Пелам Вудхаус - Дживс и феодальная верность; Тетки – не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом!
– Вустер, – произнес Перси и положил руку мне на плечо, – можно, я задам вам один вопрос? Ваша тетя говорила вам, что я люблю Флоренс Крэй?
– Д-да, помнится, упомянула как-то.
– Я так и думал. Она дама не из молчаливых, хотя и обладает рядом прекрасных качеств. Я вынужден был с ней поделиться вскоре после приезда сюда, так как она поинтересовалась, почему, черт возьми, я брожу в унынии, как дохлая курица.
– Или как Гамлет?
– Как Гамлет или как дохлая курица, все равно. Я признался, что это из-за любви к Флоренс, к которой я питаю пламенную страсть, а недавно узнал о ее помолвке с этим остолопом Чеддером. Для меня, я ей объяснил, это было словно удар обухом но голове.
– Как сэру Юстасу Уиллоуби.
– Как вы сказали?
– Это из «Тайны красного рака». Его однажды вечером в собственной библиотеке шмякнули по макушке тяжелым предметом, и, если хотите знать мое мнение, это сделал дворецкий. Но я вас перебил.
– Да, вы меня перебили.
– Простите. Вы говорили, что для вас это было словно удар обухом по голове.
– Совершенно верно. Я прямо закачался.
– Сильное, видно, было потрясение.
– Чрезвычайно сильное. Но теперь… Помните, ваша тетя вручила мне телеграмму для передачи Флоренс?
– Да, конечно.
– Она была от Чеддера о расторжении помолвки.
Я, разумеется, не наблюдал за тем, как Перси качался, испытав потрясение, но в любом случае он делал это не так сильно, как я при этих его словах. Закат у меня перед глазами заходил ходуном, а пташка, добывавшая червячка себе к ужину, на мгновение обернулась двумя пташками, и обе мелко дрожали.
– Ч… что? – прохрипел я, едва устояв на ногах.
– Да-да.
– Он расторг помолвку?
– Именно.
– Господи! Но почему?
Перси покачал головой:
– Этого не могу вам сказать. Я только знаю, что нашел Флоренс на конюшенном дворе, она чесала за ухом кота. Я подошел и говорю: «Вот телеграмма вам». А она на это: «Да? Должно быть, от Д’Арси». При звуке этого имени я содрогнулся, и, пока я содрогался, она вскрыла конверт. Телеграмма была длинная, но Флоренс прочитала лишь начальные строки и вскрикнула. Я спросил: «Что, дурные вести?» А она сверкнула глазами, приняла гордый, холодный вид и ответила: «Вовсе нет. Вести замечательные. Д’Арси Чеддер расторгает помолвку».
– Ну и ну!
– Еще бы не ну.
– А больше она вам ничего не сказала?
– Нет. Только произнесла несколько убийственных слов про Чеддера, с которыми я полностью согласен, и удалилась в направлении огорода. Я же пошел прочь, как вы можете себе представить, вне себя от радости. Я противник современной манеры пользоваться жаргонными выражениями, но признаюсь без стыда, что шел и бормотал про себя: «Шик-блеск-красота!» Простите меня, Вустер, я должен вас оставить. Не стоится на месте.
С этими словами Перси двинулся прочь, гарцуя, как молодой мустанг, а меня оставил одного разбираться во вновь создавшемся положении.
Меня охватили мрачные предчувствия. А если вы спросите: «Но почему же, Вустер? Все же в полном порядке. Правда, свадьба упомянутой девицы с Сыром Чеддером отменяется – но тебе-то что? Ведь тут же под рукой имеется Перси Горриндж, который всегда с радостью готов взвалить на свои плечи бремя белого человека», – то я вам отвечу: «А вы видели когда-нибудь Перси Горринджа?» То есть я не представляю себе, чтобы Флоренс, даже с досады, согласилась принять ухаживания субъекта, который по своей доброй воле отпустил баки и сочиняет стихи про закаты. Гораздо вероятнее, думалось мне, что, оставшись с незаполненной бальной картой на руках, она пойдет по испытанному и верному пути, иначе говоря, обратится к злосчастному Бертраму. Так она уже поступила однажды, а такие вещи легко приобретают силу привычки.
Я недоумевал: что могло побудить Сыра к такому непостоянству? Нет, что-то тут не так. При нашей последней встрече, если помните, у него были налицо все признаки человека, опутанного шелковыми узами любви. Это однозначно и неоспоримо подтверждалось каждым его произнесенным на прощание словом. Ведь не станешь же, черт возьми, грозить тому, кто вздумает увиваться за твоим обожаемым предметом, что переломаешь ему хребет на четыре части, если ты не питаешь к этому предмету никаких серьезных чувств, верно?
Что же в таком случае могло пригасить светоч его любви и так далее?
