Адальберт Штифтер - Бабье лето
— Она и длилась долго, дорогой друг, — сказал Ризах, — но мы сделали ее для тебя вовремя, панели точно подойдут или их легко можно будет подогнать к твоему стеклянному домику, разве что ты пожелаешь перенести эти панели в Дренхоф.
— Так оно и будет, друг мой, — сказал отец.
Теперь настал черед благодарностей и изъявления радости. Дарители отвергали всякие благодарности. Решили в ближайшем будущем отправить все предметы по месту назначения.
В этот и в следующие дни нас постепенно покинули все посторонние, и тут-то и началась чудесная жизнь среди сплошь близких людей. Ризах устроил для меня и Наталии прекрасную квартиру. Она была невелика, но изящна. За два года моего отсутствия ее стены облицевали заново и приобрели для нее новую мебель. Но мы решили постоянно жить пока в Штерненхофе, до тех пор, пока нашу квартиру там не займет Густав, чтобы Матильда не оставалась в одиночестве. При этом я намеревался часто приезжать в Асперхоф, чтобы посоветоваться или поработать с Ризахом, часто намеревались приезжать и другие, мы собирались также часто встречаться в Густерхофе, Штерненхофе, а временами жить и в городе. С Наталией я собирался отправиться в большое путешествие. На случай, если я отлучусь по каким-либо делам, каждый дом притязал на право приютить Наталию.
Наш игрок на цитре играл нам часто и подолгу. На пятый день прибыла цитра. Я подал ее ему, и он, узнав ее, прямо-таки побледнел от радости. Лучшего подарка для него нельзя было и придумать. Он не расстанется с ним, а любой другой вполне может и просадить. Прочие не были уверены в том, что он не просадит ее. Когда он настроил цитру и заиграл, мы увидели, как она хороша. Он просто не переставал играть. Ризах заказал ему, помимо ящика, еще и водонепроницаемый кожаный футляр. Через несколько дней музыкант простился с нами и удалился.
Мы все съездили в трактир «У кленов», и я представил Каспара и всех прочих моих знакомцев Ризаху, Матильде, моим родителям и Наталии. В доме этом мы прожили шесть дней. Оттуда мы отправились в Штерненхоф. Краска была уже отовсюду снята, и дом стоял в своем первоначальном чистом виде. И здесь нам отвели квартиру, приготовленную за время моего отсутствия. В здешнем просторном здании она оказалась гораздо больше, чем асперхофская. Она была приспособлена для полного домашнего хозяйства.
Из Штерненхофа мы поехали в город. Здесь мы побывали со всеми необходимыми визитами в кругах моих родителей и Матильды. Ризах представил своим друзьям свою приемную дочь с ее супругом и ее матерью. Я узнал, что моя женитьба на Наталии Тарона наделала шуму. Я узнал, что особенно некоторые из моих друзей — таковыми, во всяком случае, они именовали себя, — говорили, что понять это нельзя. Привязанность Наталии ко мне была мне всегда подарком и потому непонятна. Но когда так высказались они, я понял, что ничего непонятного тут нет. Я навестил своего друга ювелира, который действительно оказался другом. Он искренне радовался моему счастью. Я ввел его в наши семьи. Со всеми их частями он был знаком уже давно. Я от души поблагодарил его за великолепные оправы алмазов и рубинов, а также изумрудного украшения. Он был очень счастлив оценкой Ризаха и моего отца.
— Будь у нас много таких заказчиков, как эти двое, дорогой друг, — сказал он, — наше занятие вскоре подошло бы к границам искусства, даже слилось бы с ним. Мы трудились бы радостно, и наши заказчики поняли бы, что духовный труд тоже имеет такую же цену, как камни и золото.
Я купил у него очень ценные, искусно украшенные часы — ответный дар Ойстаху за его шкаф для альбомов. Для Роланда я заказал кольцо с рубином, чтобы он носил его на память обо мне и в знак благодарности за его усилия в поисках и восстановлении панелей.
— Он и вообще мой соперник, — сказал я, — он часто подолгу и со значением смотрел на Наталию.
— Причина тому очень невинная, — возразил мой гостеприимец, — у Роланда есть возлюбленная с такими же глазами и волосами, как у Наталии. Он часто говорил нам об этом. Девушка эта — дочь лесничего в горах и очень привязана к Роланду. И поскольку бедняга часто лишен возможности видеть ее, он в утешение себе смотрел на Наталию. Этому молодому человеку приходится нелегко, я желаю ему блага. Он может стать выдающимся художником, но и несчастным человеком, если огонь, рвущийся в нем к искусству, устремится на душу этого молодого человека. Но я надеюсь, что мне удастся все уравновесить.
