Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
— Не хотите ли зайти? Нѣтъ? Ну, такъ я надѣюсь увидѣть васъ послѣ. И я и жена, мы будемъ очень рады, если вы посѣтите насъ. А то, можетъ быть, зайдете сейчасъ познакомиться съ моей женой?
— Ваша жена была на кладбищѣ, она только-что вернулась.
— Это правда; она ходила вмѣстѣ съ другими. Ну, такъ навѣдайтесь въ другой разъ, когда пойдете мимо.
Нагель побрелъ обратно къ гостиницѣ; но какъ разъ у самыхъ дверей ея онъ вспомнилъ о чемъ-то. Щелкнувъ пальцами, онъ коротко засмѣялся и сказалъ громко:- Мнѣ однакоже интересно, остались ли тамъ мои стихи. — Затѣмъ онъ вернулся на кладбище и остановился у могилы Мины Мескъ. Никого кругомъ не было видно, но стихи были стерты. Кто это сдѣлалъ? Не было и слѣда написанныхъ имъ буквъ.
VI
На слѣдующее утро Нагель почувствовалъ себя въ нѣжномъ и радостномъ настроеніи. Это настроеніе осѣнило его, когда онъ лежалъ еще въ постели; словно потолокъ надъ нимъ сталъ подыматься все выше и выше, уносился въ безконечность и превращался въ далекій, голубой сводъ небесный. И одновременно онъ чувствовалъ надъ собою нѣжное, сладостное дуновеніе, какъ будто онъ лежалъ на травѣ подъ открытымъ небомъ. А мухи въ комнатѣ жужжали кругомъ; было теплое, лѣтнее утро.
Онъ живо натянулъ на себя платье, вышелъ изъ гостиницы, не позавтракавъ, и сталъ бродить по городу. Было одиннадцать часовъ.
Въ каждомъ домѣ раздавалась игра на фортепьяно; изъ открытыхъ оконъ доносились отчетливо разнообразныя мелодіи, а на улицѣ отвѣчалъ имъ протяжный вой какой-то нервной ообаки. Нагель чувствовалъ себя объятымъ радостью; онъ невольно началъ тихо напѣвать про себя, а когда повстрѣчался съ какимъ-то старичкомъ, то нашелъ умѣстнымъ сунуть ему шиллингъ.
Онъ дошелъ до большого бѣлаго дома. Во второмъ этажѣ одно окно было открыто; бѣлая гибкая рука засовывала въ петлю крючокъ открытаго окна. Занавѣска еще шевелилась, рука все еще покоилась на крючкѣ; Нагеля охватило убѣжденіе, что кто-то стоитъ за портьерой и наблюдаетъ за нимъ. Онъ остановился и глянулъ вверхъ; больше минуты стоялъ онъ неподвижно на своемъ посту; однако, никто не показывался. На дощечкѣ у двери прочиталъ онъ: Ф. М. Андресенъ, датскій консулъ.
Нагель уже хотѣлъ было пройти мимо, но, когда онъ оглянулся, длинное, важное лицо фрейлейнъ Фредерики выглянуло наружу, и удивленные глаза ея блеснули въ ею сторону. Онъ остановился; взгляды ихъ встрѣтились; она покраснѣла, но, какъ бы наперекоръ всему, слегка расправила свои рукава и, высунувшись всѣмъ корпусомъ наружу, прилегла на подоконникъ. Такъ пролежала она очень долго. Ничего новаго однакоже не происходило и Нагелю пришлось наконецъ положить этому предѣлъ и удалиться. Въ это время въ головѣ его возникъ странный вопросъ: ужъ не стоитъ ли юная особа передъ окномъ на колѣнахъ? Вѣдь комнаты, подумалъ онъ, въ квартирѣ консула могутъ быть и не высокія, потому что окно едва достигаетъ шести футовъ высоты, а подъ кровельнымъ конькомъ ширина его равняется не болѣе какъ одному футу. Внутренно онъ долженъ былъ, конечно, смѣяться надъ мыслями о предметахъ, которые совершенно его не касались; какого чорта нужно было ему въ квартирѣ консула Андресена?
Итакъ, онъ побрелъ далѣе.
