Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Сидя в постели, Станислаус таращился в карманное зеркальце. Он вырабатывал у себя «центральный» взгляд, как того требовала книжка. Ни в коем случае нельзя было моргать. Глаза уже жгло огнем, но он не смел пошевелить веками. И не заметил, как заснул. Со стороны казалось, что он и во сне смотрится в зеркало.
Фриц вернулся из кино и растолкал Станислауса:
— Сколько бы ты ни пялился в зеркало, усы от этого не вырастут. Сначала ты должен стать мужчиной вроде меня.
— Усы? — плаксиво переспросил Станислаус и зевнул. Зеркальце и гипнотическую книжку он спрятал под подушкой.
Проходили дни, седые от муки, жаркие. Вялый летний вечер спустился на маленький город. Над уличными водосточными желобами поднимались испарения, достигая открытых окон. По булыжной мостовой громыхала запоздалая повозка. С ярмарочной площади доносились обрывки модных песенок, слабый ветер гнал их по улицам как конфетные бумажки.
Хозяин с хозяйкой отправились в пивной обход: кто ест мои плюшки, у того я пью пиво…
Фриц Латте был мастер качаться на качелях на площади. Софи пришлось завить своими щипцами его рыжие волосы.
— Если у тебя будут кудри, девушки не заметят твоих веснушек.
Станислаус и Софи уже поужинали. Тикал будильник. Софи сидела, подперев голову руками, и думала.
— Слышишь, как тикает, парень?
— Слышу, Софи.
— С каждым тиканьем падает еще одна фасолина в подол вечности. Много маленьких тикающих фасолин — это твоя жизнь. И вот когда-нибудь тикнет — упадет твоя последняя фасолина. Так на месте и умрешь.
Фасолины Софи не интересовали Станислауса.
— У тебя под рубашкой тараканы уже не бегают, как раньше?
Станислаус смотрел на Софи «центральным» взглядом. Широко открытыми глазами уставился на ее переносицу. Там сходились ее узкие бровки, похожие на тонкие шерстяные ниточки. Софи вздрогнула.
— Как ты об этом сказал, так опять забегали. — Она вскочила и бросилась к дверному косяку — почесаться. Радостный испуг пронзил Станислауса. Начинается; его накопленные силы понемногу обретают зримые черты. Он загипнотизирует тараканов на спине Софи.
— Я знаю средство от твоих тараканов.
— Ах, если бы ты это знал, только не лезь ко мне со своим чаем!
— Сядь и смотри на меня! — приказал Станислаус.
Софи покорно села на свой стул.
— Смотри на меня, Софи!
Старая дева доверчиво глядела в юношеские глаза Станислауса.
— Тараканы разбегаются, — глухим голосом проговорил Станислаус. Софи прислушалась к себе.
— Правда, да, вот бегут под юбкой, теперь по ногам, в туфли. Они убежали! — возликовала Софи.
Станислаус подошел к ней и погладил ее по плечу; из юношеского любопытства погладил заодно и по груди.
— Теперь тараканов будет все меньше и меньше. Они совсем уйдут, а ты почувствуешь усталость.
— Ой, правда, я так устала!
Станислаус провел рукой по лбу Софи, коснулся век.
Толстуха закрыла глаза. Отороченные короткими ресницами веки были в красных прожилках. Края век покраснели от слез одиночества.
— Все будет очень легко, Софи. Твои руки станут вялыми-вялыми и повиснут как плети. Вот теперь ты вся легкая, как тополиный пух, ты летишь как ангел на небе. Ты выйдешь замуж за… — Станислаус вытащил из-за пазухи свою книжицу. Надо было посмотреть, как правильно говорить эту фразу. Он споткнулся на трудном слове. Теперь он поспешно искал нужную страницу. Ничего нельзя упустить. Гипноз требует точности. — Ты вступишь в брак с Нирваной!
Софи вздохнула и заулыбалась. Наконец-то она с кем-то вступит в брак.
— Поправь цилиндр, Теодор, а то я не пойду с тобой к венцу! — Софи лепетала как дитя.
Станислаус усердствовал вовсю.
— Нирвана — это индийский господин. Он не носит цилиндр. Он носит тюрбан, Софи!
— Да-да-да! — пробормотала Софи. Ей было безразлично, что носит на голове ее жених. Главное — он у нее есть!
— Твой язык не ворочается, Софи!
Софи кивнула. Щеки Станислауса пылали.
— Стул под тобой становится горячим, Софи!
Софи поморщилась.
— Стул становится все горячее и горячее. Он уже раскалился!
Софи вскочила.
— Говори, Софи! — приказал Станислаус.
— Ох, ох, — завопила Софи. — Раскаленная церковная скамья обожгла меня!
— Она жжет все меньше, меньше, теперь почти не жжет. Боль от ожога прошла, Софи?
Софи блаженно улыбалась.
— Сядь, Софи!
