Эмиль Золя - Истина
Маркъ повернулъ налѣво и, пройдя большую улицу, очутился въ одномъ изъ бѣднѣйшихъ кварталовъ Мальбуа. Протекавшая здѣсь рѣчка Верпиль была загрязнена стоками изъ фабрикъ, и рабочее населеніе ютилось въ самыхъ жалкихъ домахъ, среди зловонія узкихъ, грязныхъ улицъ. Тамъ, на улицѣ Плезиръ, жила семья каменщика Долуара, занимая четыре комнаты нижняго этажа, надъ винной лавкой. Маркъ, не зная точнаго адреса, осматривался по сторонамъ, когда наткнулся на группу рабочихъ, пришедшихъ съ ближайшей постройки; они сидѣли у окна лавки и пили вино, громко разговаривая по поводу вчерашняго преступленія.
— Я говорю, что жидъ способенъ на все, — кричалъ одинъ изъ рабочихъ, высокій блондинъ. — У насъ въ полку былъ жидъ: онъ воровалъ, и это не мѣшало ему попасть въ ефрейторы, потому что жиды умѣютъ выпутаться изъ всего.
Другой каменщикъ, маленькаго роста, брюнетъ, пожалъ плечами.
— Согласенъ, что жиды вообще дрянной народъ, но кюрэ будутъ еще почище.
— О! кюрэ! между ними попадаются ужасные господа, — продолжалъ первый. — Но все-таки, какіе бы они ни были, они — французы, между тѣмъ какъ жиды — это такая сволочь: они уже два раза продали Францію врагамъ!
Тогда второй спросилъ его, пораженный такимъ заявленіемъ, не вычиталъ ли онъ это въ «Маленькомъ Болонцѣ».
— Нѣтъ, я самъ не читалъ: не люблю ломать себѣ голову надъ газетами; но мнѣ говорили товарищи; впрочемъ, это знаютъ рѣшительно всѣ.
Каменщики, казалось, удовлетворились такимъ отвѣтомъ и медленно допивали свои стаканы. Они вышли изъ погребка на улицу; Маркъ, слышавшій ихъ разговоръ, обратился къ высокому блондину, спрашивая адресъ каменщика Долуара. Рабочій разсмѣялся.
— Долуаръ! Это буду я самъ, сударь; я живу здѣсь, — вотъ окна моей квартиры.
Высокій малый, сохранившій отчасти военную выправку, отъ души смѣялся, что его же и спросили объ его адресѣ. Бѣлокурые усы были залихватски закручены, открывая бѣлые зубы; лицо было красное, здоровое; большіе голубые глаза имѣли честное и открытое выраженіе.
— Вы не могли удачнѣе выбрать человѣка для справки, сударь, — смѣялся онъ. — Что вамъ отъ меня угодно?
Маркъ, глядя на него, чувствовалъ невольную симпатію, несмотря на тѣ ужасныя слова, которыя долетѣли до его слуха. Долуаръ работалъ много лѣтъ у подрядчика Дарраса, мэра Мальбуа, и считался хорошимъ работникомъ; иногда онъ выпивалъ лишку, но всегда отдавалъ заработанныя деньги женѣ. Ему случалось ругать хозяевъ, считать ихъ жадными, скрягами, но въ душѣ онъ уважалъ Дарраса, который зарабатывалъ много денегъ, стараясь въ то же время держаться съ рабочими на товарищеской ногѣ. На немъ лежалъ особый отпечатокъ, благодаря трехлѣтней военной службѣ. Когда кончился срокъ, Долуаръ съ восторгомъ покинулъ казармы, радуясь своему освобожденію послѣ тяжелой военной дисциплины. Но онъ не могъ вычеркнутъ изъ памяти этихъ трехъ лѣтъ и почти ежедневно вспоминалъ какой-нибудь случаи изъ своей военной жизни. Рука его, привычная къ ружью, теперь плохо справлялась съ киркой, и онъ принялся за работу неохотно, утративъ прежнюю силу воли, привыкнувъ къ продолжительной бездѣятельности, исключая часовъ ученія. Онъ уже не могъ сдѣлаться прежнимъ образцовымъ работникомъ. Казарменная жизнь отравила его существованіе; онъ любилъ болтать и придирался къ каждому случаю, чтобы пускаться въ длинныя разсужденія, впрочемъ, довольно туманныя и сбивчивыя. Онъ ничего не читалъ и, въ сущности, ничего не зналъ, но упорно стоялъ на извѣстной патріотической точкѣ зрѣнія, которая состояла въ томъ, чтобы помѣшать евреямъ продать Францію.
