Ярослав Гашек - Рассказы, фельетоны, памфлеты 1901-1908
– Отчего же, я умею быть благодарным,– возразил заведующий.
Он посмотрел мне в глаза, подошел ближе и сказал:
– Так какого вы хотите себе оставить, белого или того – с черными пятнами?..
ЦЫГАНСКАЯ ИСТОРИЯ[28]
– Нового владельца Фюзеш-Баноцкого поместья воодушевляли гуманные принципы, что противоречило всем обычаям венгерского дворянства.
Все выглядело тем более странно, что человек этот был к тому же гусарским поручиком.
Иштван Капошфальви[29] – так его звали – унаследовал доброе, благородное сердце своей матери; приказав однажды выгнать обкрадывавшего ее старого управляющего, она долго плакала по этому поводу.
У Капошфальви было мягкое сердце, такое же мягкое, как мякоть зрелых дынь, что дремали, положив на землю свои желтые головы, на полях за замком.
Такое доброе было у него сердце, что пештские шансонетки с напудренными щеками могли рассказывать целые истории о том, как он, увидев слезы на прекрасных глазах девушек, ни в чем не мог отказать им и даже плакал вместе с ними, если выпивал перед тем несколько бутылок эгерского; да, плакал, хоть и был гусарским поручиком!
Такое доброе было у него сердце, что ему пришлось продать родовой замок под Эгером, на дороге Хатван – Геделле – Дьендеш. Люди, которые умеют во всем находить плохое, говорили, что он промотал имение, и доказывали это тем, что Иштван Капошфальви в тридцать лет обладал уже солидной плешью. Сам он, однако, объяснял появление плеши чрезмерными тяготами военной службы и, кроме того, лихорадкой, полученной во время маневров в болотистой местности у Дярмата.
Фюзеш-Баноцкое поместье он купил по дешевке. На это хватило денег, которые у него остались после продажи с аукциона старого дворянского гнезда и уплаты долгов.
И вот в одно прекрасное утро, когда на востоке взошло красное, как горящая степь, солнце, бывший гусарский поручик, украшение бульвара Андраши в Пеште, превратился в обыкновенного помещика, озабоченного тем, поднимается цена на кукурузу на городском рынке или падает.
В то же утро он велел позвать приказчика и сказал ему:
– Я здесь уже неделю, но до сих пор не знаю, как выглядит мое поместье. Будьте любезны, покажите мне его. Я хочу осмотреть и амбары, и курятники и конюшни – словом, все.
Приказчик был так поражен этой речью, что вначале не мог вымолвить ни слова.
– Ваша милость,– произнес он минуту спустя,– примите, пожалуйста, во внимание...
– Что я должен, черт возьми, принимать во внимание? – рассердился дворянин.
– Извольте принять во внимание,– спокойно ответил приказчик,– что до сих пор у нас не было заведено, чтобы господа осматривали амбары и хозяйство. И, кроме того, как раз за нашими хозяйственными постройками в четырех шалашах живут цыгане. А они как вам известно, не очень-то чистоплотный народ.
– Я прикажу прогнать их,– сказал высокородный помещик.
– Не извольте гневаться, ваша милость,– заметил приказчик,– чудное дело с этими цыганами. Покойный граф был обязан им. Видите ли, старый господин любил выпить и однажды, напившись, свалился в помойную яму. И случилось так, что цыган Фараш вытащил его сиятельство из ямы, привел в чувство и обсушил у огня в своем шалаше. Еще покойница графиня очень сердилась. С тех пор старый граф любил, очень любил цыган. Поговаривали даже...
Приказчик доверительно потянул его милость за сюртук.
– Поговаривали, что покойный граф хаживал по том к цыганам не из-за старого Фараша, а из-за его дочери. Видите ли, дочь, родная дочь. Зовут ее Гужа, это цыганское имя, и означает оно: «Вечерняя звезда».
– Красивое имя,– похвалил Капошфальви, которого эта цыганская история начинала интересовать.– А больше ничего не говорили?
– Я часто гулял с покойным графом, и он сам мне кое-что рассказывал. Эта Гужа – настоящий черт. Раз как-то он зашел в шалаш и ущипнул Гужу за щеку. Если бы мой господин ущипнул меня, я из почтения смолчал бы, но Гужа устроила скандал и доставила старенькому графу большое огорчение. Сначала обругала его, а потом вытолкала вон. Да, ваша милость, настоящая дикарка. И покойный господин не заслужил такого обращения. Бедный граф! Последнее время он начал терять память. «Приказчик, сколько мне лет?» -спрашивает, бывало. Это был добрый барин, а негодница Гужа кричала на него: «Старикашка из помойки!» – Приказчик глубоко вздохнул.– Трудно с этими цыганами,– продолжал он.– Вся банда ворует, где только может. А быть с ними построже – тоже не резон. Они способны на все. Целуют руку, а отвернешься – смеются над тобой.
