Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа
М. X."
Он ничего не написал про вложенные в письмо пять гиней. Эта сумма показалась Сьюзен многозначительной, – возможно, Хенчард хотел этим дать ей понять, что как бы выкупает ее. Волнуясь, она стала задать вечера, а дочери сказала, что мистер Хенчард попросил ее встретиться с ним; она пойдет одна. Но она не сказала, что свидание назначено не у него в доме, и не показала Элизабет письма.
ГЛАВА XI
«Кругом» в Кэстербридже называли если не самый лучший, то один из лучших римских амфитеатров, сохранившихся в Британии с давних времен.
Кэстербридж напоминал о древнем Риме каждой своей улицей, переулком и двором. Он был похож на город Римской империи, носил на себе отпечаток древнеримского искусства, таил в своих недрах мертвецов древнего Рима. В окрестных полях и садах нельзя было копнуть землю на фут или два в глубину без того, чтобы не наткнуться на какого-нибудь рослого воина Римской империи, пролежавшего здесь в безмолвном покое, никого не тревожа, вот уже полторы тысячи лет. Обычно его находили в меловом слое, в овальной яме, где он лежал на боку, словно цыпленок в скорлупе, – колени притянуты к груди, иногда остатки копья возле руки, застежка на груди или бронзовая бляха на лбу, урна у колен, кувшин у горла, бутылка у рта, – и на него устремлялись полные недоумения и догадок глаза кэстербриджских детей и взрослых, проходивших мимо и на минуту свернувших поглазеть на уже привычное зрелище.
Впечатлительные обыватели, вероятно, были бы неприятно поражены, найдя у себя в саду не очень старый скелет, но столь древние останки ничуть их не смущали. Ведь эти покойники жили так давно, их время было так не похоже на теперешнее, их надежды и стремления так отличались от наших, что между ними и живыми разверзлась широчайшая пропасть, через которую не мог бы перелететь даже призрак.
Этот амфитеатр был гигантским круглым сооружением со входами с севера и с юга. Ему подошло бы прозвище «Плевательница великанов», так как трибуны для зрителей полого спускались к арене. Для Кэстербриджа амфитеатр был то же, что развалины Колизея для Рима наших дней, и он был почти так же громаден. Правильное представление об этом памятнике древности удавалось получить только в сумерках. Лишь остановившись в этот час на середине арены, можно было постепенно осознать, как он огромен, ибо беглый осмотр его сверху, особенно в полдень, создавал совершенно обманчивое впечатление. Угрюмый, величественный, расположенный в уединенном месте и в то же время недалеко от любой части города, этот цирк древних времен зачастую служил местом свиданий сомнительного характера. Здесь завязывались интриги; сюда являлись сводить счеты после ссор и длительных распрей. Но свидания одного определенного типа, самого распространенного, а именно свидания счастливых влюбленных, редко назначались в амфитеатре.
Интересно, почему люди, зная, что это место, расположенное на свежем воздухе, легко достижимое, уединенное, очень удобно для встреч, все-таки не хотели назначать радостные свидания в развалинах цирка? Быть может, потому, что от него веяло чем-то зловещим. Объяснение коренилось в его истории. Не говоря уже о кровавых играх, которые устраивались здесь в древности, с прошлым его были связаны следующие события: в одном его углу много лет стояли городские виселицы; в 1705 году одну женщину, убившую своего мужа, задушили, но не до смерти, и потом сожгли здесь в присутствии десяти тысяч зрителей. По преданию, во время казни ее сердце лопнуло и, ко всеобщему ужасу, выскочило из тела, после чего ни один человек из этих десяти тысяч прямо видеть не мог жареного мяса. Вдобавок к этим трагедиям седой старины поединки не на жизнь, а на смерть еще недавно происходили на этой огороженной арене, ниоткуда извне не видимой, разве что – с верхней части трибун, куда почти никто из занятых своими будничными делами горожан не трудился взбираться. Таким образом, несмотря на близость цирка к большой проезжей дороге, здесь можно было среди бела дня совершить преступление, оставшись незамеченным.
Одно время мальчишки пытались оживить развалины, превратив центральную арену в поле для крикета. Но игра обычно проходила вяло по тем причинам, о которых говорилось выше: игроков удручала вынужденная изоляция внутри этого круглого земляного вала, который отгораживал их от знатоков-прохожих, от одобрительных взглядов и возгласов зрителей, от всего, кроме неба, а играть в такой обстановке – все равно что давать спектакль перед пустым залом. Возможно также, что мальчикам было жутко, так как, по рассказам стариков, бывали случаи, когда летом, при ярком свете дня, люди, засидевшиеся здесь с книгой или задремавшие, внезапно подняв глаза, видели на трибунах легион воинов Адриана, казалось созерцающих бой гладиаторов, и слышали гул их возбужденных голосов; но видение обычно длилось лишь миг, короткий, как вспышка молнии, а потом исчезало.
