Элизабет Гаскелл - Север и Юг
Как только Маргарет исчерпала все темы для разговора, который решительно не ладился, вошел мистер Хейл. Он тут же учтиво и весьма любезно извинился, восстановив свое доброе имя и имя своей семьи во мнении мистера Торнтона.
Мистер Хейл и его гость заговорили о мистере Белле, и Маргарет, радуясь, что ей больше не надо принимать участия в разговоре, подошла к окну, пытаясь рассмотреть, что происходит на улице. Она была так поглощена своим занятием, что не услышала, что сказал ей отец, и ему пришлось повторить:
— Маргарет! Владелец дома упорствует — эти ужасные обои кажутся ему верхом совершенства, и я боюсь, мы будем вынуждены их оставить.
— О боже! Мне так жаль! — ответила она и начала прикидывать, не скрыть ли безобразные розы хотя бы своими рисунками, но вскоре отбросила эту идею, поскольку поняла, что от этого будет только хуже. Ее отец тем временем со своим сердечным деревенским гостеприимством настаивал, чтобы гость остался позавтракать с ними. Мистеру Торнтону это было совсем не ко времени, но все же он решил уступить, если Маргарет хотя бы словом или взглядом поддержит приглашение своего отца, и обрадовался, но в то же время рассердился на нее, когда она этого не сделала. Она попрощалась с ним вежливым наклоном головы, и он почувствовал себя неловким и застенчивым, чего с ним прежде не случалось.
— Ну, Маргарет, теперь быстро поедим. Ты заказала ланч?
— Нет, папа. Этот человек уже был здесь, когда я пришла, и у меня не было возможности передать заказ на кухню.
— Тогда мы должны просто что-нибудь перекусить. Боюсь, он долго ждал.
— Мне показалось, чрезвычайно долго. Я была как раз на последнем издыхании, когда ты пришел. Он совсем не поддерживал разговор, а лишь отвечал кратко и отрывисто.
— Но наверняка по существу. Я все же смею думать, что он толковый молодой человек. Он сказал — ты слышала? — что Крэмптон находится на песчаной почве и что это самое здоровое предместье Милтона.
Когда Маргарет и мистер Хейл вернулись в Хестон, им пришлось отчитываться перед миссис Хейл, приготовившей для них чай и множество вопросов.
— А как твой корреспондент, мистер Торнтон?
— Спроси Маргарет, — ответил ее муж. — Они довольно долго пытались беседовать, пока я вел переговоры с владельцем дома.
— О! Я вряд ли могу много о нем сказать, — лениво сказала Маргарет, слишком уставшая, чтобы тратить силы на описание. Затем, встряхнувшись, произнесла: — Это высокий, широкоплечий мужчина, около… сколько ему, папа?
— Я полагаю, около тридцати.
— Около тридцати… Не красавец, но и не урод, ничего замечательного… Не вполне джентльмен, как и следовало ожидать.
— Но и не грубый, не вульгарный, — добавил отец ревниво. Ему не нравилось, что дочь недооценивает его нового друга.
— О нет! — воскликнула Маргарет. — Он смотрит так решительно и властно, что какими бы ни были черты его лица, оно не может показаться пошлым или примитивным. Я бы не решилась торговаться с ним: он выглядит очень непреклонным. В общем, это человек, самой природой предназначенный для своего места, проницательный и сильный, прирожденный торговец.
— Не называй милтонских промышленников торговцами, Маргарет, — попросил ее отец. — Это разные вещи.
— Разные? Я применяю это слово ко всем, кто так или иначе связан с продажами, но, если ты считаешь, папа, что это неправильно, я не буду больше так говорить. Но, мама, к слову о грубости и пошлости: ты должна подготовиться, чтобы увидеть наши обои в гостиной. Розовые и голубые розы с желтыми листьями! И очень тяжелый карниз по всей комнате!
