Анатоль Франс - Аметистовый перстень
Свои книги, некогда подверженные презрению и гонению, он расставил на длинных полках в просторной и светлой комнате. Здесь он безмятежно работал над своим «Virgilius nauticus» и предавался безмолвным оргиям размышлений. Молодой платан плавно шевелил перед окном вырезными листьями, а в отдалении контрфорс церкви св. Экзюпера выпячивался своим выщербленным коньком, из которого росло вишневое деревцо — дар какой-нибудь птицы.
Однажды утром, когда г-н Бержере, сидя за столом у окна, перед которым колыхались листья платана, доискивался, каким образом струги Энея превратились в нимф, он услыхал царапанье в дверь и тотчас же увидал старую служанку, которая, подобно двуутробке, несла на животе сосунка, высовывавшего черную голову из ее подобранного передника, как из сумки. Она постояла минутку неподвижно с выражением тревоги и надежды на лице, затем положила маленькое существо на ковер у ног хозяина.
— Что это такое? — спросил г-н Бержере.
Это был песик неопределенной породы, помесь терьера, с красивой мордочкой, гладкой короткой шерстью темнорыжего цвета и каким-то огрызком вместо хвоста. Тельце у него было еще мягкое, щенячье, и он ковылял, обнюхивая ковер.
— Анжелика, отнесите это животное хозяевам,— сказал г-н Бержере.
— У него нет хозяев, господин Бержере,— ответила Анжелика. Г-н Бержере молча взглянул на собачку, она обнюхивала его туфли и приятно посапывала. Г-н Бержере был филологом. Может быть, поэтому он и задал бесполезный при данных обстоятельствах вопрос:
— Как ее зовут?
— Никак, господин Бержере.
Этот ответ, казалось, раздосадовал г-на Бержере. Он посмотрел на собаку с грустью и унынием.
Тут она положила обе передние лапы на туфлю г-на Бержере и, обняв ее таким образом, принялась незлобиво покусывать ее носок. Внезапно умилившись, г-н Бержере взял на колени безыменного зверька. Собака посмотрела на него. И этот доверчивый взгляд растрогал г-на Бержере.
— Красивые глаза! — сказал он.
Действительно, у собаки были красивые глаза: карие, с золотистым отливом и миндалевидными кремовыми белками. И взгляд этих глаз отражал простые и таинственные мысли, вероятно, общие для всех умных животных и для простодушных людей, населяющих землю.
Но, устав, повидимому, от умственного усилия, затраченного на общение с человеком, щенок закрыл свои красивые глаза и широким зевком разверз розовую пасть, обнаруживая завиток язычка и строй сверкающих зубов.
Господин Бержере положил ему палец в рот. Щенок лизнул руку. А старая Анжелика, ободренная, улыбнулась.
— До чего ласковы эти зверюшки,— сказала она.
— Собака — животное религиозное,— отвечал г-н Бержере.— В диком состоянии она поклоняется луне и отблескам, колышущимся на воде. Это ее боги, и она взывает к ним по ночам протяжным воем. Став ручной, она старается снискать ласками благоволение людей — могущественных гениев, располагающих благами жизни. Она чтит их и во славу им исполняет обряды, унаследованные от предков: лижет им руки, жмется к ногам, а когда видит, что они сердятся, подползает к ним на животе в знак смирения, дабы умилостивить их гнев.
— Не все собаки друзья человека,— сказала Анжелика.— Иные кусают руку, которая их кормит.
— Это собаки нечестивые и исступленные,— возразил г-н Бержере,— это безумцы, подобные Аяксу, сыну Теламона, ранившему в руку золотую Афродиту. Такие святотатцы погибают неестественной смертью, либо влачат жалкую бездомную жизнь. Не так обстоит дело с собаками, участвующими в распрях своего бога и воюющими с соседним богом, с богом-врагом. Это — герои. Такова собака мясника Лафоли, которая вцепилась острыми клыками в икру бродяге Подорожнику. Ведь боги собак ведут такую же войну между собой, как и боги людей. И курносый Турка вступается за своего бога Лафоли против богов-бродяг, как Израиль вступился за Иегову, чтобы низвергнуть Хамоса и Молоха {32}.
Тем временем щенок, убедившись, что речи г-на Бержере неинтересны, подогнул лапы и вытянул мордочку, чтобы заснуть на приютивших его коленях.
— Где вы его нашли? — спросил г-н Бержере.
— Не нашла, сударь, а мне дал его повар господина Делиона.
— Словом,— сказал г-н Бержере,— мы взяли на себя заботу об этой душе?
— Какой душе? — удивилась старуха Анжелика.