Когда все необходимое в городе было сделано, мы пустились в обратный путь — а именно в Асперхоф. Приближалась пора цветения роз, и в этом году ее надлежало отметить соединившимися семьями как память о прошлом, но и в первый раз вместе и с особой торжественностью как знак на будущее. Моей матери предстояло увидеть, какой мощью могут обладать обилие и разнообразие, даже если эти обилие и разнообразие созданы одними лишь розами. После цветения роз, все, прерванное бракосочетанием, должно было войти в обычную свою колею.
Когда мы приехали в Асперхоф, я обрел некоторый покой. Рассматривая документы, переданные мне Ризахом и отцом, я очень удивлялся. Те и другие сулили нам гораздо больше, чем мы лишь смутно предполагали. Ризах хотел, чтобы до его смерти дом содержался так же, как раньше, он хотел, как он говорил, наслаждаться своим бабьим летом до самого конца. Наши советы и наша помощь в домоводстве доставят ему радость. Он отписал нам значительную часть своих наличных денег. И поскольку в Асперхофе часто будут бывать обе семьи, к документам были приложены планы, по которым на красивом месте между домом роз и хутором, у самого поля, следовало построить новый дом, приступив к строительству тотчас. Но и переходившее к нам от моего отца не уступало всем дарам Ризаха и сильно превосходило мои ожидания. Когда мы выразили свою благодарность, а я и свое удивление, отец сказал:
— Можешь быть совершенно спокоен: я не ущемлю ни себя, ни Клотильду. У меня были и свои тайные радости и страсти. Их дает презренный мещанский промысел, когда он ведется по-мещански и без затей. Что неказисто, в том тоже есть своя гордость и свое величие. Но теперь я хочу проститься со страстью к конторским делам, постепенно у меня появившейся, и отдаться забавам помельче, чтобы и у меня тоже было бабье лето, как у твоего Ризаха.
Прожив некоторое время в доме роз, мы с Наталией как-то подошли к нашему новому отцу и попросили его, чтобы он принял от нас одно обещание, чем нас очень обрадовал бы.
— Какое же? — спросил он.
— Что мы, если ты покинешь нас на этом свете раньше, чем мы тебя, ничего не меняли ни в доме роз, ни в имении, чтобы жила и осталась нам в наследство дорогая память о тебе.
— Это слишком много, — отвечал он, — вы обещаете нечто, не зная, сколь оно велико. Таких уз я не хочу накладывать на вашу волю, они могут иметь самые скверные последствия. Если вы хотите всячески чтить память обо мне, делайте это и передайте ее своим потомкам, а остальное меняйте, как вам захочется и как понадобится. Мы еще вместе при моей жизни кое-что изменим, улучшим, построим. Я хочу еще испытать радость, а переделывать и творить с вами мне милее, чем одному.
— Но Ольховый ручей должен остаться памятником этой прекрасной местности.
— Составьте грамоту, чтобы его берегли в нынешнем виде из поколения в поколение, пока его берега не заболотятся.
Ризах поцеловал Наталию, как он любил, в лоб, а мне протянул руку.
Когда после необыкновенно пышного цветения, поразившего моих родителей, никогда ничего подобного не видевших, розы увяли, мы распрощались, совместная жизнь, так долго продолжавшаяся, кончилась, и дни потекли по обычному своему руслу. Мои родители с Клотильдой отправились в Густерхоф, где хотели оставаться до зимы, а я с Наталией переселился в нашу постоянную штерненхофскую квартиру. Нам предстояло стать здесь настоящей семьей. Матильда собиралась жить и вести хозяйство вместе с нами. Управлять имением должен был я. Я принял эту обязанность, попросив Матильду оказывать мне посильную помощь. Она это пообещала.
Так время вступило в свои права, и потекла, неделя за неделей, простая, размеренная жизнь.
Некоторое разнообразие пришло лишь осенью. Двоюродные братья из дома, где родился отец, гостили у моих родителей в Густерхофе. Мы съездили туда к ним. Щедро одарив родственников, отец отправил их в своей карете на родину.
В начале зимы Роланд закончил свою картину. Из-за больших размеров ее пришлось свернуть, а золоченую раму разобрать, чтобы выставить картину на мольберте в мраморном зале. Мы поехали в Асперхоф. Все долго рассматривали и обсуждали картину. Роланд был в приподнятом настроении, окрылен. Ибо каково бы ни было мнение окружающих, как бы они ни хвалили сделанное, указывая, впрочем, на места, которые следовало улучшить, в душе он чувствовал, что когда-нибудь создаст что-то еще более высокое, совсем большое. Ризах предоставил ему средства для поездки, и Роланд стал готовиться к скорому отъезду в Рим. Густаву предстояло провести зиму в Асперхофе. Весною он должен был наконец отправиться посмотреть мир.