Но когда они переехали в свой новый дом в Милтоне, отвратительные обои были убраны. Владелец дома принял их благодарность весьма сдержанно и позволил им думать, если им так нравится, что он уступил их вежливым просьбам. Не было никакой особенной нужды сообщать им, что вся учтивость мистера Хейла не имела в Милтоне той власти, какой обладало краткое и резкое указание мистера Торнтона, богатого фабриканта.
ГЛАВА VIII
НОСТАЛЬГИЯ
И это дом, дом, дом,Дом, где я буду жить.
Новые светлые обои немного примирили их с Милтоном. Но требовалось большее — то, чего они не могли себе позволить. Когда миссис Хейл въехала в новый дом, наступило время густых желтых туманов, застилавших долину и широкую излучину реки, прежде видимую из окна.
Маргарет и Диксон уже два дня распаковывали вещи и обустраивали комнаты, но в доме все еще царил беспорядок. А снаружи густой туман подкрадывался к окнам, к каждой открытой двери, норовя проникнуть внутрь удушливыми белесыми клочьями.
— О Маргарет! И вот здесь мы будем жить? — спросила миссис Хейл в полном смятении.
Унылый тон, которым был задан вопрос, болью отозвался в сердце Маргарет. Она едва заставила себя ответить:
— О, туманы в Лондоне иногда намного хуже!
— Но тогда ты знала, что ты — в Лондоне, а рядом твои друзья. Здесь же!.. Мы одиноки. О! Диксон, что за место!
— В самом деле, мэм, я уверена, оно кого хочешь доведет до могилы, едва ли кто выживет здесь! Мисс Хейл, для вас это слишком большая тяжесть.
— Совсем нет, Диксон, спасибо, — ответила Маргарет холодно. — Самое лучшее, что мы можем сделать для мамы, — подготовить ее комнату, чтобы она могла лечь спать, а я пойду и принесу ей кофе.
Мистер Хейл также был подавлен и нуждался в сочувствии дочери.
— Маргарет, я убежден, что это нездоровое место. Что, если твое или мамино здоровье пострадает? Жаль, что я не поехал в какой-нибудь сельский край в Уэльсе, здесь поистине ужасно, — сказал он, подходя к окну.
Но пути назад не было. Они обосновались в Милтоне, и надлежало стойко переносить капризы погоды. Более того, казалось, что и вся другая жизнь скрыта от них густым туманом обстоятельств. Только вчера мистер Хейл подсчитал, во сколько обошлись им переезд и две недели, проведенные в Хестоне, и обнаружил, что потратил почти все свои наличные деньги. Нет! Они уже здесь, здесь и должны остаться.
Ночью, когда Маргарет поняла это, она долго сидела в темноте, оцепенев от горя. Тяжелый, пахнущий дымом воздух витал в ее спальне, которая размещалась в задней пристройке дома. Окно комнаты выходило на стену такой же пристройки примерно в десяти футах. Эта стена едва проступала сквозь туман и казалась огромной, непреодолимой преградой между ними и надеждой. В спальне Маргарет царил беспорядок — все свои силы она потратила на обустройство комнаты матери. Маргарет присела на ящик и с болью в душе подумала о том, что ярлык, прикрепленный к нему, надписали еще в Хелстоне — прекрасном, любимом Хелстоне! Она глубоко задумалась и тут, к счастью, вспомнила, что получила письмо от Эдит, которое не успела прочитать до конца в суматохе утра. Эдит рассказывала об их прибытии на Корфу, о путешествии по Средиземному морю — о музыке и танцах на борту корабля. Веселая новая жизнь открывалась перед юной миссис Леннокс. У нее был дом с балконом, выходящим на белые утесы и глубокое синее море.
