Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)
Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошолъ. Я обезумѣлъ отъ отчаянія и улыбался, мое сердце было ожесточено.
— Да, не правда ли, — сказалъ я и опять остановился. — Вы что-то мнѣ хотѣли сказать?
Эта шутка заставила ее утомиться мной.
— Я хотѣла вамъ что-то сказать? Да, но вѣдь я уже вамъ сказала; развѣ вы не слыхали? Нѣтъ, больше ничего, ничего мнѣ не остается вамъ сказать… — Ея голосъ какъ-то странно дрожитъ, но это меня не трогаетъ.
XXIV
Когда я выхожу на слѣдующее утро, Эдварда стоитъ у хижины. Въ теченіе ночи я все обдумалъ и принялъ рѣшеніе. Нѣтъ, зачѣмъ мнѣ ослѣпляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной дѣвчонкой; уже не достаточно ли долго ея имя сидѣло у меня въ сердцѣ и сосало его? Довольно мнѣ этого. Мнѣ пришло въ голову. что я можетъ-быть тѣмъ сталъ ей ближе, что показывалъ ей полнѣйшее равнодушіе и высмѣивалъ ее. Ахъ, какъ восхитительно я ее высмѣивалъ. Послѣ того, какъ она въ теченіе нѣсколькихъ минуть держала свою рѣчь, я говорю ей преспокойно:-Да, правда, вы хотѣли мнѣ что-то сказать… — Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотѣла побѣжать ко мнѣ навстрѣчу, она ужъ протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.
— Сегодня мнѣ нужно отъ васъ, Гланъ, только одного, — сказала она настойчиво.
Но я не тронулся съ мѣста, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотѣла мнѣ сказать.
— Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечеромъ, когда Ева была одна дома.
Я смутился и возражалъ.
— Отъ кого вы имѣете такое свѣдѣніе?
— Я не шпіоню, — воскликнула она. — я слышала это вчера вечеромъ, мнѣ разсказалъ это мой отецъ; когда я вчера вечеромъ, промокшая насквозь, вернулась домой, отецъ сказалъ: Ты смѣялась сегодня надъ барономъ. — Нѣтъ, — отвѣчала я. — Гдѣ ты сейчасъ была? — продолжалъ онъ спрашивать:- Я отвѣчала:- У Глана. — Тогда отецъ разсказалъ мнѣ все это.
Я преодолѣваю отчаянье и говорю:- Ева и здѣсь была.
— Она и здѣсь была? въ хижинѣ?
— Нѣсколько разъ я заставлялъ ее войти. Мы разговаривали.
— И здѣсь тоже!
Пауза. «Будь твердъ!» — думаю я и говорю:
— Такъ какъ вы такъ любезны, что вмѣшиваетесь въ мои дѣла, то и я не хочу отставать. Вчера я вамъ предлагалъ доктора; вы подумали объ этомъ? Принцъ просто невозможенъ.
Гнѣвъ вспыхиваетъ въ ея глазахъ.
— А знаете, онъ вовсе не невозможенъ, — говоритъ она вспыльчиво. — Нѣтъ, онъ лучше васъ; онъ умѣетъ держаться въ обществѣ не бьетъ чашекъ и стакановъ, и оставляетъ въ покоѣ мои башмаки. Да, онъ умѣетъ обращаться съ людьми: А вы смѣшны, мнѣ стыдно за васъ, вы невыносимы, понимаете ли вы это?
Ея слова глубоко оскорбили меня; я наклонилъ голову и отвѣчалъ:
— Въ этомъ вы правы, я не умѣю обходиться съ людьми. Но будьте ко мнѣ снисходительны; вы меня не понимаете, я все живу въ лѣсу, это моя радость. Здѣсь, въ моемъ уединеніи, я никому не могу причинить вреда тѣмъ, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь съ людьми, я долженъ употреблять всѣ свои усилія, чтобы быть такимъ, какъ нужно. За послѣдніе два года я такъ мало бывалъ въ обществѣ людей…
— Отъ васъ всегда нужно ждать самаго сквернаго, — продолжала она, — въ концѣ-концовъ, становится утомительнымъ имѣть съ вами дѣло.
Какъ безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизываетъ меня; я почти отшатнулся передъ ея вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась; она прибавила:
— Можетъ-быть, вамъ удастся заслужить вниманіе Евы. Жалко только, что она замужемъ.
— Ева? Вы говорите, что Ева замужемъ? — спросилъ я.
— Да, она замужемъ.
— За кѣмъ же она замужемъ?
— Это вы должны же знать. Ева замужемъ за кузнецомъ.
— Развѣ она не дочь кузнеца?
— Нѣтъ, она его жена. Можетъ-быть, вы думаете, что я вамъ лгу?
Я ровно ничего не думалъ, но мое удивленіе было очень велико. Я продолжалъ стоять и думалъ: «Неужели Ева замужемъ?»
— Вашъ выборъ, однако, удаченъ, — говорить Эдварда.
Я задрожалъ отъ злости и сказалъ:
— Но возьмите же доктора, какъ я вамъ говорю. Послушайте совѣта друга; принцъ вѣдь просто старый дуракъ. — И я началъ высмѣивать его въ своемъ раздраженіи, преувеличивалъ его возрастъ, сказалъ, что онъ плѣшивый, почти совсѣмъ слѣпой; я утверждалъ также, что онъ носитъ корону на своихъ запонкахъ единственно изъ-за того только, чтобы повеличаться своимъ дворянствомъ. — Впрочемъ, у меня не было желанія поближе познакомиться съ нимъ, — сказалъ я, — въ немъ нѣтъ ничего такого, что выдѣляло бы его; ему не достаетъ характерныхъ чертъ, это полнѣйшее ничтожество.