Софи с закрытыми глазами нащупала стул. Теперь стоял Станислаус, он пылал как в лихорадке, он доказал себе: сосредоточение сил действует великолепно. Софи спала. Руки расслабленно висели вдоль тела. Станислаус полистал свою книжку.
— Расскажи что-нибудь из своей жизни, Софи; только чистую правду, Софи.
Софи вздохнула и принялась рассказывать:
— Это чистая правда: я хотела любить его, Теодора, у меня был только он, а у него были и другие. Он был лейб-кучером. Красавец лейб-кучер с серебряными галунами. Козырек фуражки из лаковой кожи. И я согрешила. Я привела его к себе. В свою постель.
Станислаус затаил дыхание.
— Это было прекрасно. Он был настоящим мужчиной. Такой сладостный мужчина. Наверно, так на небе бывает! Там я опять с ним свижусь. Он приходил много ночей подряд, и чем дальше, тем слаще это было. Потом он перестал приходить.
Станислаус хотел знать как можно больше:
— А что же было так сладко?
Софи хотела раскинуть руки, но они ей не повиновались.
— Мы любились с ним и любились, это и было сладко.
— Почему он перестал приходить?
— Перестал. Одну ночь не пришел, вторую, третью. Я почти сгорала в своей одинокой постели. И я прокралась через весь темный дом в его кучерскую. Каждую ночь я прокрадывалась к его комнате. И тихонько ногтем скреблась у двери. Он выходил. «Ты как течная сука!» — говорил он. И он был прав. Мне стало стыдно. Он перестал приходить, потому что я была вроде суки. Господи, покарай меня! Кому нужна такая баба! Ах, да-а! Я ждала ребенка. Настоящего ребеночка с розовой кожей и пуховыми волосиками. Госпожа не держала горничных с детьми. Что мне было делать? Куда податься? И тогда я стала хуже всякой суки, я позволила убить моего ребенка во мне. Старуха Грабелейт сказала: «Я помогу тебе, Софи». И я разрешила ей помочь мне. Она наступила на мое тело, как на мягкую садовую грядку. И мой ребенок, мой росточек увял. Вот какая я негодяйка! А старуха Грабелейт была ведьмой!
Станислаус плакал. Этого только не хватало: строгий гипнотизер — и вдруг в рев!
— Замолчи! — приказал он. — Все кончилось!
Он сделал рукой такое движение, словно хотел стереть со школьной доски старые примеры.
— Спой лучше песенку, чтобы повеселей было.
Софи тоненько кашлянула и запела ломким голосом:
Сад манит лозой винограда,Смеется, листвой шелестя.Под сенью заросшего садаищу я родное дитя.
Ты в темном саду притаился?Не твой ли звенел голосок?Взгляни, я в руках дрожащихтебе принесла пирожок.
Увы, увы, Софи все поминала ребеночка!
— Ты должна спеть веселую песню, Софи!
Софи прислушалась к его словам, звонко рассмеялась и запела:
Индюк заговорил с женой:Где спрятался птенец?Играет он под бузиной,с ним ветер-сорванец.Куллерруллерруллерулл.
Налившись кровью, вырос нос.Индюк, без лишних слов,надулся, грозно зашипели лопнуть был готов.Куллерруллерруллерулл.
Софи вскочила, закружилась по кухне, потом с важным видом задрала юбки и попыталась делать маленькие, изящные шажки.
— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Распахнулась дверь. На пороге стоял хозяин. Лицо его было багровым от пивных возлияний. Стоячий воротничок промок от пота. Хозяйка отодвинула его в сторону. Воскресная шляпка на ней казалась стальным шлемом. Платье у нее было короткое, а колени — толстые, моржовые колени. Станислауса прошиб пот.
— Сядь, Софи, сию минуту сядь!
Софи покорно плюхнулась на стул.
— Совсем стыд потеряла глупая баба! — завопила хозяйка.
Софи согласно кивнула.
— Перед мальчишкой юбки задираешь?
Софи покачала головой. Хозяин стоял, крепко уцепившись за буфет. Наверное, туфли жали ему ноги, и он больше не мог стоять прямо.
— Ита-янскую ночь… ита-янскую ночь тут устроили. — Он рыгнул и вдруг выпучил глаза. — Дрожжи приготовил? Кислое тесто не упустил, ты, деревенщина?
— Все сделано, хозяин. — Станислаус перестал быть гипнотизером. Его «центральный» взгляд не проникал в остекленевшие от избытка пива глаза хозяина.
— Чего вы тут рассиживаетесь? Лишь бы свету побольше сжечь?
Софи обмякла на своем стуле. Глаза ее были закрыты, и она улыбалась. Хозяйка встряхнула ее. Софи не проснулась. Станислаус ее усыпил, вот пусть он и пробудит ее ото сна. Он не мог при всех вытащить свою книжку. И беспомощно сказал хозяйке:
