Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

Удивленныя дамы перестали смѣяться; самъ докторъ, судья Рейнертъ и адьюнктъ, всѣ трое сидѣли съ разинутыми ртами. Всѣ уставились на Нагеля; докторъ, повидимому, не зналъ, что думать. Что это за одержимый такой? Нагель же преспокойно усѣлся снова и, казалось, ничего больше не имѣлъ сказать. Неловкое молчаніе, повидимому, готово было длиться безконечно, но тутъ на помощь пришла госпожа Стенерсенъ. Она была сама любезность, относилась ко всѣмъ съ какой-то материнской заботливостью и слѣдила за тѣмъ, чтобы не исчерпывались темы разговоровъ. Она умышленно наморщила лобъ и придала себѣ старообразый видъ, чтобы слова ея пріобрѣли по возможности большій вѣсъ.

— Вы пріѣхали изъ-за границы, господинъ Нагель? — спросила она.

— Да, сударыня.

— Изъ Гельсингфорса, кажется, какъ говорилъ мой мужъ?

— Да, изъ Гельсингфорса. То-есть, теперь изъ Гельсингфорса. Я — агрономъ и нѣкоторое время обучался тамъ въ школѣ.

Пауза.

— А какъ вамъ нравится городъ? — продолжала она.

— Гельсингфорсъ?

— Нѣтъ, нашъ городъ.

— Ахъ, чудный городъ, прямо обворожительное мѣсто! Я не хочу уѣзжать, право, совсѣмъ не хочу. Ха-ха-ха, да, только это не должно ужъ слишкомъ пугать васъ, я все-таки, можетъ быть, когда-нибудь и уѣду, это все зависитъ отъ обстоятельствъ… Кстати, — сказалъ онъ и снова поднялся на ноги, — если я потревожилъ васъ, прошу извинить меня. Дѣло въ томъ, что я очень былъ бы радъ посидѣть тутъ вмѣстѣ съ вами; у меня вѣдь немного людей, съ которыми мнѣ можно было бы побыть, я здѣсь всѣмъ чужой. Вы доставили бы мнѣ большое удовольствіе, если бы совершенно забыли о моемъ присутствіи и бесѣдовали бы попрежнему, какъ бесѣдовали до моего появленія.

— Такъ вы разнообразно проводите время съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхали? — сказалъ глухимъ голосомъ Рейнертъ.

Нагель отвѣчалъ на это:

— Передъ вами, господинъ судья, я долженъ извиниться особо; и я готовъ вамъ дать всякое удовлетвореніе, все, что вы только потребуете, но только не сейчасъ. Не правда ли? Не теперь?

— Нѣтъ, теперь неумѣстно, — коротко сказалъ Рейнертъ.

— Нѣтъ, не правда ли? — сказалъ также Нагель.

— Я впрочемъ сегодня въ блаженномъ состояніи, — продолжалъ онъ, и теплый лучъ радостнаго смѣха пробѣжалъ по его лицу; этотъ смѣхъ озарилъ лицо его точно свѣтомъ; на мгновенье онъ сталъ похожъ на ребенка. — Сегодня дивный вечеръ, а скоро на небѣ зажгутся и звѣзды. Высоко и глубоко на вершинахъ пылаютъ огни, а съ моря доносится пѣніе. Вы только прислушайтесь! Это ли не прелесть! Я въ этомъ не знатокъ, но развѣ это не хорошо? Это немножко напоминаетъ мнѣ одну ночь на Средиземномъ морѣ, на берегу Туниса. Тамъ было, пожалуй, съ сотню пассажировъ на пароходѣ, хоръ, возвращавшійся откуда-то въ Сардинію. Я не принадлежалъ къ ихъ компаніи, а потому не могъ пѣть; я сидѣлъ только на палубѣ и прислушивался, а хоръ пѣлъ внизу въ каютъ-компаніи. Это продолжалось почти всю ночь; никогда не забуду, какъ мистически прекрасны были эти звуки въ эту теплую ночь. Я осторожно закрылъ всѣ двери въ каютъ-компаніи, заперъ, такъ сказать, самую пѣсню накрѣпко, и вотъ звуки словно возникали изъ глубины моря, да, словно корабль стремился перейти въ вѣчность подъ звуки торжественной музыки. Представьте себѣ нѣчто въ родѣ моря, полнаго пѣнія, точно въ родѣ подземнаго хора.