Внизу у мостковъ да пристани работа была во всемъ разгарѣ. Рабочіе, таможенные чиновники и рыбаки такъ и бѣгали взадъ и впередъ, занятые каждый своимъ дѣломъ; бряцали цѣпи подъемной машины, два парохода гудѣли одновременно передъ отплытіемъ. Море разстилалось гладкое какъ зеркало, солнце заливало его, превращая поверхность воды въ безконечную золотую равнину, въ которой пароходы и лодки казались наполовину расплавленными. Изъ чудовищнаго трехмачтоваго судна, далеко разносясь въ воздухѣ, раздавались звуки шарманки, и когда свистки и лязгъ цѣпей стихали на мгновенье, эта, мелодія звучала подобно трепетной, приглушенной, робкой пѣснѣ дѣвушки. На трехмачтовомъ кораблѣ шарманка развеселила всѣхъ, и тамъ стали подъ ея музыку танцовать польку.
Взглядъ Нагеля упалъ на маленькую, тщедушную дѣвочку, прижимавшую къ себѣ кошку. Кошка терпѣливо висѣла такъ, что заднія лапы ея почти касались земли; она не двигалась. Нагель погладилъ рукою щеку дѣвочки и сказалъ:
— Это твоя кошка?
— Да, два, четыре, шесть, семь.
— Такъ. Значитъ ты умѣешь считать?
— Да, семь, восемь, одиннадцать, два, четыре, шесть, семь.
Онъ направился въ другую сторону. Надъ приходской, церковью кружился, весь окутанный свѣтомъ, бѣлый голубь; вдругъ онъ направился съ небесной вышины внизъ и исчезъ въ вершинѣ дерева; онъ упалъ вдали на землю, какъ сверкающая серебряная стрѣлка. Гдѣ-то раздался короткій, почти беззвучный выстрѣлъ, и тотчасъ вслѣдъ за нимъ изъ лѣса, по ту сторону залива. показался легкій голубоватый дымокъ.
Дойдя до послѣднихъ мостковъ и раза два обойдя взадъ и впередь пустую часть пристани, онъ безсознательно поднялся на пригорокъ и очутился въ лѣсу. Онъ шелъ съ добрыхъ полчаса, все дальше и дальше въ глубь лѣса и наконецъ попалъ на маленькую лѣсную трошшку. Все было тихо, не слышно было ни единой птички и на. небѣ не было ни единаго облачка. Онъ отошелъ нѣсколько шаговъ въ сторону, выбралъ сухое мѣстечко и улегся тутъ во всю свою длину на спину. Направо отъ него былъ церковный дворъ, налѣво городъ, а надъ нимъ безбрежное море голубого неба.
Что, если бы быть тамъ, среди солнцъ, носиться тамъ и чувствовать, какъ хвостъ кометы обвѣваетъ тебѣ лобъ! О, какъ ничтожна земля и какъ малъ человѣкъ! Что такое значитъ — быть человѣкомъ? Въ потѣ лица потолкаться въ земномъ прахѣ нѣсколько лѣтъ, упершись въ бока руками, а тамъ все-таки исчезнуть… все-таки! Нагель потеръ себѣ голову руками. О, это кончится-таки тѣмъ, что онъ разстанется съ міромъ и положитъ предѣлъ всему! Въ самомъ дѣлѣ: отнесется ли онъ когда-нибудь къ этому серьезно? Да, Богъ свидѣтель, да, онъ рѣшилъ это безповоротно! Въ то же мгновеніе онъ почувствовалъ прямо восхищеніе, что нашелъ-таки этотъ простой выходъ изъ положенія: слезы выступили у него на глазахъ отъ восторга, и дыханіе его на мгновенье стало коротко и шумно. Онъ уже снова созерцалъ небесный океанъ и удилъ въ немъ серебряной удочкой. А лодка была изъ благоуханнаго дерева, весла сверкали какъ бѣлыя крылья; парусъ же былъ шелковый, свѣтозарноголубой и выкроенъ въ формѣ полумѣсяца…
Радостный трепетъ пронизалъ его насквозь, онъ забылъ все окружающее, онъ почувствовалъ себя вознесеннымъ кверху и затеряннымъ въ расточаемомъ солнцемъ свѣтѣ. Тишина. окутывала его чувствомъ довольства, ничто его не тревожило, только тамъ, въ вышинѣ, раздавалось мягкое жужжаніе, звукъ громадной прялки: то Богъ, мѣрно ступая ночью, вертѣлъ гигантское колесо гигантской прялки. Въ лѣсу все кругомъ было тихо: ни одинъ листокъ, ни одна игла на деревьяхъ не двигались.
