Николай Чебаевский - Если любишь
Тресни над головой потолок, и тогда бы хозяева не испугались так, как от этих негромких слов. Мать Лани начала инстинктивно креститься, а на отца вдруг навалилась икота. Зинаида Гавриловна даже подумала: не за привидение ли ее принимают. Но хозяйка поспешно пододвинула табуретку, смахнув с нее передником невидимую пыль, а хозяин, подобострастно кланяясь, сквозь икоту сказал:
— При… примощайтесь, до… дорогая гостьюшка… И Зинаида Гавриловна поняла: люди эти живут в вечном страхе, что кто-то придет, кто-то заинтересуется их скрытной жизнью, попросит, а то и потребует ответа: до каких же пор будут калечить детей?
Фельдшерица села и некоторое время не без любопытства смотрела на Синкиных. До чего же жалкими были эти «избранники божьи»!.. Сам хозяин — рослый, широкий в плечах, но одутловатый, с нездоровым охряным цветом кожи, с выкаченными глазами. Хозяйка, наоборот, худая до невозможности. И не просто бледная, а обесцвеченная, вроде хилого картофельного побега в подвале. Глаз почти не видать — провалились. Передних зубов совсем нет — от болезни ли выпали, выбиты ли добрым муженьком.
Чувство жалости шевельнулось в фельдшерице. Но подумалось: а заслуживают ли эти люди сострадания? Они же сами довели себя до такого состояния, да еще и дочь при помощи кнута гонят в «семью божью», в жены к дураку Лехе.
— Придется вам отвечать перед общественным судом за издевательство над дочерью, — сказала Зинаида Гавриловна, отогнав от себя всякую жалость. — Надо разобраться, как она попала к Евсею. Но сейчас я пришла вот зачем. Ланя нуждается в лечении и будет жить пока у меня. Первого сентября она хочет пойти в восьмой класс. Считаю, лучше всего устроить ее в интернат.
Зинаида Гавриловна ожидала, что перепуганные отец и мать Лани согласятся с ней без спора. Не тут-то было! При слове «интернат» лицо хозяина покрылось кирпичными пятнами, жилы на шее вздулись, словно веревки. Он заорал надсадно:
— Чтоб моя дочь жила вместе с нехристями! Не будет такого вовек!
Мать Лани посинела, вскинула голову и завыла, как волчица:
— Отбирают дочурку-у!.. Отбирают, безбожники-и!..
Неожиданный «концерт» смутил Зинаиду Гавриловну. Впрочем, так ли уж был он неожидан? Осуждать свой недостойный поступок, наконец просто сдержать себя, не лезть на бессмысленный скандал способны люди сильные, волевые. Ланины родители ничуть не походили на таких людей.
— Можете кричать сколько угодно. Ваши крики никого не испугают, ничего не изменят. Ланю не удастся больше истязать! — поднимаясь, сказала Зинаида Гавриловна негромко, но твердо.
Хозяева заорали, заголосили еще сильнее. Так, сопровождаемая этим воем, и ушла бы Зинаида Гавриловна из дома Синкиных. Но только она встала с табуретки — в дверях появился Ивашков.
Пасечник оказался у Синкиных отнюдь не случайно. Аришка, следившая за домом Синкиных, догадывалась по крику, как «учит» отец дочь. Пока все шло в стенах дома, Аришка только похихикивала. Но когда Ланя, растрепанная, стремительно пробежала по улице и скрылась у Ореховых, Аришка почуяла не ладное. Она побежала к Ивашкову. Пасечник встревожился.
— Идиоты, изуверы, конопляные лбы!.. Сколько говорено, чтобы не нарывались, так нет… Тут и так всюду ущемляют, а они, мать их!.. — выматерился он.
Ивашков решил дождаться темноты, сходить к ним и побеседовать по-своему, а пока стал наблюдать за домом фельдшерицы. Когда Зинаида Гавриловна предприняла обходной маневр, это не обмануло его. Он выследил, как она огородами подошла к крыльцу Синкиных. Стало ясно — ждать больше нельзя, надо спасать положение. Недалекие Синкины могли со зла наговорить фельдшерице такого, что потом кашу пришлось хлебать бы долго.
— Что верно, то верно: зря они обижают детей, сколько уж раз говорил им это. Не понимают — не старые времена теперь! — с ходу подхватил Ивашков.
Отворив двери, он услышал одно лишь слово «детей», произнесенное Зинаидой Гавриловной, а вслед затем ругань отца Лани, вопли матери. Он сразу смекнул, чьей стороны ему надо держаться, что говорить.
Приход пасечника заставил хозяев мигом притихнуть. Они лишь ошарашенно смотрели па него, удивляясь, почему он стал на сторону фельдшерицы, которая отнимала у них дочь, а у «калинников» «сестру».
