Эдит Уортон - Эпоха невинности
Это было обычное кокетство невесты, и, к своему стыду, оно показалось ему неуместно детским. Конечно, она повторяет чьи-то слова, но ведь ей уже скоро двадцать два. Интересно, когда «порядочные» женщины начинают выражать свои собственные мысли собственными словами?
«Наверное, никогда, раз мы сами не позволяем им», — подумал он и вспомнил свой сумасшедший всплеск, так удививший Силлертона Джексона: «Женщины должны быть так же свободны, как и мы».
Скоро он снимет повязку с этих прекрасных юных глаз и заставит их взглянуть на мир. Но сколько поколений женщин легли в фамильные гробницы, так и не сняв ее? Он слегка содрогнулся, вспомнив о всех этих новых идеях в научных книгах, и особенно о кентуккийской пещерной рыбе, у которой атрофируется зрение, потому что она не пользуется глазами. Что, если он велит Мэй открыть глаза, а они смогут лишь наивным взглядом смотреть в пустоту?
— Нам могло быть еще лучше. Мы могли бы отправиться в путешествие и быть только вдвоем.
Ее лицо вспыхнуло.
— О, как это было бы чудесно, — призналась она — ей бы, конечно, тоже хотелось этого. Но ее мать никогда бы не одобрила их стремление поступать не как все.
— Но мы и есть «не как все», это же само собой разумеется! — настаивал Арчер.
— Ах, Ньюланд! Вы такой необыкновенный! — воскликнула Мэй.
У него сжалось сердце, ибо он вдруг подумал, что он говорит ей вещи, которые все женихи говорят в этих случаях, и ее ответы — вплоть до эпитета «необыкновенный» — тоже продиктованы ей традициями и инстинктом.
— Необыкновенный? Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из сложенного в несколько раз листа бумаги. Мы словно узор на стене, нарисованный по трафарету. Разве мы не можем поступать по-своему, Мэй?
Он в возбуждении остановился и взглянул ей в глаза — она смотрела на него с нескрываемым восхищением.
— Господи, так что же нам делать — бежать и тайно обвенчаться? — засмеялась она.
— О, если бы!
— Ньюланд! Неужели вы и вправду так меня любите? Ах, как я счастлива!
— Но почему мы не можем стать еще счастливее?
— Не можем же мы вести себя как в романах?
— Но почему? Почему? Почему?
Казалось, ей наскучила его настойчивость. Она прекрасно знала, что ничего этого сделать невозможно, но приводить доводы было бы слишком утомительно.
— Я недостаточно умна, чтобы спорить с вами. Но ведь поступки такого сорта… они просто неприличны… не так ли? — спросила она, радуясь, что нашла слово, которое закроет тему.
— А вы так боитесь нарушить приличия?
Было очевидно, что этот вопрос ошеломил ее.
— Разумеется, боюсь — так же, как и вы, — с некоторой досадой сказала она.
Он стоял молча, нервно постукивая тростью по голенищам сапог. Чувствуя, что она нашла удачный способ закончить спор, Мэй продолжила беспечным тоном:
— О, знаете, я ведь показала Эллен ваш подарок. Она сказала, что она никогда не видела подобной оправы. Сказала, что такого прекрасного кольца нет даже на рю де ля Пэ![36] Ньюланд, у вас такой тонкий вкус!
Джейни пришла повидать Арчера следующим вечером, перед обедом, когда он в мрачном настроении курил у себя в кабинете. Он не заглянул в этот день, как обычно, в клуб по дороге с работы, где служил юристом, не особенно, впрочем, утруждая себя, как и было принято в среде состоятельных ньюйоркцев. Он был не в духе — мысль, что он ежедневно, в один и тот же час, делает одно и то же, сверлила его мозг.
— Однообразие, вечное однообразие, — бормотал он, и это слово непрерывно звучало в его голове, когда он, как всегда, подъехал к клубу в определенный час, и, увидев знакомые фигуры в цилиндрах за зеркальными стеклами, внезапно развернулся и проехал прямо домой. Он знал не только возможную тему предстоящей беседы в клубе, но и то, кто и каким образом будет выступать. Главной темой будет, конечно, герцог; но, несомненно, подробно будет обсуждаться и появление на Пятой авеню златоволосой особы в небольшой коляске канареечно-желтого цвета, запряженной парой невысоких гнедых, которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту. Таких «дамочек» в Нью-Йорке было мало, а уж разъезжающих в собственных колясках и того меньше; и появление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в час прогулок великосветской публики глубоко взволновало все общество. Только вчера ее коляска проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и та, тотчас же дернув за колокольчик, приказала кучеру повернуть обратно к дому. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден?» — спрашивали все друг друга с ужасом. Арчер мог бы поклясться, что сейчас, в эту самую минуту, Лоуренс Леффертс в клубе произносит речь о разложении общества.
