Оскар Лутс - Будни
– Ишь, скотина! – Ух-Петух быстро отдергивает руки и отступает в свою очередь. Его мощная трубка со стуком падает под стол. Сопение, шуршание, кряхтение, пыхтение и, возможно, еще что-нибудь сверх того. Некоторое время никто не произносит ни слова. Затем Ух-Петух начинает искать свою трубку, шарит рукой по темному полу и спрашивает, словно со дна могилы:
– Ну, дак как оно будет, барышни? Небось, вы за меня все ж не пойдете?
– Нет, – отвечает Маали, жизнедеятельный дух которой вернулся к ней так же скоро, как и покинул.
– Отчего ж эдак-то?
– Мы еще слишком молодые, нам надо еще подрасти.
– Тьфу, – Ух-Петух поднимается на ноги и втыкает трубку в рот, – ну дак чего мне с вами дальше болтать. Молодые – дак молодые.
Гость вновь разжигает трубку, основательно приминает табак, делает несколько затяжек, бросает на Кийра еще один приветливый взгляд и, не говоря ни слова, скрывается за дверью. И закрывает ее за собою с такой осторожностью, что вся деревня Паунвере сотрясается.
– Так, – победоносно пищит Кийр, – вот он и получил свою вторую половину. Но я ему показал!
– Боже правый! – горестно восклицает Помощник Начальника Станции. – Я чуть в обморок не упала.
Клодвиг уже окончательно приходит в себя.
– Чего теперь-то охать! – говорит она. – Теперь надо посмотреть, не спрятался ли он где-нибудь в углу, чтобы наброситься на Аадниеля.
Клодвиг выходит, спустя несколько минут возвращается и сообщает:
– Все в порядке. Уматывает к центру деревни.
XI
Был воскресный день, как раз первый после того, как Ух-Петух получил от Кийра «тот» удар и последний перед тем, как Лутс и Киппель появились в Паунвере. По окончании церковной службы старый звонарь Либле отправляется в корчму, чтобы пропустить стопку-другую перед обедом. Посетителей в корчме не так-то много, но и не так-то мало, однако голос самого корчмаря перекрывает все остальные.
– Теперь, гляди-ка, подох старый мерин, – честит кого-то корчмарь, – и прихватил с собой мои денежки. Шестьдесят пять копеек остался должен, старый шатун, ушел домой да и протянул ноги. Кто мне теперь выплатит этот долг?! Станешь у жены требовать – так, чего доброго, по голове метлой огреет, мол, незачем было давать. Ну, долго ли, черт побери, так на свете проживешь и продержишься, ежели тебя каждый, кому не лень, обирает и обдирает! Не мог, сатана, вовремя сказать, что помирать собрался!
– Бог в помощь, – произносит Либле. – С чего это ты, старина Юри, разбушевался?
– Только тебя тут и не хватало! – ворчит корчмарь. – Небось, и ты тоже когда-нибудь выкинешь такую же штуку, как этот покойничек.
– Что за муха тебя укусила? Я вроде как пока что не думаю помирать.
– Кто тебя, иуду, знает.
– Что ты зря злобишься! Отмерь-ка мне порцию!..
Злой корчмарь наливает стопку. Либле выпивает, вытирает усы и только после этого осматривается, нет ли в корчме кого-нибудь из знакомых.
Смотри-ка – впрямь есть! Возле окна за столом сидят мельничный батрак, Ух-Петух-Который-Моложе и с ними еще третий – какой-то старик с клочкастыми волосами и обвисшей бородой, – судя по тому, что Либле никак не может вспомнить, где и когда он его прежде видел, последний приехал откуда-то издалека; местные жители, разумеется, звонарю все наперечет знакомы. Старик весь какой-то опустившийся и неряшливый, будто им только что вытирали пол, будто с него соскочил обруч, и он начал разваливаться: одна дощечка – сюда, другая – туда.
– Ну, так здрасьте! – кричит Либле в сторону этого треугольника.
– Знаем мы твое «здрасьте», – отвечает Ух-Петух. – Говорить в корчме «здрасьте» – то же самое, что вина клянчить.
– Как это – клянчить вина! – взрывается звонарь. – Когда это я у тебя вино клянчил? Я только что хлебнул порядком, еще до того, как тебя увидал. Чего ты взбеленился, ты, чужак пришлый!
– Ну, дак поди, поди сюда, Кристьян – протягивает Ух-Петух руку навстречу звонарю, – я пошутил. Садись. На, опрокинь стопку!
– Да нет, чего там, не то опять скажешь, вроде как я из-за этой стопки поздоровался.
– Ничего такого я не скажу. Я и впрямь хотел с тобой, Кристьян, поговорить, но лучше поговорим после. А теперь, поди, присаживайся да не ломайся. Гляди-ка, я от себя закажу еще пару пива, тогда…
Кристьян жмет всем троим руку, садится рядом с расхристанным хуторянином, и вот тут-то и происходит нечто такое, чего в Паунвере отроду не видывали и не слыхивали: младший (?) брат корчмаря заказывает две бутылки пива от себя.
– Юрка, открой-ка нам пару пива, – кричит он брату… – за мой счет!
