Том 3. Верноподданный; Бедные - Генрих Манн
Тут он увидел Бальриха, — все взоры были обращены на директора, и Геслинг почувствовал, что погиб. Он не спускал глаз с Бальриха, и все стали смотреть на рабочего. Вон тот человек, с черными бровями, тот, с широким лбом, богатырскими плечами и вихром на лбу — я у него в руках, он сильнее меня, он уничтожит меня и восстановит справедливость. Рабочие переглядываются. До него дошло! Как он дрожит!
А Бальрих стоит, крепко упершись ногами в землю, и поджидает капиталиста, с его брюхом, с его белесыми волосами, с его массивным, жестким лицом, стоит, как всегда, исполненный сознания, что все зло на свете творится ради этого эксплуататора… Геслинг, поравнявшись с ним, останавливается, его нога на миг повисает в воздухе, на один миг, но смертельные враги уже успели помериться силой. Главный директор тут же надменно откидывает голову, а рабочий прикладывает руку к козырьку.
На дворе Геслинг, склонившись к уху старшего инспектора, спрашивает, не знает ли он, кто из этих людей обучался латыни у Клинкорума.
— Этот самый, — отвечает старший инспектор.
IV
Моральные факторы
В последующие дни люди то и дело видели Геслинга на шоссе. Его машина проносилась в город, и не было, кажется, такого учреждения, перед которым бы она не останавливалась; а когда она снова отходила, рядом с Геслингом уже восседал какой-нибудь военный либо видный член правительства. Зачастую главный директор не возвращался даже вечером, а когда однажды утром доктор Гейтейфель и его шурин Циллих проходили мимо отеля «Рейхсгоф», они увидели, как из него вышел Геслинг — подтянутый, свежий и, видимо, отлично выспавшийся. Он даже заговорил с ними. Очень важное и чреватое последствиями совещание задержало его здесь, пояснил Геслинг. Кроме того, с машиной случилась авария…
— И так далее, — закончил Гейтейфель, но директор сверкнул глазами:
— Что это значит? Вы не верите мне? Намеки и слухи меня не интересуют. Я спокойно сижу на вилле «Вершина».
А Гейтейфель добавил:
— Вдали от мира, как властелин, и, надо полагать, с личной охраной?
— Я иду своей дорогой, и пассивным сопротивлением меня не возьмешь! — отвечал Геслинг, возмущенный, уже не владея собой.
Имеет ли он в виду настроение своих рабочих? — спросил Циллих. В таком случае с фактами не поспоришь.
— В последний раз, когда я был у Клинкорума, они так на меня воззрились, что я усомнился, выйду ли оттуда живым.
И тут оба интеллигента злорадно отметили про себя, как побелело властное лицо главного директора.
— Я ничего не знаю, — пробормотал он. — Неизвестно, чего они хотят. Вот что самое неприятное.
Циллих и Гейтейфель с лицемерным участием принялись давать ему советы. Взять хотя бы историю с электричкой, говорили они. Теперь ясно, какую непоправимую ошибку он допустил, помешав провести ее в Гаузенфельд. Ведь Гаузенфельд — это человеческий муравейник, отрезанный от мира, люди варятся в своем соку, поэтому он и превратился в разбойничий притон.
Разбойничий притон? Геслинг решительно отверг такое сравнение.
— Нет уж, извините. Моих рабочих я крепко держу в руках, им известны не только методы моего руководства, моя неумолимая строгость, но и то, что я для них второй отец. Сейчас, кстати сказать, я еду на фабрику. Если вы, господа, хотите мне сопутствовать, я буду только рад, вы убедитесь воочию, что я прав, и сами при случае сможете опровергнуть злонамеренную клевету.
Господа охотно согласились сопутствовать ему, но у виллы Клинкорума попросили остановить машину: им не терпелось поделиться с учителем своими наблюдениями.
Клинкорум торжествовал.
— Значит, не только меня, но и его, виновника, уже захлестывают мутные волны, поднявшиеся из этой долины. Даже к его вилле подступают они и скоро поглотят Геслинга вместе со всем его выводком. Мы погибнем все вместе! — И Клинкорум высокомерно рассмеялся, так что под складками зеленого халата заколыхалось его выпуклое брюхо, а его рот, окруженный прядями жидкой бороденки, открылся, обнажив длинные клыки.
Однако Геслинг отнюдь не стремился на фабрику, где подстерегавшая его тайна могла в любую минуту прорваться наружу, подобно назревшему нарыву. Он опять помчался на машине в Нетциг и, возвратясь к полудню, привез с собой генерала. Еще до завтрака эти господа успели осмотреть окружавшие виллу «Вершина» лес и парк. Его превосходительство фон Попп изволил заметить:
— Благодарю вас, господин тайный советник. Мои диспозиции намечены.
Вслед за этим хозяин дома повел генерала завтракать — через террасу, увитую розами, которые чуть покачивал ветерок, через сверкавшую позолотой галерею, в обтянутый белым атласом зал в стиле барокко.
Во время завтрака генерал фон Попп избегал деловых разговоров, беседа велась чисто светская. Позднее, сидя за чашкой кофе, в раззолоченной галерее, он спросил:
— Скажите, бога ради, что у вас стряслось?
Все молчали. Геслинг шумно вздохнул и, собравшись с силами, начал:
— Ничего. В сущности ничего. Ни саботажа, ни покушения, ни попытки к ограблению, ничего. Моя власть здесь по-прежнему неприкосновенна, да я и не допустил бы никакого покушения на нее, но, — закончил он нерешительно, — здесь чувствуется дух какого-то…
Фон Попп раздраженно ввернул:
— Ну, против духов я не могу выслать солдат.
Однако племянница генерала, разведенная госпожа фон Анклам, насторожилась.
Директор Геслинг убедительно попросил генерала не придавать его словам ложный смысл:
— Мятежники действуют новыми способами, они не выступают открыто, а лишь шушукаются и многозначительно переглядываются, будто им известно что-то, чего мы не знаем.
— Что ж, новый вид религиозного психоза? — осведомился адвокат Бук.
Его сын Ганс подмигнул ему из-за спины дяди. Но Геслинг после некоторого раздумья проговорил:
— Как знать, у них есть своего рода вождь, которого я считаю настоящим гипнотизером.
— Как интересно! — протянула госпожа фон Анклам, поднеся к глазам лорнет.
Но Горст Геслинг, сидевший рядом с ней, убеждал ее
