Жюль Ромэн - Бог плоти
Вот что по временам я боялся найти в Люсьене: не холодность, но отсутствие убежденности; физическую сдержанность, как вполне естественное, ничуть не насильственное следствие известного благородства ума.
* * *Некоторое время мы колебались относительно места, где должна была состояться свадьба. Г-жа Барбленэ советовала Париж, так как там жила мать Люсьены, чтобы не подчеркивать полуразрыва моей жены с ее семьей. Люсьене это было, по-видимому, не по вкусу. Но еще менее ей хотелось выставлять себя напоказ в маленьком городке перед своими учениками и ученицами. В конце концов она согласилась на мое предложение. Ф***, в некоторых отношениях заключавший в себе, как и все курорты, что-то комическое, казался мне вполне подходящим местом для свадьбы. Сопряженные с бракосочетанием церемонии должны были принять там оттенок некоторого юмора, в котором они так нуждались.
В то же время мы получали возможность пригласить лишь нескольких необходимых лиц. И старшая из барышень Барбленэ могла с большим правдоподобием выдумать в этот день сильную мигрень, которая лишала ее возможности выехать из дому. Другое преимущество заключалось в том, что все приглашенные уехали в пять часов. В этот же час уехали и мы, собираясь сделать в Руане первую остановку на нашем пути.
В дороге, затем за обедом в отеле, не переставая заниматься Люсьеной, я все время думал о новых условиях нашей жизни, о моей роли и об упомянутых выше опасениях. Даже в собственных мыслях трудно назвать брачную ночь иначе, как ее собственным именем. Когда слово это произнесено, то перестаешь так свободно, как хотелось бы, распоряжаться сопровождающими его представлениями, из коих ни одно, конечно, нельзя назвать мрачным, но вместе с тем и ни одно нельзя считать застрахованным от вульгарности. Как говаривал один мой приятель, у ангелов брачной ночи всегда лица шаферов.
Я прекрасно знал, что, отдаваясь нарастающему чувству страстной нежности, очень скоро забываешь смешную сторону подобных положений и чувствуешь одно только своеобразное опьянение. Но я никогда еще не придавал нашим отношениям подобного характера, и мне не хотелось, чтобы Люсьена подумала, что я поступаю применительно к обстоятельствам.
Кроме того, самое главное, может быть, не в том, чтобы усыпить собственную иронию. Если ослепление, в которое впадаешь таким способом, не сообщается другому, оно становится опасным. Можно делать большие глупости с большим лиризмом. Не принимая трагически рассказов писателей про недоразумения, рождаемые иногда этой пресловутой брачной ночью, я тем не менее не относился к ним пренебрежительно.
Нам отвели довольно красивую комнату на мансарде. Два небольших и чистых окошка вдавались глубоко в стену. Глядя на обои с разводами, на драпировку и мебель, можно было подумать, что находишься где-нибудь у друзей, на вышке старинного буржуазного дома. Несколько преувеличенная традиционность нашего свадебного путешествия получала от самой обстановки как бы поддержку и сочувственное оправдание.
Я сказал Люсьене:
— Тебе не противна комната?
(После помолвки, из чувства товарищества, мы иногда говорили друг другу «ты». Раз даже я обратился к Люсьене на «ты» при г-же Барбленэ. Мы решили, что окончательно перейдем на «ты» после отъезда из Ф***, сейчас же после кондукторского свистка.)
— Напротив, она мне очень нравится. Это как раз то, что составило бы мое счастье, когда я жила одна. Не вижу только, где бы поместился рояль.
— Послушай, милочка. В течение двух месяцев мы усердно отдавали дань условностям. Если гений общества недоволен нами — он неправ. Но мы с ним расквитались. Он не может навязать нам ровно никакой программы. Решено: мы начинаем так называемое свадебное путешествие, и в частности нам предстоит пресловутая брачная ночь. Так вот, я не предлагаю тебе провести ее в занятиях математикой, потому что мы любим простоту и никого, даже нас самих, не стремимся удивить. Но вполне возможно, что ты устала. Возможно также, что тебе было бы неприятно, если бы любовь сразу переменила свой характер только потому, что начальство дало свою визу. Что ты скажешь на это?
Я глядел на нее. Люсьена выслушала меня без заметного удивления и без смущения. Она слегка улыбалась с внимательным, но непроницаемым видом.
— Я спрашиваю себя, — продолжал я, стараясь подойти ближе к цели, — не следовало ли бы нам стать любовниками немного раньше, например, в ту неделю, когда ты комбинировала наше круговое путешествие? — сказав это, я сделал паузу и затем весело добавил: — Это моя вина.
