Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
— Черт побери! Да ведь нам, дети мои, представляется случай повидать старуху матушку, нашу общую прародительницу. Тут уж отрекаться не приходится, все мы пошли от нее, и хотя бы из простой учтивости следует навестить ее и пожелать ей доброго здоровья, ведь мой племянничек прибыл издалека и небось позабыл, когда видел ее в последний раз. Что до меня, я от нее не отступаюсь, черт меня подери, нет! Она слабоумная, не спорю; но немногие могут похвалиться мамашей, которой перевалило за сто, и поэтому стоит оказать ей немного уважения.
Наступило молчание. Всем стало не по себе. Клотильда, не проронившая до сих пор ни слова, взволновалась и заговорила первая:
— Вы правы, дядюшка, мы отправимся к ней все!
Даже Фелисите была вынуждена уступить. Все снова уселись в ландо. Маккар поместился рядом с кучером. Побледневший от усталости и волнения Максим во время короткого пути расспрашивал Паскаля о Шарле, но под мнимой отцовской заботой скрывалось возраставшее беспокойство. Смущенный властными взглядами матери, Паскаль смягчил правду. Господи, да просто мальчик не отличается крепким здоровьем, поэтому его охотно оставляют на целые дни у дядюшки в деревне, но никакой особой болезни у него нет. Паскаль умолчал, что одно время он надеялся укрепить мальчика, впрыскивая ему экстракт нервного вещества, но пришлось от этого отказаться, так как он постоянно наталкивался на одну и ту же неприятность: малейший укол вызывал у Шарля кровотечения, которые приходилось останавливать тугой повязкой; капельки крови, проступавшие на коже, словно росинки, свидетельствовали о дряблости тканей — следствии вырождения. В особенности мальчик был подвержен кровотечениям из носа, таким внезапным и обильным, что в любую минуту мог истечь кровью, поэтому и нельзя было его оставлять одного. В заключение доктор успокоил Максима, сказав, что все же не теряет надежды: умственные способности Шарля пока дремлют, но, быть может, пробудятся, если он попадет в духовно более развитую среду.
Наконец они подъехали к больнице. Маккар, который все время прислушивался к словам Паскаля, сказал, слезая с козел:
— Мальчонка очень добрый, очень. Да к тому же красив как ангел!
Максим побледнел еще больше и задрожал, несмотря на удушающую жару, но не задавал больше вопросов. Он оглядел обширные корпуса больницы, многочисленные строения, отделенные друг от друга садами — для мужчин и для женщин, для тихих и для буйно помешанных. Всюду было безупречно чисто, унылое безмолвие нарушалось только шумом шагов и звяканьем ключей; старый Маккар знал всех сторожей. Впрочем, двери раскрывались не только перед ним, но и перед доктором Паскалем, получившим разрешение лечить некоторых больных. Они прошли по галерее, свернули во двор; тетя Дида жила в одной из комнат первого этажа, оклеенной светлыми обоями, обставленной кроватью, шкафом, столом, креслом и двумя стульями. Сиделка, которой не разрешали ни на минуту покидать свою подопечную, как раз отлучилась. И в комнате за столом сидели только безумная, неподвижно застывшая в своем кресле, и напротив нее, на стуле, — мальчик, занятый вырезыванием картинок.
— Войдите, войдите! — повторял Маккар. — Бояться нечего! Она очень тихая.
Прародительница Ругонов Аделаида Фук, которую ее потомки — целое племя — звали ласковым именем тетя Дида, даже не повернула головы, когда они вошли. С молодых лет она была подвержена тяжелым истерическим припадкам. Пылкая, доходившая в любви до исступления, она, несмотря на повторявшиеся время от времени приступы, дожила до почтенного возраста — восьмидесяти трех лет, когда ужасное горе, глубокое душевное потрясение ввергли ее в безумие. Это случилось двадцать один год тому назад, и с тех пор ее сознательная жизнь приостановилась, умственные способности угасли, — исцеление было невозможным. И теперь, в возрасте ста четырех лет, помешанная старуха с окостеневшим мозгом, равнодушная ко всему на свете, так и жила здесь, забытая всеми; ее безумие могло продолжаться нескончаемо долго, не приводя к смерти. Между тем вместе со старческой дряхлостью наступила и атрофия мышц. Время как будто съело ее плоть, кости были покрыты только кожей, тетя Дида так ослабела, что приходилось переносить ее с кровати на кресло. Превратившись в пожелтевший скелет, высохший, как столетнее дерево, от которого осталась только кора, она все еще держалась прямо в своем кресле, а на ее длинном худом лице жили только глаза. Она не спускала взгляда с Шарля.
Клотильда приблизилась, испытывая легкую дрожь.
— Тетя Дида, это мы… Мы пришли вас навестить. Разве вы не узнаете меня? Я ваша правнучка, я забегаю иной раз, чтобы вас проведать…
Но безумная, казалось, не слышала. Она не отводила глаз от мальчика, вырезавшего картинку — короля, одетого в золото и пурпур.
