Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

Та же примирительная позиция — в финале эссе «Alter Ego»[134] и в философском стихотворении «Бескрайние воды. Тяжелое небо…», о вечных ценностях, о том, что предназначение поэта — воспевать их, что жизнь коротка и надо радоваться ей, несмотря ни на что, принимать ее такой, какая она есть, и «в часы перемирья» «видеть все и всем дорожить», воспринимать любую действительность, если она сегодня приемлема, и пусть «слепой Гомер протянет руку» окруженному «эскортом детей» «поэту Джамбулу».

К этому времени он написал уже много, но все лежало невостребованным в столе, а «работать впустую <ему> не хочется». Поэтому он пытается опубликовать что-то хотя бы на какую-то, как ему кажется, нейтральную тему, но, видимо, из этого ничего не выходит. А когда, отказавшись от этой затеи, он вновь садится за стол и пишет для себя, из-под его пера выходят строки совсем не радужного содержания: в них будни советского человека, стоящего в «привычной очереди» за всем, в том числе и за смертью, как только поступит очередная директива для нового заполнения лагерей:

…Оборвутся привычные связи —Служба, дом, работа, семья —На привычной заученной фразе:«Кто последний? За Вами я!»

Через десять лет, в «Поэме без названия», Толстой напишет очень похожие на эти строки, демонстрируя, что и после войны в стране ничего не изменилось:

…Мы у смертной кассы ждем черед,Терпеливо друг за другом стоя,Час за часом и за годом год…

Больше всего он переживает, конечно, что система съедает его талант:

…Точно так же — без цели и смысла,По какому-то проводу странствуя,Так мои любимые мыслиДребезжат в пустое пространство…

Редкие в его поэзии настроения приподнятости обычно сменяются привычным трансом:

…А наутро пес, как все мы, деловито побежит,Называя эту схему, как и все зовем мы, — жить!..

С биографической точки зрения очень интересно стихотворение «Фрагмент», написанное в середине 30-х годов. Из него можно узнать, что фамилия Толстой не помогала, а мешала Сергею Николаевичу быть самим собой, и «до оскомины» надоевший вопрос, не «родня ли», настолько выводил его из себя, что он даже хотел ее сменить, чтобы не «стать паразитом чужих биографий» и «чужих эмоций»: он пишет о том, что «всю» довоенную прозу он «утопил» «с камнем на шее», чтобы «не жечь, копируя Гоголя», после того, как с восторгом прочитал только что вышедший роман своего однофамильца «Петр Первый» и решил, что проза — не его стезя, и что лишь в поэзии он «крез». Возможно поэтому прозы о войне у С. Н. Толстого нет, но зато удивительный военный цикл стихотворений и поэм 1941-45 гг. стоит на вершине его поэзии.

Семейная неприязнь к немцам гибель брата от немецкой пули, деньги, которые дала Германия на революцию в России, — все это было в ненависти к врагу, которым дышала каждая его поэтическая строка:

…Пусть враг вцепился свастиками рукВ ту землю, где в него летящих, насмерть жаля,Поющих пуль стремится к цели звук…

На фоне многочисленных поэтических произведений о войне, опубликованных за полвека, цикл Толстого «Рельефы войны», написанный в форме сонетов (верность которому он сохранил и здесь), пожалуй, единственен в своем роде:

…Все побеждает жизнь. Я знаю с этих пор,Что в хаосе войны, в ее разгуле диком,Едва заметные, всему наперекор,Рождаются стихи и спеет земляника.

Несмотря на мимолетные колебания: идти ли воевать за эту власть, прозвучавшие как открытие самых сокровенных уголков его души перед памятью отца и матери в «Поэме без названия», написанной в 1945 году, он отслужил с первого дня войны до последнего и ни одной строкой не усомнился в победе своего народа даже тогда, когда до победы было очень далеко:

…Теряем станции, землю,Теряем с каждой минутой,И все-таки твердо знаем:Мы выиграем войну.………………………Нет! Нет! Победа за нами!За нами победа, сколько бЕще ни пришлось отдать…

Апофеозом грядущей победы можно назвать его стихотворение «Мой народ», в котором и огромная любовь к родной земле, к ее многовековой истории, и вера в силу духа русского народа, в его выдержку, упорство и неистребимость:

Ты шел обочиной поверий,Тропой испытанных примет,Дороги поражений мерил,Чтоб после встать на путь побед.……………………………Народ, всегда готовый к бою,Ты снова рвешь оковы зла,Чтоб яркой радостью земноюВновь над Кремлевскою стеноюЗаря пылала и плыла.

