Николай Лейкин - В царстве глины и огня
— Ну, спасибо вамъ.
— Хозяйство будетъ полное, продолжалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Вѣдь вотъ сколько тутъ у насъ теперь грибовъ въ округѣ по лѣсамъ. Ходите вы по грибы и такъ зря они у васъ уходятъ.
— Я ихъ Алексѣвнѣ отдаю, а она когда изжаритъ, то за это ими меня потчуетъ, перебила Дунька.
— Ну, тогда будете ужъ себѣ собирать, для своего дома. Наберемъ и солить, и сушить ихъ будемъ на зиму. Я, Дунечка, такъ разсуждаю. что ежели мы до будущаго года доживемъ и опять на заводѣ работать будемъ, то не стоитъ вамъ такъ ужъ очень на кирпичѣ неволиться, потому лучше дома по хозяйству заниматься. На заводъ хоть и будете ходить, но неволить себя зачѣмъ-же?.. Въ легкое подспорье мужу заработаете немного, да и въ сторону. При моемъ жалованьи и не надсажая себя проживемъ. На наряды себѣ отработаете — и будетъ съ васъ. Ахъ, да… Давеча утромъ вы изволили говорить насчетъ покупки новыхъ сапоговъ. Въ воскресенье мы съ вами въ Петербургъ поѣдемъ и сапоги вамъ будутъ отъ меня въ презентъ. Даже польскіе сапоги вамъ куплю.
— Зачѣмъ-же это? Я и на свои могу купить. Въ субботу я получу разсчетъ, возразила Дунька.
— Нѣтъ, нѣтъ, не отговаривайтесь. Теперь ужъ я, какъ женихъ, могу покупать и вы не имѣете права отговариваться.
— Купите, а потомъ и начнете попрекать да командовать… «Я-де тебѣ сапоги купилъ, такъ ты обязана слушать мою команду».
— Дунечка! Да неужто я такой человѣкъ! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ. — Ахъ, не знаете вы меня! Да я чуть не готовъ молиться на васъ, а вы вдругъ такое слово: «попрекать». Моя мысленность, чтобъ все приданое вамъ сдѣлать, нарядить васъ, какъ куколку. Виннымъ малодушествомъ на заводѣ я не занимался, сто десять рублей за лѣто прикопилъ — вотъ это и пойдетъ вамъ на приданое. Да и еще прикоплю. Кирпичъ къ Александрову дню перестанутъ дѣлать, а вѣдь заготовленный-то сырецъ я всю зиму обжигатъ буду. Каждый мѣсяцъ попятидесяти рублей получать буду. А мнѣ самому-то на себя много-ли надо? Самые пустяки. Только на папироски. Одежи у меня достаточно, сапоговъ двѣ пары, и сапоги новые, только недавно сшилъ. Мамашу вашу на свадьбу выпишемъ. Въ посаженные отцы просите прикащика. А я хозяина и хозяйку въ посаженные отцы съ матерью просить буду.
Раскинувъ передъ Дунькой планъ будущей жизни, Глѣбъ Кириловичъ умолкъ, любовно взглянулъ на нее, улыбающуюся, обнялъ и притянулъ къ себѣ.
— Заживемъ, Авдотья Силантьевна, на славу заживемъ! проговорилъ онъ. — Эхъ, жалко, что вы кофейничекъ съ собой не захватили и кофейку съ сахаркомъ да сливочекъ. Чудесное-бы дѣло было теперь послѣ закуски кофейку напиться! прибавилъ онъ въ припадкѣ счастія. — Развели-бы мы огонекъ…
— Да вѣдь пиво есть. Когда пиво есть, то мнѣ кофею и даромъ не нужно. Я объ немъ и не вздумаю, отвѣчала Дунька.
— А я такъ больше насчетъ чаевъ и кофеевъ. Любезное дѣло! Ну, да на нѣтъ и суда нѣтъ, закончилъ Глѣбъ Кириловичъ и сталъ прислушиваться.
Съ завода доносились крики. Слышны были десятки мужскихъ и женскихъ голосовъ. Крики все усиливались и усиливались.
