Виктор Гюго - Труженики моря
— В следующий приезд.
— Только не говорите, что для меня, — сказал Клубен.
XXXIV
Сьер Клубен нагрузил «Дюранду» множеством быков и несколькими пассажирами и, как всегда, выехал из С<ен->Мало в пятницу утром.
В эту же самую пятницу, когда пароход был в открытом море и капитану можно было отлучиться на несколько минут с своего поста, Клубен вошел в каюту, заперся в ней, вытащил из угла дорожный мешок, положил свое платье в мягкое отделение, а в твердое поклал сухарей, несколько коробок с консервами, несколько фунтов какао в плитках, хронометр и подзорную трубу, запер мешок и пропустил в ушки приготовленный кабельтов, чтобы иметь возможность вздернуть его в случае надобности; потом он спустился в трюм, прошел в канатный кубрик и возвратился оттуда с канатом с узлами и железными крючьями, которые употребляются конопатчиками на море и ворами на суше. Они помогают взбираться на крутизны.
Прибыв в Гернсей, Клубен отправился в Тартевалль и пробыл там тридцать шесть часов. Он взял с собой мешок и узловатую веревку и не принес их обратно.
Скажем раз навсегда, что Гернсей, о котором идет речь в этой книге, — древний Гернсей, остатки которого можно разве найти в деревнях. Там он еще жив, но в городах его нет и помину. Это замечание следует отнести и к Джерсею. Благодаря прогрессу, благодаря удивительной предприимчивости маленького отважного населения этих островов, все изменилось на Ламаншском архипелаге за последние сорок лет. Везде, где был мрак, — теперь свет. Сделав эту оговорку, мы можем продолжать.
В те же старые времена контрабанда была очень деятельна на Ламанше. Особенно много контрабандистов было на западном берегу Гернсея. Люди всеведущие и знающие теперь до малейших подробностей все, что происходило за полвека, приводят даже имена некоторых из этих судов, почти все астурийских и гипоскоанских. Несомненно то, что не проходило недели без того, чтобы не пришло их два или три, или в бухту Святых, или в Пленмонт. Это было почти похоже на правильные рейсы. Одна пещера в Серке называлась и до сих пор называется Лавочкой, потому что в ней скупали контрабанду. Промышлявшие этой торговлей в Ламанше говорили на особом языке, теперь позабытом.
Контрабандист знал многое, о чем ему приходилось молчать; непоколебимая верность была для него законом. Главным достоинством контрабандиста была скромность и уменье хоронить концы в воду. Иначе контрабанда немыслима.
Контрабандист давал слово молчать обо всем и держал слово твердо. На него можно было положиться смело. Судья-алькальд Ойарзуна поймал однажды контрабандиста и подверг его пытке, чтобы заставить его выдать сообщников. Контрабандист никого не выдал. А главным сообщником был сам судья-алькальд. Судья, чтобы соблюсти закон, подверг товарища пытке, а тот вынес мужественно пытку, чтобы не нарушить клятвы.
В то время самыми знаменитыми контрабандистами в Пленмонте были Бласко и Бласкито. Они были токайосы, то есть тезки, а для католика-испанца иметь одного патрона в раю то же, что быть детьми одного отца на земле.
Зная хорошо все ходы и лазейки контрабанды, ничего нет легче и вместе с тем труднее вести разговор с этим людом. Достаточно не бояться ночи, пойти в Пленмонт и стать лицом к лицу с этим таинственным вопросительным знаком.
XXXV
Пленмонт близ Тортеваля — один из трех углов Гернсея. На самом краю мыса высится над морем холм, обросший травой.
Холм этот совершенная пустыня.
Он кажется еще тем более пустынным, что на нем виднеется одинокий дом.
Дом этот прибавляет ужас к пустоте и к уединению.
В нем, говорят, ходят привидения.
Во всяком случае, вид у него престранный.
Он одноэтажный, построен из гранита и стоит посреди травы. Он вовсе не похож на развалину. Стены толсты, крыша крепкая. Из крыши торчит кирпичная труба. Фасад со стороны океана образует одну сплошную стену. При ближайшем рассмотрении этого фасада в нем оказывается окно, только замурованное. Слуховые окна, выходящие одно на восток, другое на запад, тоже замурованы. Только в стороне, выходящей на сушу, есть дверь и окна. Но дверь замурована. Оба окна нижнего этажа тоже замурованы. В первом этаже есть два окна открытых, и это сразу бросается в глаза; но и замурованные окна не так грозны и страшны, как эти открытые окна. Они кажутся какими-то черными призраками посреди белого дня. В них нет ни стекол, ни даже рам. Точно отверстия двух вырванных глаз. Дом кажется совершенно пустым. Сквозь зияющие рамы виднеется полное запустение. Ни обоев, ни карнизов, ни штукатурки, — голый камень. Точно гробница с окошками, чтобы можно было привидениям выглядывать иногда. Дожди размывают фундамент со стороны моря. Несколько кустов терновника лепятся по низам стен. На горизонте никакого человеческого жилья. Это пустыня — царство мрака и безмолвия. Если, однако, вы останетесь и приложите ухо, вы услышите как будто смутное, глухое биение испуганных крыльев. Над замуравленной дверью, на камне, образующем перекладину, выгравированы буквы: Elm-Pbilg и год: 1780.