«Юрка» делает большие глаза, но все же зацепляет бутылочную пробку прямехонько по центру тем похожим на коготь ястреба «крючком», который у него в руке. При этом лицо у корчмаря такое, будто он извлекает из могилы «этого старого мерина», прихватившего с собою на тот свет его, корчмаря, шестьдесят пять копеек. (Между прочим, заметим, корчмарь вовсе не так рассержен, каким себя выказывает, ему лишь хочется, чтобы клиенты поверили, будто он – человек обиженный.)
Ух-Петух приносит бутылки на стол, угощает соседей и обращается к Либле чуть ли не приветливо:
– Может, хошь какой закуски к пиву? Поди, глянь там, на стойке – какую-никакую рыбешку… Небось я заплачу.
Невиданное дело! Хитрый звонарь сразу же догадывается, что сегодня произойдет что-то совершенно необыкновенное; чтобы Ух-Петух угощал его из одной только доброты – в это Либле верит так же мало, как в сновидение. Но Бог с ним. Небось время покажет!
Пьют пиво, закусывают «какой-никакой рыбешкой», беседуют о том, о сем. Все, кроме расхристанного мужичка, выставляются друг перед другом. Хвастаются, похваляются – послушаешь, так можно подумать, будто тут собрались сплошь важные и значительные господа. Один не имеет денег, но силен, как девять быков, у второго нет ни денег, ни силы, зато есть новые сапоги, а у кого нет и сапог, лишь – одна рванина спереди, вторая сзади, тот летом переплывал озеро, и так далее.
Наконец Ух-Петух тычет в звонаря мундштуком трубки и говорит:
– Гляди-ко, Кристьян, я хочу тебе кое-что сказать. Боюсь, как бы ты часом не захмелел, тогда с тобой и не поговоришь толком. Отойдем-ка на пару слов.
Ух-Петух отводит Либле в жилое помещение корчмаря, усаживает за стол и открывает буфет.
– Я тебя, звонарь, знаю, – произносит он от шкафа, глядя на Либле через плечо, – ты ж до вина сам не свой, как старая баба до дождевой воды, поставлю-ка я тебе еще один забористый шкалик. Очень забористый. Тогда поговорим чуток о деле.
– Чего там, я вроде как не прочь.
Лишь после того, как Либле, распробовав угощение для гостей и, почмокав губами, останавливает на брате корчмаря исполненный дружелюбия взгляд, Ух-Петух чешет черенком трубки бровь, дотрагивается до плеча звонаря и наконец-то заговаривает о своем деле:
– Гляди-ка, Ристьян, задумал я торговать льном. Скока ж можно все пить да пить, словно ты корыто какое.
– Это всем планам план, – поддакивает «Ристьян», внимательно слушая собеседника. – Все льноторговцы разбогатели, все, сколько я их знаю.
– Ну, которые разбогатели, те разбогатели, а все ж таки того не знаешь наперед, что тебе завтрашний день сулит, но гляди-ка, ты вроде как человек в этих краях свой, присоветуй-ка ты мне какую-никакую стоящую невесту. Я бы сперва женился, а потом уж и завел свое дело или как оно там.
– Гм, стоящую невесту… – звонарь скребет в затылке.
– Ну да, чтобы у нее все ж и деньжата водились.
– Какая ж тебе нужна – молодая или старая? А вдовушку не хочешь?
– Отчего ж! Мне все одно. Те, очень-то молодые, не Бог весть какое добро – они разборчивые. А такую, смотри-ка, которой сто лет стукнуло, тоже вроде как не хочется. Кабы взять лет сорока или вроде того. Да нашлась бы такая, чтобы в грамоте разумела и деньжата все ж тоже водились. Я бы поставил ее дома лен принимать – вроде как за подмастерье.
Звонарь сворачивает себе цигарку и погружается в раздумье. Ух-Петух ожесточенно сосет свою трубку, ждет.
– Ну а ежели, – поднимает наконец мыслитель свое заволосатевшее лицо, – ну а ежели у нее и хутор есть, вроде как в приданое, тогда как?
– И того лучше.
– А какой у меня навар будет?
– Я дам тебе сто рублей.
– Заметано! По рукам, и смотри, держи слово! В следующее воскресенье запрягай лошадь, прихвати с собою стоящего вина – и покатим! Я свезу тебя на место, там такая гладкая бабенка, что глазу отрада. Вдова… но не старая. В аккурат такая, сорокалетняя, как ты сейчас сказал. И – большой хутор. Что до грамоты – не знаю, но, небось, она и это разумеет получше нас с тобой. Только смотри, не жмись, прихвати подходящее вино и закуску, покажи, что и ты вроде как мужик при деньгах, а не какой попало.
– А где она живет-то?
– Где живет, там и живет, небось, я тебя к ней доставлю.
– Заметано! Но и ты тоже будь мужиком, Ристьян, загодя-то не напивайся, как поедем-то. А теперь держи язык за зубами, не разболтай допрежь времени – не то ни гроша не получишь. Запомни это. Вот тебе еще шкалик, и ступай отсюда домой, достанет тебе на сегодня.