Потеряв в 18-м году родное гнездо, С. Н. Толстой вернулся в Москву, город, где был рожден, который помнил и любил с детства, который воспевал в своих произведениях; и теперь именно его он должен был защищать. Он видел Москву в разные годы: и до революции, когда она была одним из чудес света, и в 30-е — когда властью уничтожалась ее красота и история, и, наконец, он видит ее теперь, когда ее бомбит уже внешний, ненавистный враг, и он делает все, чтобы разрушения от немецкой авиации в столице были как можно меньшими (они действительно были таковыми в сравнении с уроном, нанесенным ей властью).

Оставшись наедине с Москвой, он слышит, как «у Александровского сада… стучат осколки о чугун ограды», видит «закрытые глаза» «пустых витрин…», ощущает свою сопричастность к истории:

…Пустынны улицы. Как мне знаком их ряд!Здесь проходил когда-то Маяковский,Здесь Тимирязев лекции читалИ Хлебников бродил, подобно странной тени,Здесь затевал очередной скандалТак рано отбуянивший Есенин…

Он салютует своими стихами, когда еще далеко до победы, и верит, что главное было сделано, когда отстояли Москву;

…И Минин бронзовый, от снега весь седой,Стремительно туда указывал рукой,Где, в город рвавшийся и не достигший цели,Отброшен и разбит был вековечный враг…А небо над Кремлем меняло краски так,Как будто тон ища к нежнейшей акварели.

Цикл стихотворений С. Н. Толстого о войне бесспорно можно назвать патриотическим, как и весь этот период его поэтического творчества:

…Твои огни, дома, твой хлеб, твой дым, твой говор,Твое метро, твоя Рублевская вода,Всё это вместе — мы, нас всё зовет суровоНаш долг сыновний, долг сейчас тебе отдать…

Война не была увидена Толстым из окопа или из танка, но он шел по ее страшным следам, ужасаясь тому, что оставлял враг на освобожденной территории:

…Боец! Подожди, взгляни ты:Без валенок и тулуповОграбленных и убитых,Изрезаны лица трупов…С какою гнусной заботой,С каким изуверским вкусомКромсали они тела…

Изрубленная танками дорога,Листовок вражеских раздавленный полет,Стакан зенитный, сплющенный немного,Лесной шиповник сладкий запах льет……………………………………Здесь шли войска, здесь били из орудий,Здесь смерть смотрела тысячами глаз,Здесь тысячами умирали люди…Как хорошо, как тихо здесь сейчас!..

Стихотворения второго (военного) периода поэтического творчества С. Н. Толстого создают особую атмосферу этого времени («Аквариум», «Мураново», «Опустевшая квартира»). Поскольку он не уезжал на фронт и постоянно находился либо в Москве, либо в Подмосковье, в своих стихах этих лет он как бы стоит на грани войны и мирной жизни, московская жизнь дается поэтом как бы в преломлении через призму войны…

Судьба преследовала Сергея Николаевича и тогда, когда пришла долгожданная победа. Она была омрачена смертью сестры, снова всколыхнувшей в нем память о трагических днях. Посвященная Вере «Поэма без названия» заставила его снова вспомнить и пережить все пули в «обойме его судьбы», шестой в которой стала сестра:

…Было пять пуль в обойме судьбы,Пять совсем не тяжелых слитков свинца.Их достало… И это не сказка, а быльДля трех братьев, для матери, для отца…

Только когда Веры не стало, он понял, как она была близка и дорога ему. С ее смертью он особенно остро почувствовал, что на нем одном теперь лежит ответственность за то, чтобы оставить память об ушедших. И он создал этот задуманный еще в детстве памятник им — повесть «Осужденный жить». Третью часть ее он так и озаглавил — «Сестра», но более проникновенных слов своей признательности и любви к сестре, чем те, что были выражены в строках «Поэмы без названия», он уже не сказал. Ее смерть так потрясла его, что заставила забыть страницы «Разговоров с Чертиком», в которых он писал, что хотел освободиться от влияния сестры. В повести этого уже нет — наоборот, он пишет, как тогда его потрясла мысль о том, что она может создать свою семью. Но его опасения были напрасны: Вера Николаевна не вышла замуж, посвятив себя Сергею, а начиная с 1930 года, воспитывала уже его сына, Николая, который так и называл ее «мама Вера».