Нагель весь съежился отъ наслажденія, онъ плотно поджалъ подъ себя колѣнки и весь дрожалъ оттого, что все было такъ прекрасно. Кто-то назвалъ его, онъ откликнулся и прислушался; но никто не показывался. Это однакоже странно: онъ такъ явственно слышалъ свое имя; онъ не сталъ больше размышлять объ этомъ; бытъ можетъ, это была только игра слуха, во всякомъ случаѣ онъ не желаетъ, чтобы его тревожили. Онъ былъ въ непонятномъ состояніи, онъ испытывалъ физическое наслажденіе; каждый нервъ въ немъ бодрствовалъ, музыка играла въ его крови, онъ чувствовалъ себя сроднившимся со всей природой, съ солнцемъ, съ горами, со всѣмъ! Онъ чувствовалъ, что деревья, и земляныя кочки, и стебли — все проникаетъ его и все обвѣяно его самосознаніемъ. Душа его словно выросла и стала полнозвучна какъ органъ; онъ никогда не могъ забыть ту нѣжную музыку, которая трепетала тогда въ его крови.
Онъ еще пролежалъ нѣкоторое время, наслаждаясь уединеніемъ. Затѣмъ онъ услышалъ внизу на тропинкѣ шаги, настоящіе шаги, которые не могли быть плодомъ его воображенія; онъ поднялъ голову и увидалъ человѣка, идущаго изъ города. Человѣкъ несъ подъ мышкой длинный хлѣбъ и велъ за собою на веревкѣ корову; онъ поминутно отиралъ потъ съ лица и по случаю жары шелъ въ рубашкѣ и жилетѣ, однако на шеѣ его былъ замотанъ вдвое толстый, красный шерстяной шарфъ. Нагель лежалъ неслышно, наблюдая крестьянина. Такъ вотъ онъ!.. Вотъ Sätersdöle, норвежецъ, хе-хе! да, да, могъ сынъ норвежской земли съ хлѣбомъ подъ мышкой и съ коровой за собою! Ахъ — что это за зрѣлище! Хе-хе-хе-хе-хе, Господь съ тобою, славный норвежскій викингъ! Если бы ты немножко развернулъ свой шарфъ и выпустилъ бы наружу паразитовъ, ты уже не въ состояніи былъ бы жить: ты получилъ бы слишкомъ много свѣжаго воздуха и умеръ бы отъ этого. А пресса оплакивала бы твою преждевременную кончину и наполнила бы этимъ цѣлый номеръ, а либеральный членъ стортинга, Фетле Фетлесенъ, внесъ бы предложеніе о строжайшемъ охраненіи національныхъ паразитовъ.
Въ мозгу Нагеля возникала одна горько-забавная мысль за другою. Онъ поднялся, разгоряченный и разстроенный, и двинулся во-свояси. Нѣтъ, онъ рѣшилъ несомнѣнно вѣрно: всюду смазные сапоги, и паразиты, и гаммелостъ [1], и лютеранскій катехизисъ. Да, надо правду сказать: на всѣхъ углахъ и перекресткахъ, всюду жалкая нужда и скудость. А люди — это средніе буржуа въ трехъэтажныхъ хижинахъ; они ѣдятъ и пьютъ по необходимости, ублажаютъ себя спиртными напитками и политикой и изо дня въ день торгуютъ зеленымъ мыломъ, мѣдными гребнями и рыбой! Однако ночью, когда сверкаетъ молнія и громъ гремитъ, лежатъ они плашмя и громко читаютъ со страхомъ молитвенникъ! Да, поищите-ка хоть одно настоящее исключеніе и посмотрите, возможно ли его найти! Дайте намъ, напримѣръ. выдающееся преступленіе, изъ ряду вонъ выходящій грѣхъ! Но не смѣшной, мѣщанскій, азбучный проступокъ, нѣтъ, — какое-нибудь необыкновенное злодѣяніе, отъ котораго волосы встали бы дыбомъ, какой-нибудь изысканный, неслыханный, царственный грѣхъ, исполненный страшнаго адскаго величія! Нѣтъ, — все такъ ничтожно, Боже мой, такъ жалко-ничтожно!..
