Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
— Тем не менее, — продолжила Ардита, — вокруг меня продолжали увиваться мужчины — старые и молодые, умственно и физически стоявшие на низшей ступени развития по сравнению со мной, — но все же страстно желавшие обладать мной, обладать той притягательной и гордой жизнью, которую я построила для себя. Понимаете?
— Вроде да. Вам не приходилось быть битой, вы никогда не извинялись.
— Никогда!
Она бросилась к краю, на мгновение картинно замерла на фоне неба, широко расставив руки; затем, описав крутую параболу, без единого всплеска ушла в воду прямо посередине между двумя барашками в двадцати фунтах внизу.
Ее голос снова донесся до него:
— И смелость для меня стала прорывом сквозь плотный серый туман, который опускается на жизнь, — и не только победой над людьми и над обстоятельствами, но и победой над бледностью существования. Чем-то вроде подтверждения ценности жизни и цены мимолетности вещей.
Она уже карабкалась наверх, и с последними словами ее голова с мокрыми светлыми волосами, закинутыми назад, появилась у края скалы.
— Ну хорошо, — возразил Карлиль, — вы можете звать это смелостью, но вся эта смелость в действительности покоится на вашем общественном положении. Вся эта непокорность была в вас воспитана. А в моей серой жизни даже смелость — всего лишь одна из многих безжизненных и серых вещей.
Она сидела у края, обняв свои колени и просто глядя на луну; он стоял поодаль, втиснутый в каменную нишу, подобный гротескному изваянию какого-то бога.
— Не хочу говорить, как Поллианна, — начала она. — Но тем не менее, вы меня не поняли. Моя смелость — это вера, вера в свою бесконечную упругость — что радость всегда возвращается, и надежда, и непосредственность тоже. И я думаю, что до тех пор, пока это так, я должна крепко сжимать свои губы и держать голову высоко, а глаза должны быть широко открыты — и нет необходимости во всяких глупых улыбочках. О, я достаточно часто проходила сквозь ад без единого звука — а женский ад будет пострашнее мужского.
— Но предположим, — сказал Карлиль, — что прежде чем радость, надежда и прочее вернулись, туман, окутавший вас, привел бы вас к чему-то большему и лучшему?
Ардита встала, подошла к стене и не без труда вскарабкалась на следующий уступ, еще на десять-пятнадцать футов.
— Ну и что, — крикнула она оттуда, — все равно я победила!
Он подошел к краю так, чтобы видеть ее.
— Лучше не ныряйте оттуда! Вы разобьетесь! — крикнул он.
Она рассмеялась.
— Только не я!
Она медленно развела руки в стороны и как лебедь застыла, излучая гордость своим юным совершенством, отдавшимся в груди Карлиля чем-то теплым.
— Мы проходим сквозь ночь, широко раскинув руки, — крикнула она, — и наши ноги выпрямлены и подобны хвостам дельфинов, и мы думаем, что никогда не коснемся серебряной глади там, внизу, — до тех пор, пока все вокруг нас мгновенно не превращается в теплые и нежные волны!
И вот она уже в воздухе, и Карлиль невольно задержал дыхание. До этого он не осознавал, что она прыгнула с сорока футов. Ему казалось, что до того мгновения, когда послышался короткий звук, означавший, что она вынырнула, прошла вечность.
Услышав ее негромкий смех где-то сбоку от утеса, он вздохнул с облегчением и осознал, что любит ее.
VI
Не преследовавшее никаких целей время сыпалось песком сквозь их пальцы на протяжении трех дней. Когда, спустя час после рассвета, солнце показывалось в иллюминаторе каюты Ардиты, она с радостью вставала, надевала купальный костюм и шла на палубу. Увидев ее, негры оставляли работу и толпились у борта, хихикая и тараторя, в то время как она плавала, подобно проворной рыбке, то исчезая, то возникая над поверхностью воды. Когда наступала вечерняя прохлада, она снова шла плавать и бездельничать вместе с Карлилем, покуривая на утесе, или же просто болтала с ним ни о чем, лежа на песке южного пляжа, а в основном занимаясь созерцанием того, как ярко и драматично день погружается в безграничную тишину тропического вечера.
Под действием долгих, заполненных солнцем часов Ардита перестала считать это происшествие нелепой случайностью, оазисом романтики в пустыне реальности. Она боялась, что скоро настанет момент, когда он отправится на юг; она стала страшиться всех непредвиденных обстоятельств, которые могли возникнуть на его пути; мысли были неожиданно беспокойными, а все решения представлялись ненавистными. Если бы среди варварских ритуалов, царивших в ее душе, нашлось место молитве, она просила бы только о том, чтобы на некоторое время все оставалось неизменным. Она и сама не заметила, что привыкла принимать как данное готовый поток наивной философии Карлиля, рожденной его мальчишеским воображением и расположением к мономании, которое, казалось, проходило главной артерией сквозь весь его характер и окрашивало каждое его действие.
Но этот рассказ вовсе не о двоих на острове; любовь, порождаемая изоляцией — не главное. Главное — это две личности, и идиллическое место действия среди пальм на пути Гольфстрима всего лишь случайное обстоятельство. Большинство из нас вполне довольны одной лишь возможностью существовать, плодиться, а также бороться за право это делать, но доминирующая идея, подспудное желание управлять чужими судьбами, достается на долю лишь счастливым — или не очень? — немногим. Для меня самое интересное в Ардите — это смелость в столкновении с ее красотой и молодостью.
— Возьми меня с собой! — сказала она в один из вечеров, когда они лениво сидели на траве под одной из даривших днем тень пальм. Негры привезли на берег свои музыкальные инструменты, и звуки диковинного регтайма медленно плыли окрест, смешиваясь с теплым дыханием ночи.
— Мне хотелось бы появиться снова, через десять лет, в образе сказочно богатой и знатной индианки, — продолжила она.
Карлиль бросил на нее быстрый взгляд.
— Ты же знаешь, что ты можешь.
Она рассмеялась.
— Это предложение руки и сердца? Экстракласс! Ардита Фарнэм становится невестой пирата! Девушка из общества похищена музыкантом — потрошителем банков!
— Это был не банк.
— А что это было? Почему ты не хочешь мне рассказать?
— Я не хочу разрушать твоих иллюзий.
— Мой дорогой, у меня насчет тебя нет никаких иллюзий.
— Я имел в виду твои иллюзии насчет себя самой.
Она удивленно посмотрела на него.
— Насчет меня? Да что я вообще могу иметь общего с бог-знает-каким криминалом, которым занимался ты?
— Поживем — увидим!
Она встала и погладила его по руке.
— Дорогой мистер Картис Карлиль, — тихо сказала она, — вы что, в меня влюбились?
— Как будто это что-то значит.
— Но это действительно значит — потому что я думаю, что я тебя люблю.
Он