Ночью все это озаряется мрачным лунным светом.
Море обступило этот дом со всех сторон. Местоположение великолепное и вследствие этого зловещее, загадочное. Прелесть местности является загадкой. Отчего тут никто не живет? Окрестность такая красивая, дом такой славный, прочный? Отчего такое запустение? К вопросам рассудка присоединяются и вопросы воображения. Пашня — отчего ее не обрабатывают? Хозяина нет. Дверь замурована. Отчего же здесь нет людей? Что же в этом доме особенного? Если ничего нет особенного, так отчего же не видно ни души? Воображение рисует бурный ветер, хищных птиц, диких зверей, скрывающихся людей. Чей это притон? Невольно думается, что целые потоки дождя и града должны вливаться в эти окна, как в какую-нибудь бездну. На внутренней стене следы непогод, потеки бурь. По замурованным комнатам разгуливает ураган, проникая сквозь раскрытые настежь окна. Уже не было ли там совершено преступление? Не слышно ли там по ночам воплей и стонов? Как-то не верится, чтобы этот дом был совершенно безмолвен. Не верится, чтобы в нем не происходило чего-нибудь особенного. Черной ночи просторно там. Что-то там творится в полночь? Глядя на него, точно глядишь на какую-нибудь тайну. Так как мечтательность не лишена своего рода логики, невольно спрашиваешь, что может происходить в такой трущобе между вечерними и утренними сумерками? Не встречает ли бесконечное разнообразие сверхъестественной жизни какой-нибудь преграды на этой пустынной вершине, которая заставляет ее делаться видимой, осязаемой? Вся эта каменная громада полна священного ужаса. Мрак, наполняющий ее, больше, чем мрак; это что-то неизвестное, неведомое, страшное. Западет солнце, рыбачьи лодки причалят к берегам, птицы смолкнут, пастух угонит коз домой, из-под колод выскользнут змеи, на небе проглянут звезды, дунет вечерний ветерок, настанет полная тьма, а окна эти все будут по-прежнему настежь. Широкое поле мечтам и гаданьям, и народное суеверие, тупое и глубокомысленное в одно и то же время, объясняет себе страх, внушаемый мрачным домом, — и привидениями, и туманными призраками, и блуждающими огоньками, и таинственным общением душ с неземными тенями.
Одним словом, этот дом почитали пристанищем привидений.
Умы верующие удовлетворялись таким объяснением. Умы неверующие толковали опять и это на свой лад. Ничего не может быть проще этого дома, говорили они. Это старинный наблюдательный пункт времен войн революции и империи и притон контрабанды. Он был и построен для этих целей. Война кончилась, дом бросили. Его не сломали потому, что он мог быть полезен впоследствии. Дверь и окна нижнего этажа замуровали, чтобы нельзя было взойти туда; замуровали окна со стороны моря, чтобы предохранить комнаты от южных и западных ветров. Вот и все.
Невежды и суеверы стоят на своем. Во-первых, дом вовсе не был построен во времена революционных войн. На нем стоит 1780 год — стало быть, он существовал еще гораздо раньше революции. Затем он не мог быть никаким постом; на нем буквы Elm-Pbilg — двойной вензель двух фамилий, доказывающий, что дом был построен для молодого хозяйства. Стало быть, в нем жили. Отчего теперь не живут? Зачем замуровали двери и все окна, кроме двух верхних? Надобно было бы все замуровать или уж ничего. Отчего нет при окнах ставень? Отчего нет и рам? Отчего нет и стекол? Защищают дом от южных ветров и дождей и впускают северные ветры.
Люди доверчивые не правы, конечно, не правы и люди положительные. Загадка остается неразгаданной.
Положительно только то, что дом этот очень полезен контрабандистам.
Конечно, многие из ночных явлений, которыми славился старый дом, можно было бы объяснить тайными и непродолжительными наездами, коротенькими посещениями прибывающих и уезжающих людей, предосторожностями или иногда нахальством некоторых подозрительных промыслов, скрывающихся для того, чтобы делать темные дела, и показывающихся иногда, чтобы пугать людей.