— Ахъ, это хозяинъ, должно быть, на заводъ пріѣхалъ и заводскіе съ нимъ насчетъ гнилыхъ харчей разговариваютъ, сказала Дунька. — Вѣрите-ли, миленькій, вѣдь насъ вчера совсѣмъ тухлой солониной кормили; капуста промозглая и воняетъ, хлѣбъ съ пескомъ и матка наша совсѣмъ его не пропекаетъ. Просто какъ замазка, даже ѣсть нельзя. Пойдемте послушаемте, чѣмъ кончится. Вѣдь вчера у насъ смѣнили старосту, а на хозяина рабочіе рѣшили становому и мировому жаловаться.
— Ахъ, Дунечка! Здѣсь такъ съ вами хорошо, что все остальное прахъ и тлѣнъ, и я на весь заводъ-то наплевалъ-бы, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Посидимте, поворкуемте…
— Ну, вотъ… Вамъ хорошо, коли васъ изъ прикащицкаго котла кормятъ, а намъ-то каково! Да и не вѣкъ-же здѣсь сидѣть. Поговорили, помиловались — и будетъ. Пива всего только одна бутылка осталась. Допьемъ ее, соберемъ всѣ остатки закусокъ, да и пойдемте, послушаемте. Нельзя-же голову хозяину подставлять. Ну, пейте.
— Посидимъ еще, Дунечка, посидимъ, мой ангелъ небесный, упрашивалъ Глѣбъ Кириловичъ.
— Да мы придемъ еще сюда, придемъ. Дайте только послушать и посмотрѣть. Хозяину хотѣли тухлой солониной прямо въ носъ тыкать — вотъ что интересно. И наконецъ, нельзя-же отставать отъ товарищевъ. Ну, я выпила свою порцію пива, пейте вы теперь, настаивала Дунька, торопливо собирая остатки провизіи въ мѣшокъ и собираясь бѣжать на заводъ. — Пейте и идемте.
Глѣбъ Кириловичъ повиновался.
XIX
Дунька и Глѣбъ Кириловичъ шли къ заводу. По мѣрѣ ихъ приближенія, шумъ усиливался. Галдѣли мужчины, кричали и женщины, визжали и дѣти. Все сливалось въ одинъ нестройный вой. Словъ не было слышно.
— Виноватъ хозяинъ, что гнилью рабочихъ кормитъ, а еще пуще того виноваты старосты, что гниль принимаютъ, сказалъ Глѣбъ Кириловичъ. — Хозяинъ, конечно, норовитъ купить провизію плохенькую, подешевле, а старосты не должны принимать.
— Еще-бы! отвѣтила Дунька. — Что старосты у насъ, что матка стряпуха — оба были подкуплены хозяиномъ. Это какъ пить дать. Отъ хозяина, понятное дѣло, имъ положеніе идетъ, чтобы не браковали. Иначе изъ какихъ доходовъ матка-то вонъ у насъ шерстяное платье и суконное пальто себѣ справила?
У завода на дорогѣ имъ представилась слѣдующая картина. Прижавшись къ забору и покуривая сигару, стоялъ хозяинъ завода, осанистый купецъ съ русой бородой, въ пальто, въ шляпѣ котелкомъ и въ брилліантовомъ перстнѣ, который такъ и игралъ на солнцѣ. Рядомъ съ нимъ помѣщался прикащикъ, юркій человѣкъ въ пиджакѣ, сапогахъ бутылками и въ картузѣ. На нихъ напирала цѣлая толпа рабочихъ, на половину уже полупьяныхъ. Передніе держали куски мяса.
— Нѣтъ, ты, Иванъ Вонифантьичъ, прежде попробуй, самъ попробуй эти фрикадели! говорилъ рыжій мужикъ въ картузѣ съ порваннымъ козырькомъ, протягивая хозяину кусокъ солонины. — Попробуй, будешь-ли ѣсть. Вѣдь за версту тухлятиной несетъ.
— Зачѣмъ-же я буду пробовать, ежели я уже пообѣдалъ, проговорилъ тотъ.
— Ага! Боишься. Нѣтъ, эдакой ѣды твоя собака жрать не станетъ, а ты народъ кормишь, раздалось среди галдѣнья.
— Жри, жри! визжалъ женскій голосъ. — Ахъ, ты подлецъ эдакій!
