Виктор Гюго - Труженики моря

Видя, что подмастерье ни с места, товарищи возвратились шаг за шагом, дрожа и замирая от любопытства. Подмастерье сказал им чуть слышно:

— Тут нечистая сила ходит. Я сейчас видел чей-то нос.

Тортевальцы спрятались за француза и, приподнявшись на цыпочки, принялись тоже смотреть, сделав его щитом и чувствуя себя безопасными за его спиною.

Трущоба тоже как будто глядела на них. В огромном безмолвном теле ее тлело два красных глаза. То были окна. Свет затмевался, снова проглядывал, опять скрывался, как подобает такому свету. Эти зловещие переходы, вероятно, зависят от суеты, господствующей в притонах ада. Точно потайной фонарь.

Вдруг черная плотная фигура, очень смахивавшая на человека, как будто выросла в окне и исчезла внутри дома. Точно взошел кто-то.

Нечистая сила всегда входит через окна.

Свет на мгновение стал еще ярче, потом погас и больше не появлялся. Дом опять стал темен. Тогда в нем раздался шум, похожий на голоса. Это всегда так бывает. Видишь и не слышишь или не видишь, но слышишь.

Ночь на море особенно мрачна. Там она как-то безмолвнее, темнее, чем на суше. Когда нет ни ветра, ни волн, слышно, как пролетит муха, тогда как часто не слышно и орлиного полета. Эта могильная тишина придает особую рельефность всякому шуму.

— Посмотрим, — сказал французик. И сделал шаг вперед.

Товарищам его было так страшно, что они решились идти за ним. Они не решались убежать без него.

Они миновали довольно большую кучу хворосту, подействовавшую на них успокоительно. Вдруг из-под хвороста вспорхнула ночная птица и пролетела возле самых детей, поглядев на них круглыми, блестящими глазами.

Группа сзади француза немножко вздрогнула. Он сказал птице:

— Опоздал, воробушек. Опоздал. Я хочу видеть.

И подвинулся вперед.

Хрустение хвороста под его толстыми башмаками не мешало слышать шума в доме, повышавшегося и понижавшегося со спокойной последовательностью разговора.

Немного погодя он прибавил:

— Впрочем, дурачье только верит в привидения.

Отвага одного в опасные минуты ободряет остальных и побуждает их идти вперед.

Оба тортевальских мальчугана пустились в путь вслед за подмастерьем.

Страшный дом точно увеличивался в объеме. В этом оптическом обмане была доля страха и доля истины. Дом в самом деле рос, потому что они подходили к нему ближе.

Между тем голоса в доме становились все громче и громче. Дети слушали. Это было что-то среднее между шепотом и говором. Иногда два, три слова явственно отделялись от общего полутона. Слова эти звучали как-то странно. Дети остановились, послушали, потом опять двинулись вперед.

— Это говорят духи, — прошептал подмастерье, — только я не верю в духов.

Маленьким тортевальцам очень хотелось спрятаться за кучу хвороста, но они отошли уже от нее довольно далеко, а приятель их продолжал идти вперед. Они боялись остаться с ним и уйти от него.

Они шли за ним шаг за шагом, тяжело дыша.

Он повернулся к ним и сказал:

— Вы знаете, что это все вздор. Никаких духов нет.

Дом становился все выше и выше. Голоса становились все явственнее и отчетистее. Они подходили все ближе и ближе и наконец остановились.

Свет в окнах казался тусклым. Точно от потайного фонаря — необходимой принадлежности ночных сборищ.

Один из тортевальцев рискнул сказать:

— Это не духи, а белые женщины.

— Что это такое висит из окна? — спросил другой.

— Похоже на веревку.

— Это змея.

— Веревка, — сказал француз тоном авторитета, — веревка с виселицы. Только я этому не верю.

И он в три прыжка очутился у стены. В отваге его было что-то лихорадочное.

Товарищи, дрожа, пошли за ним и прижались к нему, один справа, другой слева. Они приложили ухо к стене. Говор в доме продолжался. Вот что говорили духи:

— Стало быть, решено?

— Решено.

— Сказано?

— Сказано.

— Человек будет ждать здесь и уедет в Англию с Бласкито?

— Заплатив деньги.

— Заплатив, конечно.

— Бласкито возьмет его на свою лодку.

— Не спрашивая, откуда он.

— Это до нас не касается.

— Не спрашивая его имени.

— Имени не спрашивают, только взвешивают кошелек.

— Ладно. Человек будет ждать здесь в доме.

— Что ж он будет есть?

— Будет сыт.

— Чем?

— Да вот тем, что я принес в мешке.

— Хорошо.

— Можно оставить мешок здесь.

— Контрабандисты не воры.

— А когда выедете?