Фрейлейнъ Андресенъ, на которую Нагель взглянулъ, произнеся это, сказала невольно:

— Да, Боже мой, какъ это, должно бытъ, было величественно.

— Сударыня, — сказалъ Нагель, — только разъ въ жизни слышалъ я нѣчто еще болѣе прекрасное, да и то во снѣ. Но это было ужъ давно; давно мнѣ это приснилось; я былъ еще ребенкомъ тогда. Прекрасные сны уже не грезятся, когда вырастешь, такъ сказалъ бы я, съ вашего позволенія.

— Нѣтъ? — спросила барышня.

— Ахъ, нѣтъ. Это, разумѣется, преувеличеніе, но… Еще такъ отчетливо помню свой послѣдній недавній сонъ. Я видѣлъ обширное болото… Впрочемъ, простите, и непрерывно говорю и мучаю васъ, потому что вы должны меня слушать; съ теченіемъ времени вѣдь это должно и наскучить. Но я вѣдь не всегда такъ много говорю, вы не думайте.

Дагни Килландъ вступила въ разговоръ и сказала:

— Здѣсь, навѣрно, нѣтъ ни одного, который предпочелъ бы говорить, вмѣсто того чтобы слушать васъ.

И, склонившись къ госпожѣ Стенерсенъ она шепнула:

— Не можете ли вы уговорить его? Лучше вы это сдѣлайте! Вы только послушайте, что у него за голосъ.

Нагель сказалъ, усмѣхаясь:

