Пелам Вудхаус - Дживс и феодальная верность; Тетки – не джентльмены; Посоветуйтесь с Дживсом!
– Доброй ночи, сэр. Утром я упакую вещи.
Глава 9
К вечеру следующего дня, после приятной поездки по живописной сельской местности, я завернул в ворота Бринкли-Корта и, выйдя из своего двухместного «бентли», пошел уведомить хозяйку о нашем прибытии. Я нашел тетю Далию в кабинете, или «логове», где она проводила досуг за чашкой чаю и романом Агаты Кристи. Когда я предстал перед нею, она бросила на мои усы мимолетный взгляд, правда, вздрогнула, как нимфа, которую застали за купанием, и пробормотала: «И это лицо, которое останавливало тысячу башенных часов?»[27], а так никаких замечаний не отпустила. Возможно, сберегала на будущее.
– Привет, рептилия, – сказала она. – Так ты, стало быть, приехал?
– Приехал, – подтвердил я, – волосы в косице и застегнутый на все пуговицы. Рад вас приветствовать, престарелая родственница.
– И я тебя, безмозглая твоя голова. Ожерелье мое ты, конечно, забыл привезти?
– Совсем даже нет. Вот оно. То самое, что дядя Том подарил вам на Рождество, верно?
– Верно. Ему нравится, когда я надеваю его к обеду.
– Кому же не понравится, – галантно отозвался я. Вручив драгоценность, я закусил тостом с тетиного стола. – Ну-с, приятно снова очутиться под старым родным кровом. За мной моя прежняя комната, надеюсь? А как вообще дела в Бринкли-Корте и окрестностях? Как поживает Анатоль?
– Прекрасно, как всегда.
– У вас шаловливое выражение лица.
– Я чувствую себя неплохо.
– А дядя Том?
По ее цветущему лицу пробежала тень.
– Том все еще не в духе, бедняжка.
– Из-за Перси?
– Ну да.
– Значит, мрак Горринджа по-прежнему не развеялся?
– Куда там. После приезда Флоренс стало только хуже. Том кривится всякий раз, как его видит, особенно за столом. Говорит, что, когда у него на глазах Перси отодвигает, не отведав, блюда, созданные рукою Анатоля, у него кровь приливает к голове и от этого начинается несварение. Ты ведь знаешь, какой у него чувствительный желудок.
Я похлопал тетушку по руке.
– Бодритесь, – сказал я ей. – Я этого Перси развеселю. Фредди Уиджен показал мне на днях фокус с двумя пробками и веревочкой, который не может не вызвать улыбку на самой страдальческой физиономии. У нас в «Трутнях» все хохотали до колик в животе. Две пробки, надеюсь, у вас найдутся?
– Хоть двадцать, если понадобится.
– Отлично. – Я взял пирожное под розовой глазурью. – Так что с Перси мы разобрались. А как остальной персонал? Кто-нибудь еще тут гостит, кроме Троттеров и Флоренс?
– Пока нет. Том обмолвился, что завтра должен заехать к ужину некто лорд Сидкап по пути на воды в Дройтвич. Не знаешь такого?
– Понятия не имею. Закрытая книга для меня.
– Это один из лондонских знакомцев Тома. Будто бы большой знаток по части старинного серебра. Том хочет показать ему свою коллекцию.
Я кивнул. Дядя Том, как известно, – страстный коллекционер старинного серебра. Оба его жилища – и Бринкли-Корт, и городской дом на Чарльз-стрит – набиты разными штуковинами, рядом с которыми лично я даже лежать мертвым в канаве ни за что бы не согласился.
– Крупный специалист, значит, лорд Сидкап?
– В этом духе.
– Ну что ж, люди всякие нужны.
– Завтра к нам еще примкнет жених, мистер Чеддер, а послезавтра – Дафна Долорес Морхед.
– Знаю. Флоренс мне про нее рассказывала. Вы, кажется, закупили у нее роман с продолжениями?
– Да. Я решила, что будет разумно посолить шахту.
Этого я не понял. Что за привычка изъясняться загадками?
– Что значит «посолить шахту»? Какую еще шахту? Про шахту я первый раз слышу.
Наверно, не будь у нее рот забит тостом, она бы поцокала языком, поскольку, сглотнув второпях и расчистив таким образом путь, она ответила с раздражением на мою непонятливость:
– Ты действительно непроходимый осел, юный Берти. Неужели ты никогда не слышал, как солят шахты? Это общепринятая мера предосторожности в бизнесе. Если у тебя есть пустая шахта и ты хочешь продать ее какому-нибудь зеленому дурачку, надо насыпать в нее унцию или две золотого песка и пригласить дурачка самому ознакомиться с месторождением. Он приезжает, видит золото, убеждается, что шахта – предел мечтаний, и достает чековую книжку. Я действую по такому же принципу.