— Завтра утром. Если бы ваш человек был готов, мы бы взяли его с собой.

— Он не готов.

— Его дело.

— Сколько дней придется ему просидеть в этом доме?

— Два, три, четыре. Меньше или побольше.

— Наверное ли приедет Бласкито?

— Наверное.

— Сюда?

— Сюда.

— Когда?

— На будущей неделе.

— В пятницу, в субботу или в воскресенье.

— Непременно приедет.

— Он мне тезка.

— Он во всякую погоду ездит?

— Во всякую. Ничего не боится. Я Бласко, а он Бласкито.

— Стало быть, он наверно приедет на Гернсей?

— Один раз приезжаю я, в другой раз — он.

— Понимаю.

— Считая с будущей субботы, ровно через неделю, — не пройдет и пяти дней, как Бласкито приедет.

— А если море будет неспокойно?

— Буря, что ли?

— Да.

— Бласкито все-таки приедет, только не так скоро.

— Откуда?

— Из Бильбао.

— А куда он поедет?

— В Портланд.

— Хорошо.

— Или в Тор-бай.

— Еще того лучше.

— Ваш человек может быть спокоен.

— Бласкито не изменит?

— Изменяют только подлецы. Мы же люди храбрые. Измена — исчадие ада.

— Никто не слышит, что мы говорим?

— Никто. Страх делает из этой местности пустыню.

— Я знаю.

— Да и кто решился бы нас подслушивать?

— Правда.

— Впрочем, если бы и подслушали, то ничего не поняли бы. Мы говорим на своем особом языке, и никто кроме нас его не знает. Так как вы его знаете, значит, вы из наших.

— Я пришел сговориться с вами.

— Ладно.

— Теперь я уйду.

— Ладно.

— Скажите, если пассажиру захочется не в Портланд и не в Тор-бай.

— Пускай возьмет с собой квадрупулов.

— Бласкито сделает ли все, что человек захочет?

— Бласкито сделает все, что квадрупулы захотят.

— Сколько нужно времени, чтобы доехать до Тор-бая?

— Судя по ветру.

— Часов восемь?

— И меньше, и больше.

— А будет ли Бласкито слушаться пассажира?

— Если море будет слушаться Бласкито.

— Ему хорошо заплатят.

— Золото — золотом. А ветер — ветром.

— Справедливо.

— Человек золотом все может сделать. Как Бог ветром.

— Человек, рассчитывающий ехать с Бласкито, будет здесь в пятницу.

— Хорошо.

— А когда приезжает Бласкито?

— Ночью. Приезжает ночью и уезжает ночью. У нас есть жена — море и сестра — ночь. Жена иногда обманывает; сестра никогда.

— Стало быть, решено? Прощайте, господа.

— Прощайте. Стаканчик водки?

— Благодарю.

— Лучше сиропа.

— Верю на слово.

— Меня зовут Честью.

— Прощайте.

— Вы дворянин, а я рыцарь.

Ясно, что только одни черти могли говорить таким образом. Дети не стали слушать дальше и пустились бежать. На этот раз побежал и французик, убедившись наконец в основательности опасений товарищей.

Во вторник, последовавший за этой субботой, сьер Клубен возвратился с «Дюрандой» в С<ен->Мало.

«Тамолипа» стояла все еще на рейде.

Сьер Клубен спросил у хозяина трактира «Жан»:

— Когда же выйдет в море «Тамолипа»?

— Послезавтра, в четверг, — отвечал хозяин.

В этот вечер Клубен ужинал за столом сторожей и, вопреки обычаю, ушел после ужина. Следствием этого ухода было то, что он не заседал в конторе «Дюранды» и нагрузка ее почти вовсе не состоялась.

Странная небрежность в таком точном человеке.

Он, кажется, довольно долго беседовал с приятелем своим менялой.

Он возвратился часа через два после того, как позвонили тушить огни. Стало быть, около полуночи.

XXXVII

Лет сорок назад в С<ен->Мало был переулок по прозванию Кутанхез. Это переулок теперь уничтожен в видах изящества города.

Он состоял из двух рядов деревянных домов, наклонившихся один к другому, между которыми протекал ручеек, носивший громкое название улицы. Проходить по этой улице надобно было, расставив ноги по обе стороны ручья и беспрестанно задевая то головой, то локтем за дома направо и налево. У этих старых, средневековых нормандских балаганов были почти человеческие профили. Лачуги смахивали на ворожей.

Осунувшиеся крыши, кривые навесы, покачнувшиеся двери напоминали губы, подбородки, носы и брови. Слуховое окно — кривой глаз. Щека морщинистая — бородавчатая стена. Они все скучились, как будто для какого-нибудь зловещего совещания.