— Нѣтъ, онъ представляетъ изъ себя нѣчто, представляетъ нѣчто! — кричала она, и голосъ прерывался у нея отъ гнѣва. — Онъ представляетъ изъ себя нѣчто гораздо большее, нежели это думаешь ты, лѣсной житель. Но подожди, онъ поговоритъ съ тобой, я попрошу его объ этомъ. Ты не вѣришь, что я его люблю, но ты увидишь, что ошибаешься; я выйду за него замужъ, я буду днемъ и ночью о немъ думать. Помни же, что я говорю: я люблю его! Пусть только Ева сюда придетъ, ха-ха, Богъ свидѣтель, пусть приходитъ, мнѣ это совершенно безразлично. Да, я вижу, что мнѣ нужно отсюда уйти…
Она пошла отъ хижины внизъ по тропинкѣ, сдѣлала нѣсколько маленькихъ, поспѣшныхъ шаговъ, повернулась еще разъ съ мертвенной блѣдностью въ лицѣ и простонала:
— Никогда не попадайся мнѣ больше на глаза…
XXV
Листва пожелтѣла, картофельная трава высоко раскинулась и была въ цвѣту, охотничья пора опять наступила. Я стрѣлялъ куропатокъ, тетеревовъ и зайцевъ. Въ одинъ прекрасный день я застрѣлилъ орла. Безмолвное, высокое небо, прохладныя ночи, ясные гулы и милые звуки въ лѣсахъ и поляхъ. Широкій и мирный покоился міръ…
— Я больше ничего не слышалъ отъ господина Мака относительно двухъ гагарокъ, которыхъ я подстрѣлилъ, — сказалъ я доктору.
— Этимъ вы обязаны Эдвардѣ, - отвѣчалъ онъ. — Это я навѣрное знаю, я слышалъ, она воспротивилась этому…
«Я не обязанъ ей», подумалъ я.
Бабье лѣто, бабье лѣто! Тропинки лежатъ точно полосы среди увядающаго лѣса. Каждый день появляется новая звѣзда. Мѣсяцъ мерцаетъ какъ тѣнь, золотая тѣнь, погруженная въ серебро…
— Богъ съ тобой, Ева, ты замужемъ?
— Развѣ ты этого не зналъ?
— Нѣтъ, я этого не зналъ.
Она молча сжала мнѣ руку.
— Богъ съ тобой, дитя, что намъ теперь дѣлать?
— Что хочешь. Можетъ-быть, ты еще не уѣдешь; я буду счастлива, пока ты здѣсь.
— Нѣтъ, Ева!
— Нѣтъ, да, да! Ну, хоть пока ты здѣсь.
У нея безпомощный видъ, и она все время сжимаетъ мою руку.
— Нѣтъ, Ева, уходи! Никогда больше!
И ночи проходятъ и дни наступаютъ; уже третій день со времени того разговора. Ева идетъ съ ношей черезъ дорогу. И сколько дровъ переноситъ этотъ ребенокъ за лѣто изъ лѣсу!
— Оставь свою ношу, Ева, и дай мнѣ посмотрѣть такіе ли у тебя голубые глаза?
Глаза у нея были красные.
— Нѣтъ, улыбнись мнѣ опять, Ева. Я не могу дольше противостоять тебѣ, я твой, я твой…
Вечеръ. Ева поетъ; я слышу ея пѣніе, и теплота разливается у меня по тѣлу.
— Ты поешь сегодня, Ева?
— Да, мнѣ весело.
И такъ какъ она меньше меня ростомъ, она подпрыгиваетъ, чтобъ обнять меня за шею.
— Но, Ева, ты поцарапала свои руки? Боже мой, зачѣмъ ты ихъ исцарапала?
— Это пустяки.
Ея лицо удивительно сіяетъ.
— Ева, ты говорила съ господиномъ Макомъ?
— Да, одинъ разъ.
— Что ты сказала и что онъ сказалъ?
— Онъ ужасно жестокъ съ нами, онъ заставляетъ моего мужа день и ночь работать въ амбарѣ и меня тоже онъ приставляетъ къ всевозможнымъ работамъ.
— Зачѣмъ онъ это дѣлаетъ'?
Ева уставилась въ землю.
— Почему онъ это дѣлаетъ, Ева?
— Потому, что я тебя люблю.
Но откуда онъ это можетъ знать?
— Я ему это сказала.
Пауза.
— Дай Богъ, чтобы онъ не былъ жестокъ съ тобою, Ева!
— Но это ничего не значитъ, ничего не значитъ!
И голосъ ея звучалъ въ лѣсу, какъ тихая, дрожащая пѣсня.
Листва желтѣетъ. Время къ осени. На небѣ еще больше появилось звѣздъ, и мѣсяцъ похожъ на серебряную тѣнь, погруженную въ золото. Холодъ не чувствуется, нѣтъ, только прохладная тишина и кипучая дѣятельность въ лѣсу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрѣли.
И вотъ наступило двадцать второе августа я вмѣстѣ съ нимъ три желѣзныхъ [1] ночи.
XXVI
Первая желѣзная ночь. Въ 9 часовъ заходитъ солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются двѣ звѣзды, а часа два спустя слабый свѣтъ луны. Я брожу по лѣсу со своимъ ружьемъ и со своей собакой, набирая костеръ, и свѣтъ моего огня падаетъ между стволами сосенъ. Мороза нѣтъ.
— Первая изъ желѣзныхъ ночей! — говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникаетъ меня насквозь при мысли о времени и мѣстѣ…