Эдит писала легко и красиво, создавая на бумаге яркие образы и живые картины. Она не только выделяла характерные особенности пейзажа, но и подмечала множество всевозможных подробностей, предоставив Маргарет воображать виллу, снятую капитаном Ленноксом на паях с другой молодой парой, расположенную среди живописных крутых скал, высоко над морем. В последние дни этого года они, казалось, только и делали, что плавали на лодках и устраивали пикники на берегу, и вся жизнь Эдит проходила на свежем воздухе, в удовольствии и радости, подобно высокому голубому небу, безоблачному и чистому. Ее муж обязан был руководить строевой подготовкой, а она, как самая музыкальная из жен офицеров, по просьбе капельмейстера должна была переписывать последние новинки английской музыки — и это составляло их самые суровые и тяжелые обязанности. Эдит выразила робкую надежду на то, что, если и в следующем году полк останется на Корфу, Маргарет сможет к ней приехать и погостить подольше. Она спрашивала Маргарет, помнит ли та день год назад, о котором Эдит уже писала ей, — как весь день лил дождь, и как она не хотела надевать свое новое платье, чтобы пойти на этот глупый ужин, и как промочила и забрызгала подол, пока они ехали в экипаже, и как в том доме они впервые встретились с капитаном Ленноксом.
Да! Маргарет хорошо помнила тот день. Эдит и миссис Шоу поехали на ужин. Маргарет присоединилась к ним позднее вечером. Роскошный прием, дорогая и красивая мебель, огромный дом, тихая и спокойная непринужденность гостей — все эти воспоминания живо пронеслись перед ней по контрасту с нынешними обстоятельствами, и она со вздохом вернулась в настоящее. Спокойное течение прежней жизни пропало бесследно. Привычные застолья, визиты, покупки, танцевальные вечера — все ушло, ушло навсегда. Эдит и тети Шоу тоже больше не было в Лондоне; конечно же, о ней там и некому было вспоминать. Она не сомневалась, что никто из ее прошлого окружения не думает о ней, кроме Генри Леннокса. Да и он, как считала Маргарет, тоже постарается поскорее забыть ее из-за боли, которую она ему причинила. Она слышала, как он часто с гордостью говорил о своей силе воли, благодаря которой он был способен заставить себя выкинуть из головы досадные мысли. Потом она представила, как все могло бы случиться. Если бы она полюбила его и приняла его предложение, то перемена взглядов отца и изменение его положения в обществе были бы с нетерпимостью восприняты мистером Ленноксом. С одной стороны, для нее это оказалось бы горьким разочарованием, но она смогла бы его перенести, поскольку знала, что намерения отца чисты, и это придало бы ей силы примириться с его ошибками, хотя, возможно, она и говорила бы о них с осуждением. Но светские толки о странном поступке мистера Хейла угнетали и раздражали бы мистера Леннокса. Как только Маргарет поняла, как все могло бы быть, она почувствовала благодарность за то, что ничего этого не произошло. Сейчас они опустились ниже некуда, и хуже уже не могло быть. Когда пришли письма от Эдит и тети Шоу, вся семья храбро восприняла их удивление и смятение. Маргарет поднялась и начала медленно раздеваться, чувствуя наслаждение оттого, что может позволить себе не торопиться после такого суматошного дня, хотя было уже поздно. Она уснула, надеясь, что новый день принесет просвет либо в погоде, либо в обстоятельствах. Но если бы Маргарет знала, сколько времени пройдет, прежде чем появится просвет, она бы пала духом. Время года было неблагоприятным как для здоровья, так и для оптимизма. Ее мать сильно простудилась, и Диксон было явно не по себе, хотя она воспринимала любую попытку Маргарет помочь ей как оскорбление. Они не смогли найти служанку в помощь Диксон — в Милтоне все работали на фабриках. Тех же, которые обращались к ним, Диксон распекала за то, что они посмели думать, будто им можно доверить работу в доме джентльмена. Поэтому Хейлам пришлось довольствоваться приходящей уборщицей. Маргарет хотела было послать за Шарлоттой, но сейчас им было не по средствам держать такую хорошую служанку, да и до Хелстона было слишком далеко.
