Элиза Ожешко - Господа Помпалинские
— Надеюсь, ты еще одумаешься и господь бог в бесконечной доброте своей вразумит тебя и наставит на путь истинный… А пока au revoir, cher enfant[255]. Пусть покой и уединение помогут тебе сосредоточиться и довершат начатое мной.
Вернувшись к себе, графиня несколько минут быстро ходила по комнате, наморщив лоб и сосредоточенно обдумывая что-то. Вскоре явился присланный по ее приказу Павел.
— Paul, — безо всякого вступления начала графиня, продолжая ходить по комнате. — Мстислав должен быть сегодня с тобой в Большом театре.
Павла не озадачило это странное приказание, и, хотя на душе у него кошки скребли, он задорно улыбнулся.
— Позвольте, графиня, но Мстислав гораздо выше меня и сильнее — я с ним не справлюсь…
— Quel mauvais ton prenez-vous depuis quelque temps, Paul! [256] Кто тебя заставляет тащить его силком? Уговори его, убеди…
— С Цезарием это было бы легче…
— Легче или трудней, ты сделаешь так, как я хочу, Paul, — продолжала графиня, останавливаясь посреди комнаты и меряя Павла злым, деспотическим взглядом привыкшей к повиновению самодурки (но, может, так лишь казалось в полумраке гостиной?). — Мстислав должен быть в театре. On donne «Moise»…[257] там будут княгиня с дочерью. Naturellement[258], в ложе вы будете вдвоем, но пусть Мстислав в первом же антракте появится в ложе княгини… Пусть их увидят вместе, заметят, что он не избегает княжны, — это очень важно. On en parlera [259], пока и этого достаточно…
— Но граф Мстислав, наверно, устал — он только сегодня вернулся, — попробовал возразить Павел.
— Ah, quelle idée! Что значит такое путешествие pour un jeune homme! [260] Ведь он останавливался в Вене, потом в Кракове… а оттуда всего двенадцать часов пути — сущий пустяк!
Павел поклонился и хотел уйти, но графиня его остановила.
— Paul, я тебе доверяю и целиком полагаюсь на тебя в этом важном деле… Кто, как не ты, обязан по-
могать мне и моим сыновьям в наших планах? Ведь ты член нашей семьи! Тебе не могут быть безразличны наши заботы. Ты вырос у нас в доме, воспитывался вместе с моими сыновьями, и я думаю, что мы во всех важных случаях можем рассчитывать на тебя.
Павел снова молча поклонился и, не задерживаемый больше, вышел из комнаты. Минуту спустя он уже был у Мстислава. Тот почти в полной темноте лежал в шезлонге, пытаясь, по совету матери, сосредоточиться и время от времени лениво поднося ко рту сигару. Только это движение выдавало, что он не спит. При виде Павла он сказал, еле шевеля губами:
— Хорошо, что ты пришел, Paul! Позвони Жоржу, пусть принесет свечи. Этот бездельник забывает о своих обязанностях, а до звонка я не могу дотянуться. Если бы не ты, я так и лежал бы в темноте до скончания века.
Звонок и в самом деле был далеко — на противоположной стене. Павел дернул за шнурок раз, другой, но никто не появился.
— Что он, в своем уме, этот Жорж! — рассердился Мстислав. — Ну ладно, авось в конце концов явится, сделает милость. А ты садись пока, Paul, и расскажи мне поподробней эту забавную историю про моего брата и мадемуазель… мадемуазель Занозу. Может быть, это меня немного развлечет.
— Хорошо, расскажу, — сказал Павел, садясь, — но только после театра.
— После театра? Quelle idée! Уж не собираешься ли ты в театр?
— И даже надеюсь, что мы пойдем вместе.
— Diable! [261] Хотел бы я знать, кто это уговорит меня пойти в театр, да еще в Варшаве.
— Я тебя вовсе не уговариваю… Просто мне хочется сегодня в театр. Если ты не пойдешь, куплю билет на галерку, но в театре все равно буду.
Мстислав даже привскочил.
— На галерку? Ты — на галерке! Мой кузен и воспитанник графини Помпалинской — на галерке? Что за вздор!
— Как же быть? Я не хочу лишаться удовольствия только из-за того, что может пострадать честь вашего имени. Меня ведь никто не спрашивал, хочу ли я быть
Помпалинским. А дорогое место мне не по карману.
— Иди один в нашу ложу.
— Этого я никогда не посмел бы сделать, да и графиня мне строго-настрого запретила одному появляться в ней. В Варшаве меня не знают и могут принять за самозванца, а самозванцу в графской ложе не место.
— Возьми там, в бюро, мой кошелек и купи себе билет в кресла.
— Спасибо, но билеты в кресла уже распроданы, а потом я решил не брать у тебя денег ни на что лишнее, — серьезным тоном сказал Павел.