— Ну; такъ я съ удовольствіемъ продолжаю. Въ общемъ я именно сегодня вечеромъ въ высшей степени подходяще настроенъ… Да, впрочемъ, въ этомъ маленькомъ снѣ не было ничего особеннаго. Я видѣлъ обширное болото безъ единаго дерева, но съ цѣлой массой древесныхъ корней, которые лежали всюду словно извивающіяся змѣи. Безумный бродилъ среди этихъ изогнутыхъ корней. Я его вижу какъ сейчасъ, онъ былъ блѣденъ, а борода его была черная, но борода эта была рѣдкая и маленькая, и сквозь нее всюду просвѣчивала кожа. Онъ смотрѣлъ прямо передъ собой широко открытыми, вытаращенными глазами, и глаза эти были исполнены муки. Я лежалъ за камнемъ и позвалъ его. Онъ взглянулъ въ сторону моего камня, но не обратилъ никакого вниманія на зовъ, исходившій изъ-за него; словно онъ прекрасно зналъ, что я лежу тамъ, хотя я былъ спрятанъ. Онъ прошелъ мимо, все время устремивъ свой пристальный взглядъ на камень. Я думалъ: онъ все-таки не найдетъ меня, да и въ худшемъ случаѣ я еще успѣю убѣжать, если онъ придетъ. И хотя мнѣ непріятно было, что онъ все время смотритъ въ мою сторону, я снова окликнулъ его, чтобы раздражить его. Онъ сдѣлалъ 2–3 шага ко мнѣ, онъ открылъ ротъ и готовъ былъ кусаться, но онъ не могъ двинуться съ мѣста: корни обвили его, корни притянули его къ землѣ и онъ остановился. Я снова крикнулъ, я сталъ кричать разъ за разомъ, чтобы хорошенько разозлитъ его и онъ сталъ работать надъ корнями, отрывать ихъ отъ себя; онъ разбрасывалъ ихъ охапками и старался освободиться, чтобы броситься ко мнѣ, но тщетно. Онъ сталъ стонать, такъ что стоны его доносились до меня и глаза его совсѣмъ выпирало отъ боли; когда я увидалъ, однако, что я въ совершенной безопасности, я всталъ, показалъ сначала свою фуражку, а затѣмъ выпрямился во весь ростъ и сталъ дразнить его неустаннымъ крикомъ "галло", топоча ногами и снова и снова восклицая "галло!" Я подошелъ ближе, чтобы сильнѣе оскорбить его, я вытягивалъ пальцы, тыкалъ ими въ его сторону, кричалъ "галло" уже въ позорной для него близости, чтобы чѣмъ только можно окончательно вывести его изъ себя; затѣмъ я снова отскочилъ назадъ, чтобы онъ остался тамъ, на мѣстѣ, и смотрѣлъ, какъ близко я былъ отъ него. Но онъ все-таки не сдавался: онъ продолжалъ сражаться съ корнями, онъ работалъ, словно ожесточенный страданьями, онъ въ кровь царапалъ себя, онъ билъ себя по лицу, онъ всталъ на цыпочки, и смотрѣлъ на меня, и кричалъ! Да, можете вы себѣ представить: онъ всталъ на цыпочки, и глядѣлъ на меня, и кричалъ! Лицо его обливалось потомъ, оно было искажено ужаснымъ страданіемъ изъ-за того, что онъ не могъ схватить меня. Я хотѣлъ еще больше помучить его, я подошелъ ближе, щелкнулъ его по носу и хихикалъ съ отвратительнымъ издѣвательствомъ: хи-хи-хи-хи-хи. Я бросилъ въ него корнемъ, попалъ ему въ ротъ; мнѣ посчастливилось: онъ пошатнулся, потомъ сплюнулъ кровь, схватился за ротъ рукою и опять сталъ работать надъ корнями. Тогда мнѣ захотѣлось вытянутъ руку, дотронуться пальцемъ до самой середины его лба и снова отскочитъ, но въ это самое мгновеніе онъ схватилъ меня! Боже, какъ этой было страшно, когда онъ меня схватилъ! Онъ сдѣлалъ нечеловѣческое усиліе и судорожно вцѣпился въ мою руку. Я вскрикнулъ; однако онъ только держался за мою руку и затѣмъ послѣдовалъ за мною. Мы вышли изъ болота; корни ужъ не обвивались вокругъ него, потому что онъ держалъ мою руку, и мы подошли къ тому камню, за которымъ я былъ спрятанъ. Когда мы остановились у камня, человѣкъ упалъ передо мною и сталъ цѣловать землю, на которую ступали мои ноги; весь въ крови, истерзанный лежалъ онъ передо мною на колѣнахъ и благодарилъ меня за то, что я былъ такъ добръ въ отношеніи его, онъ благословлялъ меня и молилъ Бога воздать мнѣ. Глаза его были широко открыты и полны искренней мольбы за меня къ Богу. Онъ не цѣловалъ руки мои, нѣтъ, даже не ноги мои, а только землю, тамъ, гдѣ ступала моя подошва. Я спросилъ:- Зачѣмъ ты цѣлуешь землю, по которой я ступалъ? — Потому что, — отвѣчалъ онъ, — потому что ротъ мой въ крови, а я не хочу запачкать твои башмаки! — Тогда я опять спросилъ:- Но за что же ты благодаришь меня, когда я сдѣлалъ тебѣ только зло и причинилъ столько страданія? — Я благодарю тебя, — отвѣтилъ онъ, — потому что ты не нанесъ мнѣ еще большихъ страданій, потому что ты былъ добръ ко мнѣ и не истерзалъ меня еще больше. — Хорошо, — сказалъ я тогда, — отчего же ты кричалъ на меня и открывалъ ротъ, чтобы укусить меня? — Я не хотѣлъ укусить тебя, — возразилъ онъ, — я открылъ ротъ только чтобы позвалъ тебя на помощь, но я никакъ не могъ найти словъ, а ты не понималъ меня. Но кричалъ-то я, право, отъ чрезмѣрной муки. — Такъ ты отъ этого кричалъ? — спросилъ я снова. — Да, отъ этого!.. — Я взглянулъ на безумнаго человѣка, онъ плевалъ кровью и однако все-таки молился за меня Богу; я замѣтилъ тогда, что я уже видѣлъ его когда-то и знаю его; это былъ среднихъ лѣтъ человѣкъ съ сѣдыми волосами и довольно плохой растительностью на подбородкѣ… это былъ Минутта.