Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 3

— Клай очень добрый, а ты устала, бедняжка… но я так соскучился по тебе…

— Не такой уж он добрый, папа, раз не позвал меня. Будь я на его месте, ни за что бы этого не сделала. Как ты только мог, Клай?

Клай вымолил себе прощение и пообещал больше не обманывать сестру; отправляясь спать, он говорил себе: «У нашей маленькой «герцогини» добрая душа, и глубоко ошибается тот, кто думает удружить ей, намекая, будто она взялась за непосильное дело. Раньше я этого не знал, но теперь знаю твердо: хочешь доставить Лоре удовольствие, не пытайся помогать ей, когда она выбивается из сил ради тех, кого любит».

Прошла неделя, больной все больше слабел. И вот наступила ночь, которой суждено было положить конец его страданиям. То была холодная зимняя ночь. В густом мраке за окном шел снег, а ветер то жалобно завывал, то в яростном порыве сотрясал дом. Уходя от Хокинсов после очередного визита, доктор в разговоре с ближайшим другом семьи обронил фразу: «Кажется, больше я ничего не могу сделать», — роковую фразу, которую всегда случайно слышит тот, кому меньше всего следовало бы ее слышать и которая одним сокрушительным ударом убивает последнюю, едва теплившуюся надежду… Склянки с лекарствами были убраны, комната аккуратно прибрана в ожидании неизбежней развязки; больной лежал с закрытыми глазами, дыхания его почти не было слышно; родные, дежурившие у постели, вытирали с его лба выступавший по временам пот, и слезы безмолвно текли по их лицам; глубокая тишина лишь изредка нарушалась рыданиями окруживших умирающего детей.

Ближе к полуночи мистер Хокинс очнулся от забытья, огляделся и попытался что-то сказать. Лора тотчас приподняла голову больного; в глазах его загорелись искорки былого огня, и он заговорил слабеющим голосом:

— Жена… дети… подойдите… ближе… ближе. Свет меркнет… Дайте взглянуть на вас еще разок.

Родные тесным кольцом обступили умирающего, и теперь уже никто не мог сдержать слез и рыданий.

— Я оставляю вас в нищете. Я был… так глуп… так недальновиден. Но не отчаивайтесь! Лучшие дни уже недалеко. Помните о землях в Теннесси. Будьте благоразумны. В них — ваше богатство, несметное богатство… Мои дети еще выйдут в люди, они будут не хуже других. Где бумаги? Бумаги целы? Покажите их, покажите их мне!

От сильного возбуждения голос его окреп, и последние слова он произнес без особого напряжения. Сделав усилие, он почти без посторонней помощи сел в постели, но взор его тут же погас, и он в изнеможении упал на подушки. Кто-то побежал за документами, их поднесли к глазам умирающего; слабая улыбка мелькнула на его губах, — он был доволен. Хокинс закрыл глаза; признаки приближающейся кончины становились все явственнее. Некоторое время он лежал неподвижно, потом неожиданно чуть приподнял голову и посмотрел по сторонам, словно пристально разглядывал мерцающий вдали неверный огонек.

Он пробормотал:

— Ушли? Нет… Я вижу вас… еще вижу… Все… все кончено. Но вы не бойтесь. Не бойтесь. Теннесс…

Голос его упал до шепота и замер; последняя фраза осталась незаконченной. Исхудалые пальцы начали щипать покрывало, конец был близок. А через несколько минут в комнате не было слышно иных звуков, кроме рыданий осиротевшей семьи, да со двора доносилось унылое завывание ветра.

Лора наклонилась и поцеловала отца в губы в тот самый момент, когда душа его покинула тело. Но она не зарыдала, не вскрикнула, лишь по лицу ее текли слезы. Потом она закрыла покойнику глаза и скрестила на груди его руки; помедлив, она благоговейно поцеловала его в лоб, натянула на лицо простыню, а затем отошла в сторону и опустилась на стул, — казалось, отныне она покончила все счеты с жизнью, потеряла всякий интерес к ее радостям и печалям и забыла все свои надежды и стремления. Клай зарылся лицом в одеяло, а когда миссис Хокинс и остальные дети поняли, что теперь уже и в самом деле все кончено, они бросились друг к другу в объятия и отдались охватившей их скорби.

ГЛАВА X

ОТКРЫТИЕ ЛОРЫ. МОЛЬБА МИССИС ХОКИНС

Okarbigalo: «Kia pannigatit? Assarsara! uamnut nevsoingoarna…»

Mo. Agleg Siurdl, 24, 23.

Nootali nuttaunes, natwontash,

Kukkeihtasli, wonk yeuyeu

Wannanum kummissinninnumog

Kah Koosh week pannuppu[30].

La Giannetta rispose: Madama, voi dalla poverta di mio padre togliendomi, come figliuola cresciuta m'avete, e per questo agni vostro piacer far dovrei.

После похорон прошло всего два или три дня, как вдруг произошло событие, которому суждено было изменить всю жизнь Лоры и наложить отпечаток на еще не вполне сложившийся характер девушки.