Мстислав раздраженно пожал плечами:
— Откуда вдруг такое решение?
— Совсем не вдруг, я уже два года так поступаю, ты не заметил разве?
— Это правда, денег ты тратишь немного, но хватит о деньгах! Са m’embête[262]. Не то что говорить, а смотреть на них не хочу! Где? Корж, почему он не несет свечей? Позвони еще раз, mon cher!
Павел позвонил и снова сел.
— Значит, мы идем или, если угодно, едем, в театр, но сперва…
— Mais, mon cher[263],— попытался воспротивиться Мстислав.
Но Павел не дал себя перебить.
— Но сперва я хотел попросить тебя… вернее, даже не попросить, а оказать тебе услугу…
— Услугу? Мне? Tu deviens amusant, mon cher! [264]
— Я хочу помочь тебе сделать доброе дело, исполнить долг человеколюбия…
— Mais… добрые дела, человеколюбие et tout ce qui s’en suit[265] — это по части моей матери и дядюшки Святослава, обратись к ним.
— На этот раз я решил обратиться к тебе.
— Ты что, решил совсем меня замучить, Paul? Ну, говори, только поскорей. Mais où est George? [266] Почему он не несет свечей?
— Хорошо, я буду краток, В Варшаве живет некий пан Вандалин с семьей, vous savez, comte[267], раньше им принадлежал Квечин, там еще любил охотиться граф Август…
— Eh bien! Eh bien! Mais où est George? [268] Здесь темно, как в преисподней!
— Одним словом, они очень нуждаются — просто бедствуют…
— Сейчас все бедствуют, mon cher.
— Просто бедствуют, — повторил Павел дрогнувшим голосом, хотя и старался выдержать шутливый тон. — Так вот, по праву старого знакомства они через меня решили попросить…
— Милостыни! — презрительно бросил Мстислав…
— Работы, — поправил Павел.
— Ну, так пусть себе работают на здоровье! Разве мы кому-нибудь мешаем работать? Наоборот, семьи, подобные нашей, кроме разных других благодеяний, еще и кормят целую ораву бедняков.
— Вот я и хочу, чтобы ты оказал благодеяние несчастному и достойному сочувствия семейству…
— Dieu! [269] Сколько слов. Несчастные… Сочувствие! А кто сейчас счастлив, скажи мне? Mais où est George? Vous m’embêtez, mon cher[270], с этой трогательной историей. Итак, что я могу сделать для этих несчастных?
— Дать им место в одном из своих имений.
— У меня все места заняты, mon cher, свободных нет, но довольно, parce que cela m’emb…[271]
— Через месяц освобождается место управляющего в доме графа Святослава — там, на улице Икс.
— В доме дяди Святослава? Вот и отлично! Се n est pas impossible![272] Но почему ты говоришь об этом со мной, а не с дядюшкой?
— Удовольствие говорить с графом я хотел бы предоставить тебе.
— Tu es diablement fin, Paul[273]. Конечно, общество графа не всегда бывает приятно, il est parfois bien morose, le pauvre vieux comte [274]. Но чего тебе от меня-то нужно в конце концов? Ты порядком надоел мне! Où est George? Mais où est George? Позвони еще, Paul.
Но Павел на этот раз не двинулся с места.
— Очень прошу тебя, уговори дядю дать место управляющего пану Вандалину.
— C'est parfait![275] Откуда такая честь — мне выступать защитником страдающего человечества? Почему ты не позвонил, Paul?
— Ты поговоришь с дядей?
— Mon cher* ты хуже пиявки: mais…[276] девичья фамилия его жены, кажется, Помпалинская…
— Совершенно верно. Тем более…
— Как это «тем более»? Почему «тем более»? Или ты думаешь, мы потерпим, чтобы женой управляющего домом была Помпалинская? Странные мысли тебе приходят в голову, mon cher! Если ты не прекратишь сейчас же этот разговор, я рассержусь.
И в подтверждение своих слов Мстислав грозно выпрямился в шезлонге.
— Значит, по-твоему, будет приличней, если Помпалинская со своей семьей умрет с голоду?
— Diable! [277] Это тоже не годится! Как-никак все-таки родственница! Mais qu’y puis-je faire? [278] Денег, говоришь, они не возьмут? Как же быть? Видишь, mon cher, что значит принадлежать к такой семье, как наша, — сколько хлопот и неприятностей! Расплодилось этих родственников видимо-невидимо, и делай тут, что хочешь, помогай, как можешь, — все равно сраму не оберешься… Не один, так другой… Почему ты не позовешь Жоржа? Этот болван, наверно, решил…
— Да, совсем темно стало, — флегматично согласился Павел, не двигаясь с места, и, помолчав немного, продолжал: — Если ты не поможешь этим бедным людям, я сам предприму что-нибудь.
