все плачут и плачут – когда же
Время обедать?
* * *
Свободу презрев,
В лодку, к птенцам орущим,
Вернулся баклан.
Прошел слух, будто в саду моего друга Набути расцвели пионы невиданной красоты. О местных жителях я уже и не говорю – со всех концов страны люди устремились сюда, утруждая ноги свои единственно для того, чтобы полюбоваться этими пионами. С каждым днем множилось число приходящих. Я тоже как-то зашел к нему и увидел, что по саду, протяженностью всего в пять кэнов*, расставлены изящные, современной работы экраны и навесы от дождя, пионы же – белые, красные, лиловые – цветут повсюду, да так пышно, что и листьев не видно. Более того, есть среди них и желтые, и черные – словом, такие диковинные, что все просто немеют от изумления. Однако когда, немного успокоившись, я вгляделся внимательнее, цветы эти разом утратили для меня всю свою прелесть. Воистину, рядом с другими шелестящими на ветру пионами они были подобны разукрашенным трупам рядом с цветущими девами – хозяин забавы ради смастерил их из бумаги и аккуратно привязал к веткам, желая ввести людей в заблуждение. Причем он вовсе не рассчитывал обогатиться, взимая с приходящих плату, наоборот, он сам тратился на вино и чай для всех. Что им двигало? Думая об этом, не устаю восхищаться:
Бумажный мусор
Цветами пиона прикинулся
Под сенью листвы.
Похороны лягушки
В здешних местах у ребятишек есть такая игра: живую лягушку закапывают они в землю и поют: «Нет нашей лягушки, умерла, умерла. Подорожника листок мы сорвем, на могилку, на могилку принесем».
Так напевая, они покрывают могилку листьями подорожника и уходят. Кстати, в «Своде целебных растений»* подорожник иначе называется «лягушкиным кафтаном». А местные жители часто называют его «лягушкиным листом». То есть дух Ямато естественно соединяется с китайским духом. И, видно не без причины, возникла в старину такая игра:
Цветы унохана
Роняют слезу за слезою
На жабью могилку.
Эти существа в Китае обучали бессмертных искусству полета и беспредельной свободе духа. В нашей же стране они были увенчаны воинской славой в битве при монастыре Тэннодзи*. Впрочем, все это дела далекой старины, теперь же, когда в мире воцарился порядок, они настроены вполне миролюбиво, и стоит летним вечером, расстелив за домом циновку, позвать: «Эй, лягушка-квакушка!» – она сразу же и выползет из зарослей, чтобы насладиться прохладой вместе с человеком. Мне захотелось в одной строфе выразить их облик и душу, поэтому я как величайшую честь воспринял бы приглашение Тёсёси* быть судьей на «сопоставлении насекомых и прочих мелких тварей»:
Невозмутимо
Снизу вверх смотрит на горы
Лягушка.
* * *
Вот соловей.
А там – гляди-ка – жаба.
Ну, чем не пара?
(Кикаку*)
* * *
Мысли свои
Держит всегда при себе
Толстая жаба.
(Кёкусуй*)
* * *
Капли воды
С головы стряхивает лапкой
Толстая жаба.
* * *
Тем или этим?..
Ах, право, каким же полям
Отдам предпочтенье?
* * *
В спальне комар,
Пискнуть успев едва,
Тотчас сгорает.
* * *
Подражают бакланам,
Но, пожалуй, и их превзошли
Проворные мальчишки.
* * *
Лежа рядком,
Спорят лениво и долго
О далекой грозе.
* * *
Лотосы.
Ложным блеском сверкает на листьях
Роса этого мира.
* * *
Щенка-несмышленыша
«Сюда-сюда» – из травы
Кличут цикады.
В провинции Синано в местечке Сусака жил аптекарь по имени, кажется, Накамура. Его отец однажды забавы ради убил спаривающихся змей. С той ночи у него в тайном месте стала расти болезненная опухоль, которая постепенно превратилась в страшный нарыв, и однажды, упав без памяти, он в одночасье скончался. Сын унаследовал дело отца, его звали Сантэцу. Отличался он тем, что имел редкостный, прямо сказать, превосходный мужской признак, с виду словно гриб мацутакэ. И вот взял он себе жену; когда же впервые собрался соединиться с ней, крепкая дубинка его вдруг опала, став маленькой и мягкой, словно фитиль лампы, и никакого толку от нее не было. Он и конфузился, и злился, и негодовал, а в конце концов, решил: «Переменю-ка жену, может, с другой повезет больше». Сменил он их сотню, но так ничего и не достиг. Он впал в безумную ярость и теперь живет один. Я-то думал, что такое бывает только в «Собрании подобранных сокровищ Удзи»* или в других древних собраниях, но самому быть свидетелем… Люди тихонько шептались, что такова, верно, была месть тех змей – пресечь его род. Жизнь всех существ и тварей, даже блох и вшей, должно ценить наравне с человеческой. Убивать же спаривающихся животных – самый большой грех.
Что в бочке они,
О том невдомек. Вечерней прохладой
Наслаждаются рыбы.
* * *
Скорей-скорей
В дымке теряйтесь, птицы,
Выпущенные на волю.
* * *
«Другой берег»*…
Отдаюсь комарам на съеденье.
Чем не Шакья-Муни?
* * *
В просторной бадье
Плескаясь, блестит чешуей
Пойманный карп.
Суетою спешит заполнить
Свой жизненный миг.
На горе Асаяма
Вьюнок
По земле раскаленной ползет
От камня к камню.
* * *
Стража заставы
Прижигают сегодня моксой.
Слива цветет.
* * *
Человеческий голос
Заслышав, прячет дитя свое
Мать-олениха.
* * *
Первые светлячки,
Сколько вокруг ни кружите,
Не проведете