Он неприветливо вскинул глаза, когда Джейни вошла, и тут же снова опустил их в книгу (только что вышедший «Шателяр» Суинберна), словно он и не видел ее. Она взглянула на заваленный книгами письменный стол, открыла том «Забавных историй»,[37] скорчила гримаску из-за архаического французского и вздохнула:
— Какие ученые книги ты читаешь!
— Ну? — спросил он, посмотрев на сестру, которая застыла рядом с видом Кассандры.[38]
— Мама очень рассердилась.
— Рассердилась? На кого? За что?
— Только что заезжала мисс Софи Джексон. Передала, что вечером заедет брат. Она почти ничего не сказала, потому что он хочет сам рассказать все в деталях. Сейчас он поехал к ван дер Лайденам.
— Ради всех святых, Джейни. О чем ты толкуешь? Сам Господь не разобрался бы. Давай по порядку с самого начала.
— Сейчас не время богохульствовать, Ньюланд… Мама и так переживает, что ты не ходишь в церковь…
Арчер издал глубокий стон и снова погрузился в книгу.
— Ньюланд! Послушай, это очень важно. Твоя приятельница Оленская была вчера в гостях у миссис Лемюэл Стразерс; она ездила туда с герцогом и Бофортом.
Последние слова сестры неожиданно ввергли его в такое бешенство, что он коротко рассмеялся, чтобы подавить его.
— И что такого? Я знал, что она собирается туда.
Джейни побледнела и вытаращила глаза:
— Ты знал — и не остановил ее? Не предостерег?
— Не остановил? Не предостерег? — Он снова засмеялся. — Разве я собираюсь на ней жениться? — Собственное фантастическое предположение как-то странно зазвенело у него в ушах.
— Но ты войдешь в ее семью.
— О, семья, семья! — презрительно-насмешливо изрек он.
— Ньюланд! Тебя не заботит честь семьи?
— Ничуть.
— И даже то, что подумает тетя Луиза ван дер Лайден?
— Абсолютно — пусть эту чепуху перемалывают старые девы.
— Мама не старая дева, — поджав губы, выдавила его девственная сестрица.
Ньюланд чуть не выкрикнул в ответ: «И она, и ван дер Лайдены, и все мы превращаемся в старых дев, стоит лишь чуть-чуть соприкоснуться с реальностью!» — но, увидев, что ее длинное кроткое лицо вот-вот сложится в гримасу плача, он устыдился своего бесполезного гнева.
— Да бог с ней, с Оленской, Джейни. Хватит болтать глупости. Я же не ее опекун.
— Конечно нет. Но ведь ты сам ускорил помолвку, чтобы поддержать ее; если бы не это, тетя Луиза никогда бы не пригласила ее на обед в честь герцога.
— Ну и что произошло плохого? Она была самой роскошной дамой на этом обеде; благодаря ей обед у ван дер Лайденов не был похож на заупокойную мессу, как это обычно бывало.
— Но ты же знаешь, что дядя Генри сделал это только ради тебя — уговорил тетю Луизу и послал приглашение. А сейчас они так расстроены, что немедленно возвращаются в Скайтерклифф. Я думаю, Ньюланд, тебе нужно спуститься. Ты не представляешь, в каком состоянии мама.
Ньюланд нашел мать в гостиной. Она подняла глаза от вышивания и спросила:
— Джейни тебе рассказала?
— Да. — Он постарался сказать это как можно более сдержанно. — Но я не могу принимать это всерьез.
— Даже тот факт, что кузина Луиза и кузен Генри оскорблены?
— Чем? Тем, что графиня Оленская посетила дом, в котором живет женщина, ездить к которой считается не совсем приличным?
— СЧИТАЕТСЯ?
— Ну ладно, пусть так и есть. Но у нее можно послушать хорошую музыку по воскресным вечерам, когда Нью-Йорк умирает от скуки.
— Хорошую музыку? Насколько мне известно, там была женщина, которая вскочила на стол и распевала песенки, как в известных домах в Париже. Там курили и пили шампанское.
— Но… такие вещи делаются и в других местах, а мир все еще не рухнул.
— Значит, французский образ жизни тебе по вкусу?
— Мама, ну вспомни, как тебе было скучно в Лондоне!
— Нью-Йорк — не Париж и не Лондон.
— О, разумеется нет! — простонал Ньюланд.
— По-видимому, ты имеешь в виду, что наше общество не столь блестяще. Может быть, ты и прав, но мы принадлежим именно к нему, и люди пришлые должны уважать наши правила, коль скоро они находятся среди нас. Особенно Эллен Оленская: мне кажется, именно от той жизни, которую ведут в блестящем обществе, она и сбежала.