— Послушай, мамаша, — вмешался Маккар, — полно тебе дурачиться! Взгляни-ка на нас. Вот этот господин — один из твоих правнуков — специально приехал из Парижа.
Услышав голос Маккара, тетя Дида в конце концов повернула голову. Она медленно обвела всех пустыми светлыми глазами, потом остановила их на Шарле, снова погрузившись в созерцание мальчика. Никто больше с ней не заговаривал.
— С тех пор как она пережила это страшное потрясение, — объяснил Паскаль вполголоса, — она стала вот такой: сознание как будто угасло, память пропала. Чаще всего она молчит, но иногда у нее вырывается целый ноток бессвязных слов. Она смеется, плачет без причины. Но к окружающему совсем безучастна. Между тем я не рискнул бы сказать, что мрак беспросветен, что смутные воспоминания не таятся где-то в глубине… Бедная, бедная бабушка! Как же мне ее жаль, если она еще не окончательно утратила сознание! О чем она думала все эти двадцать с лишним лет, если еще способна что-то вспоминать!
И жестом он как бы отстранил страшное прошлое, которое было ему хорошо известно. Он видел ее снова молодой, высокой, тонкой, бледной женщиной с испуганными глазами. Она рано осталась вдовой садовника Ругона, увальня, которого в свое время пожелала взять в мужья. Еще до конца траура, полюбив со страстью волчицы контрабандиста Маккара, она бросилась в его объятья, даже не обвенчавшись с ним. Имея одного законного и двух незаконных детей, она в течение пятнадцати лет жила беспорядочно, повинуясь лишь своим капризам, исчезала на целые недели и возвращалась домой истерзанная, вся в синяках. И вдруг Маккара как собаку пристрелил жандарм; под тяжестью этого первого удара она, казалось, застыла, и на ее бледном лице живыми казались только глаза, прозрачные, словно родниковая вода; она укрылась от всех в глубине хижины, которую оставил ей любовник, и здесь, подвергаясь порой страшным нервным припадкам, в течение сорока лет вела монашескую жизнь. Еще одно пережитое потрясение совсем доконало ее, и она стала слабоумной. Паскаль не забыл страшной сцены, которой оказался свидетелем: жертва ненависти и кровавых ссор в семье, внук Аделаиды Сильвер, которого она приютила, преследуемый жандармом во время подавления революционного восстания, упал у нее на глазах с размозженной головой. Снова кровь, как тогда…
Тем временем Фелисите подошла к Шарлю, который так углубился в картинки, что не обращал ни на кого внимания.
— Этот господин — твой отец, деточка. Поцелуй его.
И сразу же все занялись Шарлем. Мальчик был очень мило одет, в черных бархатных штанишках и курточке, обшитой золотым галуном. Весь белый, словно лилия, он своими большими бесцветными глазами и ниспадающими на плечи золотистыми локонами в самом деле напоминал отпрыска тех королей, которых сейчас вырезал из бумаги. Но главное, что поражало в нем, особенно сейчас, это сходство со столетней старухой; через три поколения природа как будто воспроизвела черты ее увядшего лица в нежном личике ребенка, тоже увядшем и уже старческом, отмеченном печатью вырождения. Так они сидели друг против друга: слабоумный мальчик, от красоты которого веяло смертью, и забытая всеми прародительница, — начало и конец угасающего рода Ругонов.
Максим наклонился и поцеловал сына в лоб, но в сердце его не проснулась нежность; красота мальчика даже отпугивала отца, и его беспокойство все росло в этой больничной палате, где веяло неизбывным человеческим горем, пришедшим из глубины веков.
— Какой ты красивый, мой мальчик!.. Скажи, ты любишь меня немного?
Шарль взглянул на отца, ничего не понял и снова принялся за свои картинки.
Вдруг все насторожились. Тетя Дида заплакала: лицо ее оставалось бесстрастным, но в глазах теплилась жизнь и из них струились слезы. Она тихо плакала, и, казалось, этому не будет конца.
Больше всех был потрясен Паскаль. Он схватил Клотильду за локоть и крепко сжал, но она не поняла почему. Между тем перед его мысленным взором встало все потомство — его законная и незаконная ветви, — которым дал начало этот ствол, уже тогда подточенный болезнью. А теперь здесь встретилось сразу пять поколений Ругонов и Маккаров. У истоков — Аделаида Фук, старый мошенник — дядюшка, затем он сам, потом Клотильда, Максим, наконец, Шарль. Фелисите занимала место умершего мужа. Пробелов не было, цепь наследственности разворачивалась с неумолимой логикой. Целое столетие воскресло здесь, в этой трагической палате, овеянной стародавним горем, таким гнетущим, что, несмотря на невыносимую жару, всех проняла дрожь.