Коммунисты - Луи Арагон
По дороге домой он сам с собой разговаривал, посмеивался, потирал руки; наплевать, что дождь! Роретта пристроена! Каким тяжелым камнем это лежало у него на сердце, никто и представить себе не может…И вдруг полная перемена — на душе спокойно! Он чувствовал себя другим человеком, не оглядывался то и дело, чтобы посмотреть, не следят ли за ним. Все вошло в норму. Ему уже ничего не страшно. Теперь работа закипит. Шарпантье увидит…
Лебеку как будто даже темнота не мешала. Он несся, как на свидание с женщиной, которую наконец уговорил отдаться ему. И даже не заметил, как налетел на какую-то тень, схватившую его за руку. — Смотреть надо! — рявкнул на него полицейский, ведший свой велосипед. Это так насмешило Лебека, что и на лестнице, подымаясь к себе в квартиру, он все еще смеялся. Мартина ждала его, стоя у дверей, в столовой тихо мурлыкало радио. — Я так волновалась. Где ты пропадал?
— У женщины… которая пошла навстречу всем моим желаниям…
Он насвистывал: — «Тореадор, смелей…» — Послушай, у меня сосет под ложечкой… Есть у нас сардинки?
— Надеюсь, она хоть хорошенькая? — очень спокойно спросила Мартина. — Сардинок нет, а вот, если хочешь, паштет…
— Очаровательная… вся в веснушках… обожаю веснушки… Ну, хватит шутить, я пристроил Роретту! И не у Жан-Блэза!
— Держи язык за зубами, мне незачем знать, у кого…
Лебек был в прекрасном настроении. Он поглядел на спящего младенца, умилился, нашел, что Мартина просто душка, и тут же ей это высказал.
— Уж не выпил ли ты? — заботливо спросила она.
— Да нет. Я же тебе говорю, что пристроил Роретту.
Его неудержимо тянуло говорить о партии. Партия права. И не только сейчас, она всегда права. И в испанском вопросе. И во время Мюнхена. И полгода тому назад. И в августе. Теперь это ясно… А если кто говорит: ничего нельзя сделать, — так значит, он не понимает, что такое партия… В четырнадцатом году не было коммунистической партии. Нынешнюю войну им не позволят вести, как им заблагорассудится, французскому народу не заткнут рот… Нынешняя война — совсем другое дело! Теперь есть партия. В сентябре еще можно было думать, что им удастся покончить с партией. Пять недель тому назад ее запретили… И что же, разве с каждым днем не чувствуется все больше, что партия существует, что она действует? Аресты следуют за арестами. Но Морис не арестован, Жак не арестован, Бенуа не арестован! Вот теперь и видно, что Морису было необходимо, просто необходимо стать во главе… Нет компартия жива! — Кем бы мы были без партии? Такими же дураками, как все прочие… Не видели бы дальше своего носа… я просто не понимаю, как можно жить, если ты не в партии! На что тогда надеяться? На чудо? На то, что тебе жареные куропатки сами в рот влетят? Мы — другое дело… мы работаем… разъясняем… разоблачаем ложь… Слушай, а речь Молотова ты читала? Как он их отбрил! И как просто, спокойно он говорит, всем понятно… это тебе не Жироду! И не истерические вопли! — он положил бутерброд на тарелку, начесал на лоб прядь и понес какую-то тарабарщину на немецкий лад.
— Не изображай из себя идиота, ешь, — сказала Мартина.
— Я изображаю не идиота, а фюрера… На чем это я остановился? Да, так теперь Роретта пойдет в ход, можешь быть спокойна! Она пойдет в ход… Очень хороший паштет, только, по-моему, вкусней с хлебом, а не с гренками…
Они еще долго болтали, уже лежа в постели. С вечерней почтой пришло письмо из Ло от бабушки Лебек: старшая дочка училась прилежно, одноклассницы злились, что парижанка во всем их обогнала. — Ишь ты, наша Лолотта парижанкой стала! — Это его рассмешило. Впрочем, сегодня он хохотал по всякому поводу. Минутку они помолчали.
Мартина, верно, думает о чем-то другом. Я ее не первый год знаю, когда она думает о чем-то и не говорит, я сейчас вижу. — Мартина, о чем ты думаешь?
— О речи Молотова… Что он говорил? Ты мне только два слова сказал, но раз вы, коммунисты, на том стоите, раз ваше дело разъяснять…
— Молотов сказал, что надо пересмотреть устаревшие понятия «агрессия» и «агрессор». Ну, у нас здесь, конечно, никогда не умели определить, что такое агрессор, пришлось Литвинову сформулировать, что это такое… теперь Литвинов не сходит у них с языка. Что Молотов имеет в виду, совершенно ясно: в наши дни много поработали над тем, чтобы изобразить агрессию как национальную оборону, чтобы замаскировать агрессию. Когда нет общей границы с тем, на кого хочешь напасть, тогда границу берут напрокат, покупая маленькое государство, его армию… А когда начнется драка между маленьким государством и его великим соседом… Ну кто тогда будет говорить, что войну затеяла, скажем, Андоррская республика? Эту войну ведут под флагом борьбы за демократию… но как же можно назвать борьбой за демократию такие действия, как роспуск коммунистической партии во Франции, аресты коммунистических депутатов, запрет рабочей печати, контроль над профсоюзами… Ведь истинная цель этой войны не та, о которой заявляют открыто: это не защита Польши, не защита демократии, но просто-напросто защита материальных, колонизаторских интересов…
— А что собирается делать Россия?
— В такой войне, как сейчас, Советский Союз хочет, чтобы у него были развязаны руки в международных делах… это очень важно. Ты сейчас поймешь. Советский Союз хочет последовательно проводить политику строгого нейтралитета, не делать ничего, что могло бы привести к
