Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
— Я ничего не могу обещать вам, кроме моего расположения. То, о чем вы меня просите, зависит не от одного меня… Только король, по представлению министра юстиции, имеет право помилования, а назначение на должность, которую вы желаете получить, утверждает префект полиции.
— Господин Гарнери, — доложил служитель канцелярии. По знаку генерального прокурора вошел полицейский пристав особых поручений и, окинув Жака Коллена взглядом знатока, подавил свое изумление, когда услышал, как господин де Гранвиль сказал Жаку Коллену: «Ступайте!»
— Не угодно ли вам будет дозволить мне, — сказал Жак Коллен, — обождать здесь, пока господин Гарнери не принесет то, что составляет всю мою силу, и пока вы не выскажете мне свое удовлетворение?
Это смирение, эта совершенная добросовестность тронули генерального прокурора.
— Ступайте! — сказал судья. — Я уверен в вас.
Жак Коллен низко поклонился — поклоном низшего перед высшим. Десять минут спустя господин де Гранвиль получил письма в трех пакетах. Но важность этого дела и выслушанная им необычная исповедь заслонили в его памяти обещание Жака Коллена исцелить госпожу де Серизи.
Очутившись на улице, Жак Коллен испытал невыразимую радость бытия. Он почувствовал себя свободным и возрожденным для новой жизни; от Дворца правосудия он быстрым шагом направился к церкви Сен-Жермен-де-Пре, где месса уже кончилась. Гроб кропили святой водой, и он пришел вовремя, чтобы проститься по-христиански с бренными останками нежно любимого юноши; потом он сел в карету и проводил тело до кладбища.
В Париже на похоронах толпа, переполняющая церковь, обычно редеет по мере приближения к Пер-Лашез, за исключением тех редких случаев, когда имеют место обстоятельства чрезвычайные или умирает естественной смертью какая-нибудь знаменитость. Для выражения сочувствия времени достаточно и в церкви; у каждого свои дела, и все спешат к ним вернуться. Поэтому из десяти траурных карет едва ли четыре были заняты. Когда погребальное шествие приблизилось к кладбищу, сопровождающих было человек двенадцать, и среди них Растиньяк.
— Как хорошо, что вы верны ему, — сказал Жак Коллен своему старому знакомому.
Растиньяк выразил удивление, встретив тут Вотрена.
— Будьте спокойны, — сказал ему бывший жилец госпожи Воке, — я ваш раб хотя бы уже потому, что вижу вас здесь. Не пренебрегайте моей поддержкой. Я сейчас или очень скоро буду, как никогда, в большой силе. Вы спрятали концы в воду, вы очень ловки, но, как знать, не понадоблюсь ли я вам когда-нибудь? Я всегда к вашим услугам.
— Кем же вы собираетесь стать?
— Поставщиком каторги, вместо того чтобы быть ее обитателем, — отвечал Жак Коллен.
Растиньяк жестом выдал свое отвращение.
— А ежели вас обокрадут?..
Растиньяк ускорил шаг, он желал отделаться от Жака Коллена.
— Вы не знаете, в каких обстоятельствах можете оказаться!
Подошли к могиле, вырытой рядом с могилой Эстер.
— Два существа, любившие друг друга и познавшие счастье, соединились, — сказал Жак Коллен. — Все же это счастье — гнить вместе. Я прикажу положить меня здесь.
Когда тело Люсьена опустили в могилу, Жак Коллен упал навзничь без сознания. Этот человек, обладавший столь сильной волей, не выдержал легкого стука комьев земли, брошенных могильщиками на крышку гроба в ожидании чаевых.
В эту минуту подошли два агента тайной полиции, узнали Жака Коллена, подняли его и отнесли в фиакр.
— Что там опять случилось? — спросил Жак Коллен, очнувшись.
Он сразу же увидел, что по обе его стороны сидят в фиакре агенты полиции и один из них Рюфар; он кинул на него взгляд, проникший в душу убийцы, до самой тайны Гоноры.
— Дело в том, что генеральный прокурор требует вас, — отвечал Рюфар. — Вас искали повсюду и вот нашли на кладбище. А вы чуть было не сковырнулись в могилу этого молодого человека.
— Это Биби-Люпен послал вас меня разыскивать? — не сразу спросил Жак Коллен у второго агента.
— Нет, это распорядился господин Гарнери.
— И он ничего вам не сказал?
Агенты выразительно переглянулись, как бы советуясь друг с другом.
— Ну а как именно он отдал вам приказ?
— Он приказал отыскать вас немедленно, — отвечал Рюфар, — сказав, что вы в церкви Сен-Жермен-де-Пре, а если покойника уже вынесли, то вы на кладбище…
— Меня спрашивал генеральный прокурор?..
— По-видимому.
— Так и есть, — отвечал Жак Коллен, — я ему нужен!
И он вновь погрузился в молчание, встревожившее обоих агентов. Около половины третьего Жак Коллен вошел в кабинет господина де Гранвиля и застал там новое лицо: то был предшественник господина де Гранвиля, граф Октав де Бован, один из представителей кассационного суда.
— Вы забыли о том, в какой опасности находится госпожа де Серизи, а вы обещали мне спасти ее.
— Спросите-ка у них, господин генеральный прокурор, — сказал Жак Коллен, делая агентам знак войти, — в каком состоянии эти шалопаи нашли меня.
— Без памяти, господин генеральный прокурор! На краю могилы молодого человека, которого хоронили.
— Спасите госпожу де Серизи, — сказал господин де Бован, — и вы получите все, о чем просите!
— Я не прошу ни о чем, — сказал Жак Коллен. — Я сдался на милость победителя. Господин генеральный прокурор должен был получить…
— Все письма получены! — сказал господин де Гранвиль. — Но вы обещали спасти рассудок госпожи де Серизи. Можете вы это сделать? Не пустое ли это хвастовство?
— Надеюсь, что нет, — скромно отвечал Жак Коллен.
— Так поедемте со мной! — сказал граф Октав.
— Нет, сударь, я не могу ехать в одной карете с вами, — сказал Жак Коллен. — Я еще каторжник. Пожелав служить правосудию, я не начну с оскорбления его. Поезжайте к графине, я буду там несколько позже. Скажите ей, что приедет лучший друг Люсьена, аббат Карлос Эррера. Весть о предстоящей встрече со мной безусловно окажет на нее впечатление и ускорит перелом в болезни. Прошу меня извинить, мне придется еще раз принять обличье испанского каноника — затем лишь, чтобы оказать вам эту большую услугу!
— Мы встретимся там около четырех часов, — сказал господин де Гранвиль. — Я должен ехать с министром юстиции к королю.
Жак Коллен пошел к своей тетке, ожидавшей его на Цветочной набережной.
— Ну как! Ты, выходит, отдался в руки Аисту? — сказала она.
— Да.
— Рискованное дело!
— Ничуть. Я должен был спасти жизнь бедняге Теодору. Его помилуют.
— А ты?
— Я буду тем, чем должен быть. Я по-прежнему буду держать в страхе всю нашу братию! Но надо приниматься
