Юзеф Крашевский - Сумасбродка
Зоня появилась не скоро, как всегда окруженная роем молодых людей, среди которых выглядела королевой со своей свитой. Почти все они были в нее влюблены, эта смелая, эксцентричная девушка отчаянно кружила им головы и умножала число своих прозелитов, в чем с ней не смог бы соперничать даже самый красноречивый из мудрецов. Нет более опасного проповедника, чем женщина. Истина в ее устах обретает блеск, ложь утрачивает свое уродство. Искусство обольщения, пусть и не осознанное, это ее врожденная черта. Что же говорить, когда с красотой и обаянием молодости соединяются талант, остроумие, красноречие и энтузиазм, который действует так заразительно.
В тот день Зоня вышла с лекции веселая, продолжая громкий разговор, начатый, видимо, сразу за порогом аудитории. Молодые люди явно подбивали ее говорить, с удовольствием слушая ее голос. Эварист не хотел присоединяться к этой свите и, стоя в стороне, выжидал, когда Зоня останется одна.
Она его даже не заметила, шла, ведя за собой толпу своих поклонников и непринужденно разговаривая с ними. Всех их Эварист знал и с ревностью влюбленного почти невольно следил за девушкой, хотя до сих пор не замечал, чтобы она отдавала кому-нибудь предпочтение.
Самым постоянным и известным поклонником Зони был прежде всего, разумеется, Евлашевский, который превозносил ее до небес и ставил в пример всем женщинам, и затем Зыжицкий, юноша с пылким темпераментом, но скромных способностей и непривлекательной наружности. Было в нем что-то грубоватое, он походил на деревенского парня, а низкий и широкий лоб, маленькие, глубоко посаженные глаза придавали его физиономии борца неприятное и вызывающее выражение.
Над любовью Зыжицкого к Зоне часто подсмеивались, тем не менее он не скрывал своих чувств; Зоня знала о них и тоже смеялась — с этой стороны ей не грозила никакая опасность.
Намного больше беспокоил Эвариста один из новообращенных, красивый и нежный как девушка, поминутно краснеющий молодой студент Зориан Шелига. Единственный сын состоятельных родителей, избалованное матерью дитя, он рано созрел и уже успел приохотиться к радостям жизни.
Внезапно выпущенный на волю из дома, где его заботливо опекали, Зориан носился как молодой жеребец, вырвавшийся из конюшни.
Очень красивое белое лицо, еще не утратившее детской свежести, черные кудри, черные выразительные глаза, по-женски изящная складка губ и осанка, в которой также таилась какая-то женственная изнеженность, делали Зориана кумиром всех дам и барышень. Гелиодора называла его Антиноем и оказывала ему слишком явное внимание.
С первого же взгляда, первого разговора с Зоней Шелига влюбился в нее — безумно, по-мальчишески. Он этого не скрывал, бывал назойлив. Сначала Зоня и над ним смеялась. Но Евлашевский потребовал, чтобы она употребила всю свою власть и постаралась вовлечь Зориана в руководимый им кружок. Зориан был богат, а деньги бывали нужны, лишних же ни у кого не водилось.
Зоне удалось не только обратить красивого юношу в свою веру, но и превратить его в своего раба. Эварист слышал кое-что об этом, но сейчас, впервые видя их вместе, с удивлением отметил, какие короткие отношения у Зони с этим ее поклонником, какими многозначительными взглядами они обменивались, как сердечно она с ним обращалась.
Кровь бросилась ему в голову. Инстинктивно Эварист почувствовал, что Зориан уже не просто приятель красивой девушки, а ее возлюбленный; ему принадлежало при ней первое место, которое никто не отваживался оспаривать; казалось даже, что не он слушается Зоню, а сам как бы навязывает ей свою волю, чему она вовсе не противится.
Все это так задело Эвариста, что он совсем забыл о письме и с уязвленным сердцем тащился сзади, стараясь, чтобы Зоня его не заметила. Постепенно молодежь стала расходиться, группа все уменьшалась и, наконец, Зоня осталась наедине с Зорианом. Они шли, весело болтая, прижавшись друг к другу, словно забыли, что на них могут смотреть прохожие. Шелига взял ее под руку, она не сопротивлялась. Все более изумляясь, Эварист заметил, что эта парочка, вместо того чтобы идти прямо к дому Салгановой, преспокойнейше направилась к Зориану, который снимал роскошную квартиру довольно далеко от пани Гелиодоры.