— Об этой собачьей душе. Собака в сущности это душа. Не скажу — бессмертная. Однако, сравнивая положение, занимаемое во вселенной этим бедным зверьком, с моим, я признаю и за ним и за собою одинаковое право на бессмертие.
После долгого колебания старуха Анжелика выговорила с болезненным усилием, от которого верхняя ее губа поднялась и обнаружила два последних уцелевших зуба:
— Если, сударь, вы не хотите собаки, я верну ее повару господина Делиона. Но ее можно оставить, ручаюсь вам. Ее не будет ни видно, ни слышно.
Не успела она договорить, как маленькая тварь встрепенулась на коленях г-на Бержере от грохота проезжавшей по улице подводы и залилась звонким и продолжительным лаем, от которого задребезжали стекла.
Г-н Бержере улыбнулся.
— Это сторожевая собака,— сказала как бы в извинение Анжелика.— Сторожевые собаки самые преданные из всех.
— Вы ее накормили? — осведомился г-н Бержере.
— А как же,— отозвалась Анжелика.
— Что она ест?
— Вы же знаете, сударь,— собаки едят овсянку.
Господин Бержере, несколько уязвленный, возразил довольно необдуманно, что она, быть может, впопыхах слишком рано отняла щенка от материнских сосков. Но его еще раз посрамили, так как собака была явно полугодовалая. Г-н Бержере спустил щенка на ковер и оглядел с интересом.
— Красив! — залюбовалась служанка.
— Нет, некрасив,— ответил г-н Бержере.— Но симпатичен, у него хорошие глаза. То же самое говорили про меня,— добавил профессор,— когда я был втрое старше его и даже наполовину не так умен. Конечно, с тех пор я обозрел мир более глубоким взглядом, чем это когда-либо ему удастся. Но по сравнению с абсолютной истиной можно сказать, что мои познания так же ничтожны, как и его. Они тоже лишь геометрическая точка в бесконечности.— И обращаясь к бедному зверьку, обнюхивавшему корзину для бумаг, он продолжал: — Да, нюхай, нюхай, внюхивайся, втягивай в себя из внешнего мира все познания, которые твой несложный мозг способен воспринять при помощи кончика твоего носа, черного, как трюфель. Этот мир я тоже разглядываю, сравниваю, изучаю, но ни ты, ни я никогда не узнаем, что мы здесь делаем и зачем мы здесь. Что мы здесь делаем, ну-ка, скажи?
А так как он при этом несколько повысил голос, то песик посмотрел на него с тревогой. Г-н Бержере вернулся к мысли, занимавшей его раньше, и сказал служанке:
— Надо дать ему кличку.
Сложив руки на животе, она ответила смеясь, что это нетрудно.
Господин Бержере мысленно возразил, что все просто для простаков, но изощренные умы, рассматривающие явления с различных и многих сторон, недоступных для толпы, лишь с трудом принимают решения даже в мельчайших делах. И он стал приискивать название для этой одушевленной штучки, покусывавшей тем временем бахрому ковра.
«Все собачьи названия,— размышлял он,— сохранившиеся в трактатах наших старых ловчих, вроде дю Фуйю, и в стихах таких сельских поэтов, как Лафонтен,— Фино, Миро, Брифо, Раво,— относятся к охотничьим собакам, аристократии псарни, рыцарству собачьего общества. Собаку Улисса звали Аргус. Она тоже принадлежала к охотничьей породе. Гомер повествует нам об этом:
В ранние годы она гоняла зайчат на Итаке,Ныне ж, на старости лет, зверя травить уж не в силах.
В данном случае все это не годится. Скорее подошли бы клички, которые старые девы обычно дают своим моськам, если бы эти клички не были по большей части такими претенциозными и дурацкими. Азор — звучит нелепо».
Так размышлял г-н Бержере и перебирал множество собачьих имен, не находя ни одного, которое пришлось бы ему по душе. Он решил было придумать сам, но у него не хватало воображения.
Наконец он спросил:
— Какой у нас сегодня день?
— Четверг,— отвечала Анжелика,— четверг, девятое число.
— Так почему бы нам не назвать его Четвергом, как Робинзон назвал своего негра Пятницей по той же причине? — предложил г-н Бержере.
— Как прикажете, сударь,— отвечала служанка,— но это не очень красиво.
— Так сами придумайте имя своему детенышу, потому что в конце концов ведь вы привели сюда этого пса,— сказал г-н Бержере.
— О! Где уж мне. Мне не придумать,— отозвалась Анжелика.— Когда я увидела его на соломе в кухне, я позвала его: «Рике»,— он бросился ко мне и стал теребить мои юбки.
— Вы назвали его — Рике! — воскликнул г-н Бержере.— Что же вы не сказали? Он Рике, и Рике он останется. Дело решенное. А теперь ступайте вместе со своим Рике и не мешайте мне работать.
