Юзеф Крашевский - Древнее сказание
Князь напился пива и задумался. Хенго стоял перед ним. Наконец он указал немцу дверь.
Едва Хенго успел выйти от князя, как у порога встретил того же мальчугана, который вчера позвал его к княгине. Ее милости угодно было призвать к себе немца с товаром. Хенго, взяв свой узел, отправился к ней.
Княгиня, окруженная своими слугами, дожидалась немца в той же светлице, где он видел ее вчера. Слуги княгини были так же бледны, как и их госпожа: лица их, быть может, еще недавно подернутые красным румянцем, выцвели здесь, вдали от родины, среди чужих. Хенго, как опытный торговец, знал, что кому следует показать. В Вишевой хижине он показывал металл среднего достоинства, желтый и красный, здесь же он вынул из сумки серебряные кольца, золотые листики и цветы, выделанные из тоненьких золотых листочков, которыми женщины обшивали платья. Женщины немного оживились, глядя на блестящие безделки; они брали их в руки, прикладывали к платьям. Хенго и не заметил, как весь его товар разошелся по рукам. Он стоял, не смея сказать ни слова, когда мальчуган отворил дверь и в комнату вошел князь в колпаке, закрывавшем ему почти совсем глаза. Стоя у порога, он смотрел на женщин, любуясь личиками тех, которые были моложе и красивее своих товарок. Князь бросил взгляд и на товар, но как-то презрительно при этом улыбнулся, а когда княгиня заметила ему, что для ее женщин все это пригодилось бы, князь, смеясь, приказал немцу оставить все, что принес.
Немец не посмел даже заикнуться об уплате за его товар, а князь и не думал об этом. Наконец, когда Хенго, желая спасти хотя бы оставшееся в суме добро, начал ее связывать, князь нахмурился и крикнул:
— Скажи графу, что мы все это принимаем в подарок для Брунгильды, и пусть он наградит тебя за это. Нечего здесь долго стоять. Советую тебе возвратиться к своим поскорее, да не оглядываться.
Хенго не дожидался, чтобы ему вторично преподали этот совет, и немедленно вышел, упрекая себя, что показал дорогой товар. Он уже был за дверью, когда княгиня, сжалившись над ним, выслала одну из своих прислужниц сказать ему, чтобы он не печалился, что она вознаградит его за товар. Немец обрадовался и остановился в сенях. К нему вышла какая-то старуха и повела его в ближайшую избу. Здесь груды мехов и разного добра валялись на полу. Старуха позволила ему выбрать, что придется по его вкусу. Хенго, радуясь, что хоть чем-нибудь вознаградит свой убыток, подарил серебряную цепочку старухе, наложил себе на плечи мехов и разных кож, сколько был в состоянии нести, и торопливо выбежал к лошадям.
Суетливая беготня на дворе и крики и призывы как бы указывали ему, что ему нужно немедленно уходить отсюда, если не желает потерять ни имущества, ни жизни. Когда Хенго вышел во двор, где стояли его лошади, до него долетели крики и охания женщин, стоявших у стен города.
Ворота были заперты. Со стороны моста слуги князя загораживали путь; Хенго теперь только увидел, что толпа всадников и пеших воинов, между которыми было много женщин, требовала входа в город, желая говорить с князем.
Смерда и его товарищи бичами и копьями старались удержать напиравшую толпу. Плач, проклятия, охания и угрозы наполняли воздух страшным шумом.
Это были семейства кметов, жупанов и старшин, вчерашних княжеских гостей, которые уже узнали о страшной резне… Нельзя было уверить их, что ничего подобного не было: окровавленные трупы плавали по озеру у самого моста, некоторые лежали на берегу, выброшенные сюда волною. Женщины плакали и протягивали к ним руки, стоя на коленях и вырывая себе волосы в отчаянии. Трупы — это ведь мужья их и отцы! Братья их и сыновья, скрежеща зубами, стояли под стенами города и проклинали Хвоста, не щадя самых оскорбительных названий.
Усиливающийся с каждою минутою шум и крик услышал князь и вышел на крыльцо, остановился и, подбоченившись, смотрел на своих слуг, отталкивающих толпу от входа в город. Толпа с каждою минутою становилась все больше. Разъяренные кметы показывали князю сжатые кулаки, но он хохотал над их бессильным гневом.
Все это продолжалось довольно долго, наконец Смерда, по приказанию князя, впустил в город троих из осаждающих. Несчастные шли с обнаженными головами, заливаясь слезами; подойдя к тому месту, где стоял князь, они хотели заговорить, но он начал первый.