— Однако, ребята, не ругаться! возвысилъ голосъ прикащикъ. — А то я за урядникомъ пошлю.
— Что намъ твой урядникъ! Мы сами до становаго пойдемъ. Пусть становой протоколъ составитъ. Гнилью кормить! За это тоже, братъ, по головкѣ вашего брата не гладятъ! Вонъ Габзинъ-то такой-же купецъ, какъ и ты, даже еще можетъ, побогаче, а отсидѣлъ тря дня.
— Попалась плохая бочка солонины — вотъ и все. Съ каждымъ можетъ случиться, оправдывался хозяинъ. — Нѣшто я самъ солонину дѣлаю? Я ее покупаю. Меня надули.
— Врешь, врешь, Иванъ Вонифантьичъ! Тутъ не бочка. Съ самаго начала лѣта была дрянная солонина, а нынче ужъ только терпѣніе наше лопнуло. Да и какъ не лопнуть! Ты вотъ не ѣшь, а только понюхай.
— Что-жъ, солонину можно и перемѣнить. Я пришлю завтра новую солонину, а эту отдайте обратно. Да вѣдь ужъ скоро Успенскій постъ и щи со снѣтками будете ѣсть. Завтра я перемѣню солонину.
— Нѣтъ, нѣтъ! Съ какой стати перемѣнять?.. Не дадимъ. Мы ее инспектору представимъ. Пусть поглядитъ. Инспектору жалиться, становому! Надо проучить! Чего ему въ зубы-то смотрѣть! Довольно, будетъ, достаточно!.. слышалось нѣсколько голосовъ сзади.
— И муку къ инспектору, и муку. Вся затхлая!
— Нынче, братцы, ужъ годъ такой, что мука затхлая. Я самъ ѣмъ съ затхалью. Ничего не подѣлаешь, говорилъ хозяинъ, нисколько не смущаясь и продолжая курить сигару.
— Годъ такой! Да что ты насъ морочишь-то! Малые ребята мы что-ли? Мука подмоченная, мука комками.
— Ну, да, слежалась. Что-жъ, и муку перемѣнить можно. Изъ-за чего горячиться-то! Въ лучшемъ видѣ перемѣнимъ.
— Не давать муки мѣнять, не давать! Къ инспектору ее! Это мука такая, что ее свиньи хлебать не станутъ, не унимались голоса сзади.
— Полноте, братцы… Ну, стоитъ-ли дрязги заводить! уговаривалъ рабочихъ хозяинъ.
— Какъ дрязги! Гнилье, отъ котораго брюхо пучитъ, ты называешь дрязгами! Ахъ, ты безбожникъ эдакій! Вишь пузо-то наѣлъ, такъ ему и горя мало!
Послышались ругательства. Лѣзли ужъ съ кулаками. Тыкали въ лицо кусками солонины и хлѣба.
— Прочь! Чего вы лѣзете! крикнулъ на рабочихъ прикащикъ. — Съ вами разговариваютъ тихо, благообразно и основательно, должны и вы основательно и благородно.
— Молчи, воръ! Тебя-то ужъ мы, грабителя, знаемъ! За одно вы съ хозяиномъ! кричали прикащику. — Ты моли Бога, что у тебя ребра цѣлы, что не пересчитали еще ихъ въ темную ночь. Да еще и пересчитаемъ!
Кто-то даже схватилъ прикащика за рукавъ. Прикащикъ вырвался и подался совсѣмъ къ забору. Толпа прибывала. Изъ трактира бѣжали рабочіе и присоединялись къ толпѣ.
— Да что-жъ остальные-то у васъ изъ кабака не идутъ? Прилипли къ вину, какъ піявки. Тутъ дѣло, а они пьянствуютъ, ораторствовалъ передъ прибывающими рабочими черный мужикъ безъ шапки и съ всклокоченной головой. — Посылаемъ, посылаемъ за ними въ питейный. а они безъ вниманія… Андрей! Бѣги за остальными. Пусть сейчасъ-же сюда идутъ. Надо, чтобъ всѣмъ. міромъ… Сейчасъ и за становымъ пошлемъ. Пусть насъ разсудитъ. Довольно тиранства этого самаго!