Но я по-прежнему недоумевал и честно сказал ей об этом. Тут она все-таки поцокала языком:
– Так и не понял, тупица? Я купила роман с продолжениями, чтобы представить Троттеру журнал в выгодном свете. Он увидит анонс, что в «Будуаре» печатается роман Дафны Морхед, и скажет себе: «Ого! Дафна Долорес Морхед и тому подобное! Да это шикарное издание!»
– Но разве эти люди не захотят ознакомиться с документацией, с цифрами там всякими, прежде чем раскошеливаться?
– Не захотят, если их перед этим целую неделю, а то и дольше кормить стряпней Анатоля. Потому я их сюда и пригласила.
Вот теперь я все понял, и ход ее мыслей показался мне вполне здравым. Действительно, в обедах и ужинах Анатоля есть что-то влияющее на психику, размягчающее и туманящее рассудок. Напитавшийся ими Троттер, конечно, уже ходит в розовом тумане и только мечтает, как бойскаут, делать направо и налево добрые дела. Еще день-два такой обработки, и он еще, пожалуй, станет умолять тетю Далию, чтобы она приняла от него в порядке личного одолжения сумму, вдвое выше запрашиваемой.
– Тонко задумано, – похвалил я ее. – Да, по-моему, вы на правильном пути. Анатоль уже подавал вам свои Rognons aux montagnes[28]?
– Да, и Selle d’agneau aux laitues a la Grecque[29] тоже.
– Ну, тогда, я считаю, дело сделано. Осталось только отпраздновать. Одно меня смущает: Флоренс сказала, что мадам Морхед – одна из наших самых дорогостоящих работниц пера и надо забросать ее кошельками с золотом, прежде чем она согласится поставить свою подпись над пунктирной линией. Это верно?
– Совершенно.
– Но тогда, черт подери, – по обыкновению, поставил я вопрос ребром, – как вам удалось добыть на это у дяди Тома драгоценный металл? Он что, не платил в этом году подоходный налог?
– Как бы не так. Я думаю, даже в Лондоне были слышны его стенания по этому поводу. Бедняжка, как он страдает, когда приходится платить!
Это правда. Дядя Том, хоть денег у него куры не клюют – пока не отошел от дел, он был одним из князей рынка, которые везут с Востока золото мешками, – тем не менее испытывает глубокое отвращение к тому, чтобы псы из налогового управления совали лапу к нему в карман и выгребали свою долю. Расставаясь со своими кровными, он потом неделями отсиживается где-нибудь в углу, обхватив голову руками и бормоча про разорение и бедственные плоды социалистического законодательства: «Что с нами со всеми будет, если и дальше так пойдет?»
– Да, он мучается, как душа грешника в аду, – подтвердил я. – И однако же, несмотря на это, вы обобрали его на изрядную сумму. Как вам это удалось? Из того, что вы вчера говорили мне по телефону, у меня сложилось впечатление, что он сейчас менее всего склонен к тратам. Мне представилось, что человек прижал уши и ничего слышать не желает, как Валаамова ослица.
– Ну ты-то что знаешь про Валаамову ослицу!
– Я? Да я знаю Валаамову ослицу как свои пять пальцев. Вы забыли, что я, еще учась у преподобного Обри Апджона в начальной школе, один раз получил приз за лучшее знание Библии?
– Списал, конечно.
– Ничего подобного. Совершенно честно. Но вернемся назад. Как вы исхитрились уговорить дядю Тома раскошелиться? У вас на это, я думаю, ушло целое ведро дамских уловок?
Мне бы не хотелось неуважительно говорить про любимую тетушку, утверждая, будто она хихикнула в ответ, но то, что я от нее услышал, сильно смахивало на хихиканье, тут двух мнений быть не может.
– Да вот, исхитрилась.
– Но как?
– А ты чего суешь нос, куда тебя не просят? Исхитрилась, и все.
– Понял, – кивнул я и оставил эту тему. Мне показалось, что тетя Далия не хочет разглашать информацию. – А как продвигаются переговоры с Троттером?
Но и тут я, по-видимому, коснулся обнаженного нерва. Тетя перестала хихикать, и лицо ее, обычно, как я уже говорил, покрытое здоровым румянцем, положительно побагровело.
– Лопни его потроха! – произнесла она с таким напором, от которого в прежние годы ее соратники по «Куорну» и «Пайчли» подскакивали в седлах. – Не знаю, что с ним такое, с чертовым сыном. Уже умял девять обедов и восемь ужинов, созданных Анатолем, но от разговора по существу уклоняется. Не говорит ни да, ни нет.
– Есть такая песня: «Ни да, ни нет она мне не ответила», – я часто пою ее в ванной. Мотив такой…
Я затянул было песню высоким приятным баритоном, но вынужден был умолкнуть, получив от тети Далии Агатой Кристи по голове. Старая родственница целила от бедра, как герой ковбойского фильма.
– Не испытывай уж слишком мое терпение, миленький Берти, – ласково сказала она и погрузилась в задумчивость.