Зинаиду Гавриловну, однако, это ничуть не удивило.
— Возможно, вы согласитесь и с тем, что нельзя родителям насильно выдавать несовершеннолетнюю дочь замуж, запрещать ей учиться?
— Само собой! Силой мил не будешь, а учиться запрещать — глупо…
— Ну, а что теперь родители скажут? — спросила Зинаида Гавриловна.
— Мы што… — промямлил отец Лани. — Ежели велят, мы не супротив.
— Вот и помирились, все уладили! — потер руки Ивашков.
— Нет, мира между нами не будет, — жестко сказала Зинаида Гавриловна.
— Мечтаете в землю загнать? — угрюмо, но сдержанно спросил пасечник. — А не мое бы лекарство — сама давно в земле лежала…
Зинаида Гавриловна усмехнулась.
— Лекарство, положим, не ваше. Я писала в институт экспериментальной медицины. Оказалось, в этом институте и открыли лечебные свойства прополиса. А вы вычитали об этом из журнальной статьи.
— Ну и что? — не смутился Ивашков. — Зато не халтурил, помог вам добрым советом, а вы вместо благодарности злом платите.
— Помалкивали бы об этом! — вспыхнула Зинаида Гавриловна.
— Я и так пока помалкиваю, — наглая ухмылка тронула губы пасечника. — Но до поры до времени. Не думайте, что я слепой и шибко робкий. Вижу, знаю, как вы с Фоминой подкоп под нас ведете… Придет время — получите сдачу сполна! В случае чего, когда мне терять будет нечего, скажу обо всем, что промеж нас было… Так что поосторожнее бы советовал с огнем то.
— Негодяй! — Зинаида Гавриловна повернулась к Ивашкову спиной, показывая, что разговор окончен. Со спокойной строгостью сказала родителям Лани:
— Учтите, за истязание дочери вас все равно будут судить. Если она не простит вас и если вы не дадите ей и людям твердое обещание держать себя впредь по-человечески…
— Да мы што… Ежели надо… Мы покаемся…
Конечно, Зинаида Гавриловна понимала, что конфликт на этом не исчерпан. Да и нельзя было его так легко и просто устранить. Лане, несомненно, предстояло пережить еще немало горестей в родном доме. По совету Ивашкова «калинники» будут теперь действовать исподволь. Нельзя оставлять девушку одну в этой беде.
Орешек получил наказ от матери: всегда быть начеку. Он не раз пытался узнать, как относятся родители к Лане. Но девушка не хотела вдаваться в подробности.
— Не пристают — и ладно, — всякий раз говорила она хмуро, не добавляя больше ни слова.
Ну, а если ей ладно — ему и вовсе хорошо! Притихли, выходит, «калинники». Пока же главную помощь свою Лане Максим усматривал в том, что каждое утро стучал в окно угловой комнатушки в доме Синкиных.
В ответ тотчас хлопала дверь, и Ланя выбегала на крыльцо уже одетая, с портфелем в руке. Оттого, что девушка всегда дожидалась этого стука, ни разу не вышла из дому до его прихода, у парня крепло убеждение: без его вызова Ланю вообще не отпустили бы в школу.
Потом они шли знакомой прямушкой в райцентр (жить в интернате родители не разрешили Лане) и тем же путем возвращались под вечер обратно. В зимнюю стужу, в лютые бураны, по осенней непролазной грязи и в весеннюю распутицу был Максим у Лани бессменным провожатым. И в восьмом, и в девятом классах.
Но если бы ему сказал кто-нибудь, что Ланя вызовет у него настоящее чувство, он бы засмеялся. Что такое могло его привлечь в Лане? Ни петь, ни танцевать не умеет, учится посредственно, глаза какие-то затуманенные. Смотрит порой и не видит будто ничего кругом. Часто в них такая печаль, словно больна безнадежно… Конечно, иметь родителей «калинников» не больно весело, но нельзя же все время ходить повесив нос!.. Наверное, характер все-таки скучный у Ланьки. На одежду не обращает внимания. Зимой ходит в овчинном полушубке, осенью и весной в ватной стеганке. Платья, кроме форменного, никакого не носит. Но это уже не ее вина: отец с матерью не хотят наряжать, боятся, что в хороших нарядах «мирские соблазны» начнут одолевать дочь. Максим не только не замечал ничего интересного в Лане, он даже немного пренебрегал ею.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Максим ходил в десятый класс, когда старший брат отца, живший в Новосибирске, пригласил его на Октябрьские праздники. И хотя на дорогу до Новосибирска терялись три учебных дня перед праздником и три после, юноша не устоял перед соблазном побывать в большом городе, посмотреть демонстрацию трудящихся, сходить в театры — драматический и оперный. Учился он хорошо, пропустить уроки не боялся, наверстать упущенное сумел бы… если бы оставить школу довелось только на неделю.