Может быть, это он из-за усов? Увидал себя в зеркале на третьи сутки, третьи сутки – самый опасный срок, и понял, что никакие радости супружества этого не искупят? Поставленный перед выбором между любимой девушкой и выбритой верхней губой, он не выдержал, сломался и отдал предпочтение губе?
Желая получить информацию из первых рук, я поспешил в огород, где, если верить Перси Горринджу, должна была находиться Флоренс, – ходит, наверно, сейчас взад-вперед, понурив голову.
И действительно, она находилась там и голову понурила, только не прохаживаясь взад-вперед, а наклонясь над крыжовенным кустом и жадно поедая крыжовник. Увидев меня, она выпрямилась, и я сразу, без предисловий, задал вопрос по существу:
– Что такое я слышу от Горринджа?
Флоренс со страстью проглотила крыжовину, что свидетельствовало о душевном волнении, и я убедился, что, как я и ожидал на основании слов Перси, она вне себя от бешенства. Видно было, что она отдала бы все ежегодные деньги, которые получает на булавки, только бы съездить Д’Арси Чеддеру зонтиком по голове.
Я продолжал:
– Он говорит, что в вашей лютне образовалась трещина?
– Простите, не поняла?
– Трещина между вами и Сыром. По словам Перси, гармония нарушена и будто бы Сыр расторг помолвку.
– Совершенно верно. Разумеется, я очень рада.
– Вы рады? Вы довольны случившимся?
– Конечно. Какая девушка не обрадуется, избавившись от жениха, у которого лицо свекольного цвета и голову словно накачали велосипедным насосом?
Я прижал ладони ко лбу. Как человек довольно проницательный, я определил на слух, что такой разговор – не язык любви. Право же, ведь если бы вы услышали, как Джульетта отзывается в подобном духе о Ромео, вы бы наверняка удивленно вздернули брови и заподозрили нелады в их отношениях.
– Но когда я с ним виделся последний раз, все вроде бы было в порядке. Я бы поклялся, что он хоть и нехотя, но смирился с отращиванием усов.
Флоренс опять нагнулась и сорвала крыжовину.
– Усы ни при чем, – сказала она, поднявшись из-за куста. – Все дело в том, что Д’Арси Чеддер – ничтожный, низкий, ползучий, пресмыкающийся, жалкий и презренный червь, – на одном дыхании отбарабанила она сквозь сжатые зубы. – Знаете, что он сделал?
– Нет, конечно.
Она опять нырнула за крыжовиной, подкрепилась, и, когда снова показалась на поверхности, у нее из обеих ноздрей вырывались языки пламени.
– Прокрался вчера в тот ночной клуб и навел справки.
– Бог ты мой!
– Да. Кто бы поверил, что человек может так низко пасть? Он подкупил служащих, ему дали посмотреть записи метрдотеля, и оказалось, что один столик был заказан на ваше имя. Этим подтвердились его самые подлые подозрения. Он узнал, что я была там с вами. Вероятно, – заключила Флоренс, снова обращаясь к крыжовенному кусту и снимая остатки урожая, – такое подлое ищейское направление ума приобретает всякий, кто служит в полиции.
Не будет преувеличением сказать, что я ужаснулся. И более того, даже изумился. Вот уж никак не думал, что толстощекому остолопу Сыру по зубам такая тонкая детективная работа. Конечно, я всегда уважал в нем физическую силу, но считал, что способность одним ударом повалить быка – в этом он весь. Мне и в голову не приходило заподозрить в нем аналитический ум, достойный самого Эркюля Пуаро. Это показывает, как заблуждаются те, кто недооценивает человека только за то, что он не знает в жизни другой заботы, как только совать в воду и выдергивать из воды весло, хотя и кажется, что глупее занятия и придумать невозможно.
И правильно заметила Флоренс, что это неожиданное змеиное коварство у Сыра – результат того, что он пусть недолго, но служил в полиции. Так и представляешь себе, как, выдавая новичку на руки полицейский мундир и форменные башмаки, начальствующие лица каждого отводят в сторону и учат его некоторым приемам, необходимым в избранной профессии. Сыр Чеддер, похоже, все хорошо усвоил и, возможно, даже научился обмерять пятна крови и собирать сигарный пепел.
Впрочем, все эти соображения лишь мельком пронеслись у меня в голове. А в основном меня занимали мысли поважнее, замыслы с размахом, как, по словам Дживса, выражался Гамлет. Я имею в виду, в какое положение попал теперь Б. Вустер, раз Сыру все известно. Флоренс, напитавшись крыжовником, пошла было прочь, но я ее задержал.
– А что в телеграмме? – спросил я.
– Не желаю об этом говорить.
– Зато я желаю. Обо мне там что-нибудь есть?
– А как же. Много.
Я сглотнул раз-другой и провел пальцем за воротником вокруг шеи. Я так и думал.