Говорили, что под южным входом еще сохранились сводчатые камеры для диких зверей и атлетов, принимавших участие в играх. Арена оставалась все такой же гладкой и круглой, как если бы игры происходили на ней лишь недавно. Покатые проходы, по которым зрители поднимались на свои места, так и остались проходами. Но все сооружение в целом поросло травой и теперь, в конце лета, она топорщилась увядшими метелками, волнуясь при порывах ветра, на миг задерживала летящие шарики семян чертополоха и шуршала так, что, казалось, это звучит эолова арфа.
Хенчард выбрал это место для встречи со своей давно отвергнутой женой, так как здесь почти не приходилось бояться, что их увидят, и в то же время даже незнакомый с местностью человек мог легко найти Круг в сумерках. Как мэр города, дорожащий своей репутацией, Хенчард опасался пригласить жену к себе, пока они оба не решили, как им поступить.
Около восьми часов вечера Хенчард, подойдя к этому заброшенному сооружению, вошел внутрь по южному проходу, устроенному над развалинами помещений для зверей. Вскоре он увидел женщину, осторожно пробиравшуюся через широкие северные ворота – вход для зрителей. Они встретились на середине арены. Вначале оба стояли молча – им не хотелось говорить, – и бедная женщина только прижалась к Хенчарду, а тот обнял ее.
– Я не пью, – негромко проговорил он наконец прерывающимся, покаянным голосом. – Слышишь, Сьюзен?.. Я теперь больше не пью… не пил с той самой ночи.
То были его первые слова.
Он почувствовал, как она наклонила голову в знак того, что поняла. Минуты две спустя он снова начал:
– Если б я знал, что ты жива, Сьюзен! Но у меня были все основания думать, что и тебя и ребенка нет в живых. Чего только я не делал, чтобы вас найти… Ездил на поиски… помещал объявления. Наконец решил, что вы уехали с этим человеком куда-нибудь в колонию и утонули в пути. Почему ты не давала о себе знать?
– Ах, Майкл!.. Из-за него… из-за чего же еще? Я думала, что мой долг – быть ему верной до гроба… я, глупая, верила, что эта сделка законная и она меня связывает; я думала даже, что совесть не позволяет мне покинуть его, раз он по доброй воле заплатил за меня так дорого. Теперь я встретилась с тобой только как его вдова… я считаю себя его вдовой, и на тебя у меня нет никаких прав. Если бы он не умер, я никогда бы не пришла… никогда! Можешь мне верить.
– Эх ты! И как ты могла быть такой дурочкой?
– Не знаю. И все же было бы очень нехорошо… если бы я думала по-другому, – пролепетала Сьюзен, чуть не плача.
– Да.
– Да… правильно. Потому я и верю, что ты ни в чем не повинна. Но… поставить меня в такое положение!
– В какое, Майкл? – спросила она, встревоженная.
– Подумай, как теперь все сложно: ведь нам опять придется жить вместе, а тут Элизабет-Джейн… Нельзя же рассказать ей обо всем… она тогда стала бы презирать нас обоих… Этого я не вынесу!
– Вот почему я никогда не говорила ей о тебе. Я бы тоже не вынесла.
– Ну… придется подумать, как уладить дело так, чтобы она по-прежнему ни о чем не подозревала. Ты слышала, что у меня здесь крупное торговое дело… что я мэр города, церковный староста, и прочее, и прочее?
– Да, – пробормотала она.
– Из-за этого – ну и потому, что девочка не должна узнать о нашем позоре – необходимо действовать как можно осторожней. Значит, вы обе не можете открыто вернуться ко мне, как мои жена и дочь, которых я когда-то оскорбил и оттолкнул от себя; в этом вся трудность.
– Мы сейчас же уйдем. Я пришла, только чтобы повидаться…
– Нет, нет, Сьюзен, ты не уйдешь… ты не поняла меня! – прервал он ее с ласковой строгостью. – Вот что я придумал: вы с Элизабет наймете в городе коттедж, причем ты назовешь себя «миссис Ньюсон, вдова с дочерью», а я с тобой «познакомлюсь», посватаюсь к тебе, мы обвенчаемся, и Элизабет-Джейн войдет ко мне в дом как моя падчерица. Все это так естественно и легко, что, можно сказать, полдела уже сделано. Так никто ничего не узнает о моей темной, позорной молодости – тайну будем знать только ты да я… И я буду счастлив принять к себе свою единственную дочь и жену.