Когда они подошли к подъезду, Эварист все еще надеялся, что Зоня задержится на улице или уйдет, но девушка смело, не прерывая разговора, которым оба они были увлечены, скрылась в дверях. Эварист остолбенел, его охватило отчаяние. Он сам не знал, сколько тут простоял, прошло не менее получаса, прежде чем Зориан и Зоня, все также поглощенные собой, вышли из парадного и вместе направились к дому Агафьи Салгановой.
В тот день Эварист так и не смог передать Мадзино письмо сестре и поплелся домой.
На следующий день вечером у Зони было удивительное настроение: она ходила по комнате, и ее всегда веселое и смеющееся личико, на котором отражалось малейшее впечатление, светилось счастьем. Иногда она останавливалась перед маленьким зеркальцем, играла своими густыми волосами, время от времени ероша их обеими руками, и улыбалась самой себе.
На столике валялась небрежно брошенная раскрытая книга. Несколько раз девушка брала ее в руки, пробовала заставить себя читать и тут же нетерпеливо отбрасывала.
Временами она застывала в раздумье, витая в мире грез, из которого так трудно возвращаться даже в самую прекрасную действительность…
На лице ее не было ни малейшей заботы, только отблески счастья освещали его… Она ходила по своей убогой комнатке как победительница, счастливая, исполненная сознания своей власти.
Когда в коридоре послышались шаги, ее охватил гнев, — какой нахал посмел прервать ее чудные грезы? С неудовольствием, с написанной на лице досадой она быстро подошла к двери, словно желая прогнать того, кто посмел стать между ней и ее мечтой. Ей было непонятно, как можно так нагло вторгаться в минуту блаженного торжества, разрушать ее счастливые сны.
Зоня стремительно распахнула дверь и увидела Эвариста. Он был такой грустный, несчастный и смиренный, что своим видом обезоружил ее. У нее не хватило жестокости прогнать его.
— А, это вы, — воскликнула она, — вы! Входите!
— Вы ждали кого-то другого? — робко спросил юноша.
— Никого, — резко ответила девушка в новом приступе гнева. — А кого, вы думаете, я ждала?
— Не знаю, — ответил Эварист таким тоном, словно он и не хотел бы знать, однако догадывается.
Зоня смотрела на него подозрительно, что было дурным признаком — она чувствовала себя виноватой.
— У меня тут письмо от Мадзи, — сказал Эварист, доставая письмо, — потому я и осмелился прийти.
— Ах, опять письмо от Мадзи! — воскликнула Зоня, протягивая руку и хватая его. Этого быстрого движения было достаточно, чтобы юноша увидел на руке кольцо, — до сих пор она никогда колец не носила. Кольцо было сделано в виде золотой змейки, головку которой венчал крупный бриллиант. Зоня поняла, что Эварист мог заметить его, и быстро повернула кольцо сверкающей головкой к ладони. Это был еще один дурной признак, но Эваристу и так их хватало.
По лицу девушки он мог прочитать, какая перемена произошла в ее сердце. Она стала иным существом — словно алебастровая ваза, внутри которой горит свет.
Никогда еще она не казалась Эваристу такой женственной; раньше в ней было много детского, мальчишеского, студенческого, теперь в ней пробудилась женщина. Быть может, не каждый заметил бы разницу между прежней и новой Зоней, но разница была огромной; в Зоне, казалось, возникли новые силы, возникло чувство своего предназначения: она стала смелее и привлекательнее, чем когда бы то ни было, в ее движениях, в разговоре прорывалось если не кокетство, то инстинктивное желание нравиться. Это была все та же смелая Зоня и, однако, совершенно иная.
Чем больше приглядывался к ней Эварист, тем все более горько становилось ему, он чувствовал, что Зоня для него потеряна, и боялся, как бы она не потеряла самое себя.
— Письмо от Мадзи, — озабоченно вертя его в руках и вздыхая, повторила девушка, — я и на первое-то намучилась с ответом и, кажется, написала бедняжке все, что могла, так чего же еще она от меня хочет?
Она взглянула на Эвариста и по его лицу поняла, что он осуждает ее за равнодушие.
Эварист молчал.
Зоня, не распечатывая, бросила письмо на стол, поглядела в окно. Затем снова обернулась к юноше.
— Пожалуйста, присаживайся, мой избавитель, — промолвила она с легкой иронией.
— Если бы я мог им быть, — прошептал Эварист. Зоне почудилась в его ответе какая-то двусмысленность.
— От чего или от кого ты хотел бы меня спасти? — спросила она.
— От тебя самой, — осмелев, ответил юноша.
— Это что, загадка? Или же эта сумасбродка грозит мне какой-то опасностью?
Эварист ответил многозначительным взглядом.
