Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

А кто будет стараться, тот и выбьется, братцы, Поднажми-ка плечом − будет толк от труда!

Тори горланили этот гимн с подлинным энтузиазмом. Трудно сказать наверняка, но, возможно, песня навеяла на них воспоминания о прошлом, они мысленно видели нищету и безрадостный труд, на который были обречены с детства, и своих отцов и матерей, измученных, сломленных лишениями и непосильным трудом и бесславно сошедших в желанное забвение могилы.

А потом в их видениях предстало будущее − собственные дети, бредущие той же самой тяжкой дорогой к той же цели.

Очень может быть, что эти видения были вызваны песней, ибо слова ее выражали их идеал: такой должна быть человеческая жизнь. Дайте им возможность работать как скотине, ради выгоды других − это их доля. Ни самим себе, ни детям своим не желали они права пользоваться благами. Они ведь сами говорили:

− А кто такие наши дети, чтобы не работать на тех, кто стоит выше? Что они, дети господ, что ли? Нет, радости жизни не для них. Пусть работают. Для этого они и созданы. А если нам удастся провести протекционистскую реформу, они всегда будут обеспечены: у них будет полная рабочая неделя, да и сверхурочные. А путешествия за границу, образование и всякие там удовольствия никогда не предназначались для таких, как наши дети, − это все для господских детей. Мы созданы работать на господ, чтобы у них было вдоволь времени на удовольствия.

Длинная это была песня, и, когда ее допели, все тори были в диком восторге. Даже Нед Даусон, который заснул, уронив голову на стол, просыпался в конце каждого куплета и, прогорланив припев, засыпал вновь.

Потом они трижды покричали «ура» в честь протекционистской реформы и Обилия работы, и Красс предложил спеть следующую песню Филпоту, который был встречен овацией, поскольку был общим любимцем: он никогда никому не причинял зла и всегда по возможности старался помочь другим. Пока он шел через комнату, его приветствовали криками: «Добрый старый Джо!» В ответ на многочисленные просьбы исполнить какую-нибудь «старинную песню» он запел «Цветочную выставку».

Я поздно вышел погулять и был всю ночь гулять готов,

И вот увидел я плакал про Выставку цветов.

Решил я: гляну на цветы, и ночка пролетит.

Пришел на выставку, и мне предстал занятный вид.

И коль не возражаешь ты и подсобишь чуток,

Я покажу тебе цветы, чей вечен жизни срок.

Последнюю строку все спели хором.

Дальше в песне говорилось о том, что главными цветами на выставке были роза, чертополох и трилистник.

Когда Филпот закончил, раздались такие оглушительные аплодисменты, что он спел на «бис» еще одну старую любимую всеми − «Купите мои цветочки».

Поспешают прочь и мимо Люди, убыстряя шаг.

Слез росинки им незримы,

Что блестят в ее очах.

На душе у бедной тяжко,

От тоски дошла до точки.

Плачет, мается бедняжка.

Может, купите цветочки?

Когда последний куплет повторили хором раз пять или шесть, Филпот использовал свое право назвать следующего певца и назвал Дика Уонтли, который с неприличными жестами, корча рожи, спел «Пустите меня к девушкам» и после этого вызвал Пейна, десятника плотников, спевшего «Я маркиз Кемберуелл-грин».

В этой песне было много такого, что артисты мюзик-холла называют «штучками», и Пейн, ужасно бледный и возбужденный, дергался, жестикулировал, кланялся, шаркал ногами, размахивал носовым платком, изображая врожденное изящество маркиза. Это представление аудитория встретила удручающим молчанием, что настолько смутило Пейна, что, пропев едва до половины, он вынужден был остановиться, так как даже слова забыл. Чтобы как-то оправдаться, он спел еще одну песню − «Мы все погаснем, как огонь в камине». Но и эта песня не понравилась слушателям, кое-кто смеялся, и Пейну предлагали поскорее погаснуть, как огонь в камине, если он не может спеть ничего путного.

Затем последовала еще одна песня тори:

Пусть отрепья на нем, пусть от грязи он черный

Он трудился за хлеб. Разве это зазорно?

Душа его где надобно, скажу вам с прямотой, −

Ведь остов старой Англии есть труженик простой.

Попели еще немного и решили устроить перерыв и выйти на задний двор трактира сыграть в крикет. Разделились на партии − Раштон, Дидлум, Гриндер и другие джентльмены приняли в этом участие как обыкновенные смертные; кто не играл в крикет, бросали кольца, некоторые расположились на траве в качестве зрителей, пили пиво, играли в карты в гостиной, кое-кто отправился гулять по округе, дегустируя пиво в остальных трех трактирах.

Так они развлекались почти до семи часов, когда надо было трогаться в обратный путь, но тут случилось одно неприятное происшествие.

Во время игры в крикет на поле появилась группа певцов − четыре девушки и пять мужчин, трое из которых были молодыми ребятами, а двое постарше, возможно, их отцы − и спела несколько песен для собравшихся. К концу игры на поле уже собралась почти вся компания, и певцы послали одну из артисток − застенчивую девушку лет восемнадцати, которая явно предпочла бы, чтобы это сделал кто-нибудь другой, − собирать со слушателей деньги. Ей было неловко, она краснела, протягивая соломенную мужскую шляпу и едва слышно повторяя свою просьбу. Кто бросал ей пенни, кто отказывался или делал вид, что не видит ни девушки, ни протянутой шляпы, были и такие, что предлагали ей плату за поцелуй, но неприятности начались с того, что двое или трое перепивших джентльменов бросили ей в шляпу заслюнявленные и еще не погасшие сигарные окурки, а Дик Уонтли плюнул в шляпу.

Девушка поторопилась вернуться к своим товарищам, а свидетели того, как ее оскорбили, посоветовали грубиянам смотаться, чтобы им не досталось на орехи от приятелей девушки, и при этом добавили, что неплохо было бы преподать им хороший урок.

Немного протрезвев от страха, трое хулиганов, чуть не наложив в штаны, спрятались под сиденьями в фургонах. Едва они успели скрыться с глаз, как прибежали мужчины-певцы и в ярости стали допытываться, кто оскорбил девушку. Не получив ответа, они послали одного парня за девушкой, та тут же появилась с еще одной женщиной, постарше, которая шла чуть поодаль.

Девушка сказала, что не видит обидчиков, и они побежали в трактир искать их, а за ними кинулись кое-кто из рабочих, возмущенно протестуя.

* * *

Время пробежало довольно быстро, и к половине восьмого фургоны опять заполнились пассажирами, и все тронулись в обратный путь.

По дороге они заезжали во все питейные заведения, и когда добрались до «Синего льва», добрая половина из них была под