– Дружище,– произнес его милость,– добротой добьешься большего, чем строгостью. Это всегда было моим девизом.– И о« провел рукой по своей лысой голове.
– Доброта,– вздохнул приказчик,– от нее тоже мало толку. Вот взять хотя бы нашего покойного графа. Он всегда обращался с цыганами благородно. Однажды, помню, пришел к нему староста из деревни и пожаловался, что цыгане ночью увели у него из хлева свинью. Старый граф сам отправился к цыганам. Приходим в первый шалаш. Его сиятельство начинает уговаривать их не красть, вести себя хорошо, говорит, что они тоже люди, что он велит их всех арестовать, если они не отдадут свинью, что он, впрочем, не станет этого делать, так как знает: в следующую ночь они вернут свинку в хлев. Он скажет старосте, чтобы тог оставил хлев открытым на всю ночь и не запирал его.
Не говоря ни да, ни нет, цыгане молча поцеловали графу руку. Но что было утром, на другой день! Староста, чуть не плача, докладывал господину, что оставил хлев открытым, как и приказал его милость, но цыгане свинью не вернули, а, напротив, увели другую и украли еще двенадцать кроликов. Его сиятельство хотел арестовать цыган, но как раз на следующий день свалился в помойную яму.
Приказчик собирался повторить рассказ о случае с помойкой, но Капошфальви прервал его:
– Доброта не должна уступать место глупости.
Судя по всему, мой предшественник был немного глуповат и ни на грош не смыслил в хозяйстве. Я хочу взглянуть на цыган. Надо упорядочить их жизнь. Проводите меня!
Они пересекли сад и очутились на южной стороне его, где изгородь густо заросла виноградом. Кисти винограда свисали вниз, а между ними мелькали грязные и смуглые лица детей.
– Смотрите, ваша милость, это ребята цыгана Терека. Гужа любит виноград.
Бывший поручик остановился.
– Черт побери,– произнес он, похлопывая приказчика по плечу,– я никак не могу понять, чего вы так носитесь с этой Гужой! Гужа любит виноград! А если Гужа любит жареную свинину и цыгане украдут свинью – вы скажете: «Гужа любит свинину!»
Капошфальви рассмеялся. Ему казалось, что он очень удачно сострил.
– А что,– продолжал он.– Гужа действительно хороша?
– Очень хороша, ваша милость,– стал описывать Гужу приказчик.– Прежде всего, у нее прекрасные глаза. Глянешь в них – и, кажется, весь мир вокруг! вас кружится, будто вы залпом выпили бог весть сколько вина. Они черные, как черная, трясина, если можно так выразиться,– знаете, ваша милость, если бы вы бывали за Хатваном, то могли видеть такую трясину часах в трех ходьбы от города,– вот какие у Гужи глаза. Лицо у нее смуглое, уши маленькие, а волосы...– Приказчик задумался и вздохнул.– Волосы, ваша милость, у нее мягкие и черные. Чернее сюртука вашей милости. Сама Гужа, однако, невероятно груба,– закончил приказчик свою поэтическую речь.
Они вышли из сада и зашагали вдоль речки. На берегу стирали женщины из деревни, стуча вальками по белью, разложенному на камнях. Увидев помещика, они перестали стирать и зашептали друг другу.
– Наверно, их милость решили посмотреть на Гужу. А приказчик сам ведет его! Хоть бы постыдился!
За рекой, в четверти часа ходьбы, расположились шалаши баноцких цыган. Сколько этих шалашей установить довольно трудно: если, допустим, цыгане сломают днем несколько, то за ночь настроят новых, так что число шалашей все время меняется. Перестраивая свои жилища, фюзеш-баноцкие цыгане преследуют определенную цель. Говорят, несколько лет назад их шалаши стояли на расстоянии часа ходьбы от деревни, а теперь приблизились к ней вплотную.
К этим-то слепленным из глины и соломы шалашам, что вечером, при лунном свете, напоминают укрепления, прикрывающие подступы к крепости, и вел приказчик своего господина.
Подойдя к шалашам, они услышали голос, напевавший, цыганскую песню: «Бит фунты заштера ра, ра» – «Три фунта железа у меня на ногах». Это трогательная и жалобная песня, она воспевает разбой и кражи и скорбит о цыгане-грабителе, брошенном в темницу.
Первой, кого они увидели, была Гужа.
– Это Гужа,– заметил приказчик, следя взглядом за проворной фигуркой, мгновенно исчезнувшей в шалаше, из которого валил дым – от коротких цыганских трубок и отчасти от очага.