— За что же вы проклинаете меня? — крикнул он. — Сукины сыны, ослушники! Чем я виноват? Я не трогал их, ни одного из них я не приказывал убивать, хотя я мог это сделать, и они заслужили казнь; им давно уже следовало отрубить головы. Кто их заставил ссориться и драться между собою? Изба в крови, весь двор в крови; они нарушили спокойствие моего столба. Как собаки, они грызли друг друга и подохли.
Князь грозно показал кулаки.
— Поделом! Старая славянская свобода засела им в головы! Всем так будет, всем, кто только вздумает добиваться свободы. Трупы плавают, можете ловить их, никто вам не мешает. Убирайтесь домой, пока еще целы ваши головы! Не я их убийца, повторяю вам.
Он еще не окончил своих угроз, когда из-под лестницы, где росла высокая трава и густой лопушник, поднялся полумертвый человек; он едва держался на поломанных ногах. Лицо его, покрытое кровью, обезображенное и изуродованное, казалось лицом мертвеца. Искалеченный княжеский гость, участник шумного пиршества, обратился в сторону князя и, подняв вверх обе руки, закричал охрипшим голосом:
— Не он нас убил! Он невинен! Он только дурману подсыпал в мед… натравливал брата на брата… дразнил, вызывал… Глаза налились кровью, мы потеряли сознание… Он невиновен! Он… он, — повторил несчастный, стараясь подойти ближе к князю, — он… собачье отродье… сам немой… чтоб он сдох, как собака!
Полный негодования, полумертвый кмет нагнулся, поднял лежавший у его ног камень, на котором виднелись следы засохшей крови, и бросил его в сторону князя. Должно быть, гнев его был велик, потому что, несмотря на его слабость, камень свистнул в воздухе и, попав в окно, разбил раму. В ту же минуту княжеские слуги бросились к разъяренному старику и набросили ему петлю на шею. Старик упал; слуги вытащили мертвеца к насыпи, чтобы бросить его в воду.
Кметы отошли в сторону; увидев у ног своих обезображенное тело своего брата, они грозными криками мщения потрясли воздух… Никто не посмел тронуть их, и они, никем не задерживаемые, вышли к своим, а несколько времени спустя гурьбою, с криком и гамом, отъехали от города. Остались только женщины у моста, желая убрать тела убитых воинов.
Княжеские слуги вышли из города не с тем, чтобы помочь женщинам, но желая выбрать из них более красивых и увести их в город. Трех красавиц, несмотря на их крик и сопротивление, слуги силою привели в город. Князь с улыбкою смотрел на шалости своих людей.
Немного времени спустя тишина воцарилась в городе. У стен, по берегам озера, женщины относили в сторону мертвецов, которых вода выбросила на берег. Другие на лодках плыли к тем трупам, которые еще носились на поверхности воды.
Хенго торопился привязать к лошадям остатки своего имущества и полученные от княгини меха и кожи, чтобы поскорее убраться из города. Хенго и Герда, еще более испуганный, чем его отец, торопливо бежали, чтобы до полудня успеть выехать за городские стены. На пути они встретили поджидавшего их Самбора. Опечаленный и унылый Самбор подошел к немцу. Он убедился сначала, не подсматривает ли за ними кто-нибудь из слуг.
— Добрый человек, — обратился он к Хенго, — мне кажется, ты не злой человек, скажи, на обратном пути проедешь ты мимо Вишева села?
Не смея или не желая отвечать, Хенго наклонением головы подтвердил догадку Самбора.
— Передай им мой поклон, — просил Самбор, — я скучаю без них, хотя здесь нет недостатка в веселье и славно живется у князя. Чего же еще? Смеху вдоволь!.. Расскажи им все, что ты видел, и как мы тут славно пируем!.. Они будут радоваться, что я здесь. Может быть, я бы убежал отсюда, и стены, и вода, и колоды не удержали бы меня, если бы здесь не было так весело. Расскажи, — повторил он, — обо всем, что ты здесь видел.
Хенго, видимо, был недоволен этою задержкою; он смотрел то на своих лошадей, то в сторону города, боялся звука собственного голоса и потому кивнул Самбору головою.
— Скажи им, — прибавил еще Самбор, — что вчера здесь было много кметов, многие из них поплатились жизнью, и какие похороны им были! Обещают, что каждый день будет такое веселье. В темнице, под башнею, не считая племянника, которому вырезали глаза, сидит тоже несколько кметов; придет очередь и для других.
Хенго, все кивая головою и оглядываясь на башню, дал знак рукою Самбору, чтобы он посторонился. Немец и его сын сели на лошадей — времени нельзя было терять понапрасну. Князь со своего крыльца видел, как они тронулись, но ничего не сказал. Когда Хенго очутился за стенами города, лицо его повеселело. Он предпочитал пустыню княжескому гостеприимству.