Майор Лэкленд был некогда заметной фигурой в штате Миссури и считался человеком редких способностей и познаний. В свое время он пользовался всеобщим доверием и уважением, но в конце концов попал в беду. Когда он заседал в конгрессе уже третий срок и его вот-вот должны были избрать в сенат[32], — а звание сенатора в те дни считалось вершиной земного величия, он, отчаявшись найти деньги для выкупа заложенного имения, не устоял перед искушением и продал свой голос. Преступление раскрылось, и немедленно последовало наказание. Ничто не могло вернуть ему доверия избирателей; он был опозорен и погиб окончательно и бесповоротно! Все двери закрылись перед ним, все его избегали. Несколько лет провел он то в мрачном уединении, то предаваясь разгулу, и наконец смерть избавила его от всех горестей; его похоронили вскоре после мистера Хокинса. Майор Лэкленд умер, как и жил последние свои годы, — в полном одиночестве, покинутый всеми друзьями. Родных у него не было, а если и были, то они давно отреклись от него. Среди вещей покойного были обнаружены записки, раскрывшие жителям городка глаза на одно обстоятельство, о котором они прежде и не подозревали, а именно, что Лора не родная дочь Хокинсов.

Сплетники и сплетницы тотчас принялись за работу. В записках только и было сказано, что настоящие родители Лоры неизвестны, но это ничуть не смущало кумушек — напротив, только развязало им языки. Они сами заполнили все пробелы и придумали недостающие сведения. Вскоре в городе только и разговору было, что о тайне происхождения Лоры и о ее прошлом. Ни одна история не походила на другую, но зато все они были одинаково подробны, исчерпывающи, таинственны и занимательны, и все сходились на одном главном выводе: на тайне происхождения Лоры лежит подозрительная, если не сказать позорная тень. На Лору начали поглядывать косо, отводить глаза при встрече, покачивать головой и чуть ли не показывать на нее пальцем. Все это чрезвычайно озадачивало девушку, но через некоторое время вездесущие сплетни дошли и до ее ушей, и она сразу все поняла. Гордость ее была уязвлена. Сперва она просто удивилась и ничему не поверила. Она уже собралась было спросить у матери, есть ли в этих слухах хоть доля правды, но по зрелом размышлении решила воздержаться. Вскоре ей удалось выяснить, что в записках майора Лэкленда упоминались письма, которыми он, по-видимому, обменивался с судьею Хокинсом. В тот же день она без труда составила план действий.

Вечером Лора подождала в своем комнате, пока все в доме затихло, а затем пробралась на чердак и принялась за поиски. Она долго рылась в ящиках, где хранились покрытые плесенью деловые бумаги, не содержавшие ничего интересного для нее, пока не наткнулась на несколько связок писем. На одной была надпись: «Личное», и в ней она наконец нашла то, что искала. Отобрав шесть-семь писем, она уселась и принялась с жадностью читать их, не замечая, что дрожит от холода.

Судя по датам, все письма были пяти-, семилетней давности. Написаны они были майором Лэклендом мистеру Хокинсу. Суть их сводилась к тому, что какой-то человек из восточных штатов справлялся у майора Лэкленда о потерянном ребенке и его родителях, — предполагалось, что этим ребенком могла быть Лора.

Некоторых писем явно не хватало, так как имя незнакомца, наводившего справки, нигде не упоминалось; лишь в одном письме была ссылка на «джентльмена с аристократическими манерами и приятными чертами лица», словно и автор писем и адресат часто говорили о нем и оба знали, о ком идет речь.

В одном письме майор соглашался с мистером Хокинсом в том, что джентльмен напал, по-видимому, не на ложный след, но соглашался также и с тем, что лучше молчать, пока не появятся более убедительные доказательства.

В другом письме говорилось, что, «увидев портрет Лоры, бедняга совсем расстроился и заявил, что это несомненно она».

В третьем письме сообщалось:

«У него, видимо, никого нет на свете, и все его мысли так заняты розысками, что, если они обманут его ожидания, он, боюсь, не переживет этого; я уговорил его обождать немного и поехать вместе со мной на Запад».

В одном из писем был такой абзац:

«Сегодня ему лучше, завтра — хуже, но мысли его все время мешаются. За последние недели в ходе его болезни наблюдаются явления, которые поражают сиделок, но, возможно, не поразят вас, если вы читали медицинскую литературу. Дело вот в чем: когда он бредит, к нему возвращается память, но стоит ему прийти в себя, как все воспоминания угасают, — точь-в-точь, как в случае с Канадцем Джо, который в тифозном бреду свободно говорил на patois[33] своего детства, но сразу забывал его, как только кончался бред. У нашего страдальца память всегда обрывается на событиях, предшествовавших взрыву парохода: он помнит только, как отправился с женой и дочкой вверх по реке, смутно припоминает гонку пароходов, но в этом он уже не уверен; он не может вспомнить даже названия парохода, на котором плыл. Из его памяти выпал целый месяц или даже больше, — здесь он не помнит решительно ничего. Я, конечно, и не думал ему подсказывать; но в бреду все всплывает: и названия обоих пароходов, и обстоятельства взрыва, и подробности его удивительного спасения, вернее — до той минуты, когда к нему подошел ялик (он держался за гребное колесо горящего судна) и упавшее сверху бревно ударило его по голове. Но подробнее напишу о том, как он спасся, завтра или через день. Врачи, естественно, не позволяют мне сказать ему, что наша Лора — его дочь, это можно сделать позднее, когда он как следует окрепнет. Вообще-то его болезнь не опасна, и доктора считают, что он скоро поправится. Но они настаивают на том, чтобы после выздоровления он немного попутешествовал, и рекомендуют прогулку по морю. Они надеются, что им удастся убедить его поехать, если мы ничего пока не скажем ему и пообещаем устроить встречу с Лорой только после его возвращения».