Губы и веки Люсьены чуть заметно дрогнули.
— Я скажу тебе еще другое. Спать в одной кровати с чужим человеком, особенно с мужчиной — не говоря уже обо всем другом — не так-то легко, и чтобы к этому привыкнуть, нужен какой-нибудь переход. Ведь даже просто жить с кем-нибудь далеко не легкое дело. Возникает множество новых рефлексов. И если начать жить вместе в пять часов пополудни, то, быть может, будет слишком поспешно к десяти часам вечера дойти до физической близости, которую обусловливает кровать в один метр тридцать сантиметров, ибо я думаю, что в этой кровати не больше, чем метр тридцать сантиметров.
Она взглянула на кровать и усмехнулась. Так как я не знал, не становлюсь ли я немного смешным, желая быть ироничным, то я и преувеличил немного свое хладнокровие и интеллектуальное «превосходство».
— Я прекрасно знаю, что в конце концов все это сводится к вопросу моды и что в век квант следовало бы уметь сразу же привыкнуть спать с другим.
Легкая усмешка исчезла с лица Люсьены. «Она находит меня слишком легкомысленным, — сказал я себе, — отпускающим шутки невпопад, может быть, претенциозным». Я продолжал самым безыскусственным, самым искренним тоном:
— Видишь ли, милая, тебе нечего заботиться об удовольствии, на которое рассчитывал, которое пообещал себе сегодня же стоящий перед тобой человек, еще порядочный юнец. Единственный вопрос, который тебе следует задать себе, такой: «Не хочется ли мне, Люсьене, спокойно поспать еще и эту ночь? Милый товарищ, путешествующий со мной, отлично сумеет устроиться на диване. Для моряка это очень комфортабельная постель. И так как он человек воспитанный, то пока я буду раздеваться, он спустится вниз выкурить папиросу. А потом… Ну, что ж, потом будет видно. Быть может, наступит день, когда я найду очень приятным, чтобы он вертелся вокруг меня, пока я раздеваюсь, или даже сам занялся этим делом».
Люсьена глядела на меня. Я взял ее за руки. Она снова улыбнулась, даже рассмеялась. Потом губы ее слегка задрожали. Она протянула их мне.
— Ты ужасно забавный, Пьер.
Но звук ее голоса выражал скорее волнение и замешательство.
— Должно ли это означать, милочка, что я нелеп и смешон в твоих глазах?
— Ничуть. Наоборот, ты страшно милый.
— Пойти мне выкурить папироску?
Так как она не знала, что ответить, а ее взгляд и лицо выражали волнение, то я быстро поцеловал ее и вышел из комнаты.
Спустившись вниз, я уселся в углу гостиной отеля, не чувствуя большого раздражения и в общем не очень недовольный собой. Другая на месте Люсьены могла бы ошибиться насчет моих истинных чувств, увидеть в моих словах и поступках оскорбительный недостаток желания или слишком развязный способ прогнать поэзию брачной ночи. Но два месяца близкого знакомства научили нас очень тонко угадывать малейшие оттенки намерений друг друга. У нас уже были ключи для взаимного понимания. С другой же стороны, каковы бы ни были ее сведения и мысли о физической любви, она была слишком проницательна для того, чтобы не отнестись скептически к якобы неукротимому пылу мужа в брачную ночь и не считать его явлением того же порядка, что обручальные кольца или букеты, обусловленным скорее общепринятыми взглядами, чем восторгами перед избранной женщиной. Во всяком случае, она, очевидно, не придавала значения этой условности. И я был уверен, что она не будет на меня в претензии за то, что я дал ей возможность не стесняться.
Я оставался в отсутствии добрую четверть часа. Поднявшись наверх, я постучался в дверь. Послышалось «да», щелкнула задвижка, и я вошел. Люсьена потихоньку отступила от двери к комоду, стоявшему напротив, и, повернувшись лицом ко мне, прислонилась к нему. Она надела домашнее платье, которое чуть открывало ее плечи и грудь, придавая всему ее телу гибкость и непринужденность, слегка напудрилась и подрумянилась. Вся комната была наполнена запахом ее духов. Она глядела на меня или, вернее, на то место, где я находился.
Я подошел и поцеловал ей руки.
— Как ты красива, Люсьена! Какая красавица моя жена!
Я произнес эти слова медленно, с явной, с наивной искренностью. Люсьена покраснела от удовольствия и опустила глаза. И в то время как я снова наклонился, чтобы поцеловать ей руки, она сказала мне почти шепотом:
