За рекой, в тени деревьев - Эрнест Миллер Хемингуэй
— Нет, Арнальдо, мне сегодня что-то не хочется ни второго, ни третьего, ни четвертого вице-консулов.
— В консульстве есть очень милые люди.
— Да, — сказал полковник. — В девятьсот восемнадцатом тут был чертовски симпатичный консул. Его все любили. Сейчас вспомню, как его фамилия.
— Вы любите уходить далеко в прошлое, полковник.
— Так дьявольски далеко, что меня это даже не веселит.
— Неужели вы помните все, что было когда-то?
— Все, — сказал полковник. — Его фамилия была Керрол.
— Я о нем слышал.
— Вас тогда еще и на свете не было.
— Неужели вы думаете, что надо вовремя родиться, чтобы знать все, что тут происходит?
— Да, вы правы. Неужели все тут знают всё, что происходит в городе?
— Не все. Но почти все, — сказал слуга. — В конце концов, простыни есть простыни, кто-то должен их менять, кто-то должен их стирать. Я не говорю, конечно, о постельном белье в таком отеле, как наш.
— Мне случалось совсем неплохо обходиться и без постельного белья.
— Еще бы! Но гондольеры, хоть они и самые компанейские люди и самые, на мой взгляд, у нас порядочные, любят поболтать.
— Я думаю!
— Потом священники. Они хоть никогда и не нарушают тайны исповеди, но тоже любят почесать языки.
— Еще бы!
— А их домоправительницы — посплетничать друг с другом.
— Это их право.
— Теперь — официанты. Люди разговаривают за столиком так, словно официант — глухонемой. У официанта есть правило никогда не подслушивать беседы клиентов. Но уши-то ведь себе не заткнешь! У нас, между собой, тоже идут разговоры, — конечно, не в таком отеле, как этот… И так далее.
— Да, теперь понятно.
— Я не говорю уже о парикмахерах!
— Какие новости на Риальто?
— Вам расскажут у «Гарри» всё, кроме того, в чем замешаны вы сами.
— А я в чем-нибудь замешан?
— Все обо всем знают.
— Ну что ж, меня это только украшает.
— Кое-кто не понимает той истории в Торчелло.
— Да будь я проклят, если я и сам что-нибудь понимаю!
— А сколько вам лет, полковник, простите за нескромность?
— Пятьдесят да еще один. Почему вы об этом не спросили портье? Я всегда заполняю листок для квестуры[23].
— Я хотел это услышать от вас самих и поздравить.
— О чем это вы? Не понимаю.
— Разрешите вас все-таки поздравить.
— Не могу, раз не знаю с чем.
— Вас очень любят у нас в городе.
— Спасибо. Вот это мне приятно слышать!
В эту минуту зазвонил телефон.
— Я возьму трубку, — сказал полковник и услышал голос Этторе:
— Кто говорит?
— Полковник Кантуэлл.
— Позиция сдана, полковник.
— Куда они пошли?
— В сторону Пьяццы.
— Хорошо. Я сейчас буду.
— Приготовить вам столик?
— В углу, — сказал полковник и положил трубку. — Я пошел к «Гарри».
— Счастливой охоты.
— Охотиться я буду на уток послезавтра поутру в botte[24] на болотах.
— Ну и холодно же там будет!
— Наверно, — сказал полковник, надел плащ и поглядел на себя в большое зеркало, надвигая фуражку. — Ну и уродина! — сказал он в зеркало. — Вы когда-нибудь видели более уродливое лицо?
— Да, — сказал Арнальдо. — Мое, каждое утро, когда бреюсь.
— Нам обоим лучше бриться в темноте, — сказал полковник и вышел.
ГЛАВА 9
Когда полковник Кантуэлл шагнул за порог гостиницы «Гриттипалас», солнце уже заходило. На той стороне площади еще было солнечно, но там дул холодный ветер, и гондольеры предпочли укрыться под стенами «Гритти», пожертвовав остатками дневного тепла.
Отметив это про себя, полковник пошел направо по площади до угла мощеной улицы, сворачивавшей тоже вправо. Там он задержался и поглядел на церковь Санта-Мария-дель-Джильо.
«Какое красивое, компактное здание, а в то же время так и кажется, что оно вот-вот оторвется от земли. Никогда не думал, что маленькая церковь может быть похожа на „Р-47“[25]. Надо выяснить, когда она была построена и кто ее строил. Ах, черт, жаль, что я не могу всю жизнь бродить по этому городу. Всю жизнь? — подумал он. — Вот умора! Умереть можно от смеха. Подавиться от смеха. Ладно, брось, — сказал он себе. — На похоронной кляче далеко не уедешь.
К тому же, — думал он, разглядывая витрины, мимо которых шел (charcuterie[26] с сырами пармезан, окороками из Сан-Даниеле, колбасками alla cacciatore[27], бутылками хорошего шотландского виски и настоящего джина „Гордон“; лавок ножевых изделий; антиквара со старинной мебелью, старинными гравюрами и картами; второсортного ресторана, пышно разукрашенного под первосортный), а потом, приближаясь к первому мостику через один из боковых каналов, где ему надо было подняться по ступенькам, — я не так уж плохо себя чувствую. Вот только этот шум в ушах. Помню, когда он у меня появился, я думал, что в лесу гудят цикады; мне тогда не хотелось спрашивать молодого Лаури, но я все-таки спросил. Он ответил: “Нет, генерал, я не слышу ни кузнечиков, ни цикад. Ночь совсем тихая, и слышно только то, что слышно всегда“».
Потом, поднимаясь по ступенькам, он почувствовал боль, а спускаясь с моста, увидел двух красивых девушек. Они были хороши собой и одеты бедно, но с природным шиком; они с жаром о чем-то болтали, а ветер трепал их волосы, когда они взбегали по лестнице на длинных, стройных, как у всех венецианок, ногах. Полковник подумал, что ему, пожалуй, не стоит глазеть на витрины, — ему ведь надо взобраться еще на один мост, пройти еще две площади, свернуть направо, а потом идти все прямо, пока он наконец не дойдет до «Гарри».
Он так и поступил, с трудом преодолев боль, двигаясь обычным размашистым шагом и только изредка поглядывая на прохожих. «В этом воздухе много кислорода», — думал он, подставляя лицо ветру и глубоко вдыхая.
Но вот он отворил дверь в бар