— Ваши дѣти посѣщаютъ свѣтскую школу, — сказалъ Маркъ, — и я пришелъ по порученію учителя, моего товарища, Симона, чтобы сдѣлать одну справку… но я вижу, что вы не принадлежите къ друзьямъ евреевъ…
Долуаръ продолжалъ смѣяться.
— Правда, господинъ Симонъ — жидъ, но до сихъ поръ я его считалъ честнымъ человѣкомъ… Какую вамъ нужно справку, сударь?
Когда онъ узналъ, что все дѣло заключалось въ томъ, чтобы узнать у дѣтей, имѣли ли они въ классѣ такой листъ прописей, Долуаръ воскликнулъ:
— Что-жъ, это пустяки, если вы этого желаете… Зайдите ко мнѣ на квартиру: дѣти теперь дома.
Его жена сама отворила двери. Маленькая, толстенькая брюнетка, съ серьезнымъ и упрямымъ лицомъ, она являлась полною противоположностью мужа; у нея былъ низкій лобъ, большіе, открытые глаза и широкій подбородокъ. Въ двадцать девять лѣтъ у нея уже было трое дѣтей, а четвертымъ она была беременна, и видно было, что она ходила послѣднее время; тѣмъ не менѣе она проявляла большую дѣятельность, вставала первою и ложилась послѣднею, постоянно скребла и чистила, была очень трудолюбива и экономна. Только послѣ третьяго ребенка она бросила швейную мастерскую и теперь занималась исключительно хозяйствомъ, но съ сознаніемъ, что она честно зарабатываетъ свой хлѣбъ.
— Этотъ господинъ — другъ школьнаго учителя и желаетъ поговорить съ ребятами, — сказалъ Долуаръ.
Маркъ вошелъ въ маленькую комнатку, столовую, содержавшуюся въ большой чистотѣ. Налѣво дверь въ кухню была открыта настежь; прямо изъ столовой была видна спальня супруговъ и дѣтей.
— Огюстъ! Шарль! — позвалъ отецъ.
Огюстъ и Шарлъ прибѣжали на зовъ отца; одному было восемь лѣтъ, другому — шесть; за ними вошла сестра ихъ Люсиль, четырехъ лѣтъ. Дѣти были здоровыя и сильныя; въ нихъ соединились особенности мужа и жены; младшій былъ меньше ростомъ и казался умнѣе старшаго; дѣвочка была прелестна и улыбалась, какъ умѣютъ улыбаться блондинки, съ нѣжною привѣтливостью.
Но когда Маркъ вынулъ листокъ прописей и, показывая его мальчикамъ, началъ ихъ разспрашивать, госпожа Долуаръ, не сказавшая еще ни слова, заявила, опираясь на спинку стула, съ самымъ рѣшительнымъ видомъ:
— Простите, сударь, но я не хочу, чтобы мои дѣти вамъ отвѣчали.
Она произнесла эти слова очень вѣжливо, безъ задора, какъ добрая мать, которая исполняетъ свой долгъ.
— Но почему же? — спросилъ Маркъ.
— Потому что намъ незачѣмъ путаться въ исторію, которая принимаетъ очень плохой оборотъ. Со вчерашняго дня мнѣ просто прожужжали уши, и я ничего не хочу имѣть общаго съ этимъ дѣломъ, — только и всего.
Когда Маркъ продолжалъ настаивать, защищая Симона, она сказала:
— Я не говорю ничего дурного про господина Симона, и мои дѣти никогда на него не жаловались. Если его обвиняютъ, пусть онъ защищается, — это его дѣло. Я всегда останавливала мужа, чтобы онъ не мѣшался въ политику, и если онъ захочетъ меня слушать, то всегда будетъ держать языкъ за зубами и займется своимъ ремесломъ, оставляя въ покоѣ и жидовъ, и кюрэ. Все это, въ сущности, та же политика.
Она никогда не ходила въ церковь, хотя и окрестила всѣхъ дѣтей, и не препятствовала имъ готовиться къ конфирмаціи. Такъ полагалось. Она была консервативна по инстинкту, не отдавая себѣ отчета, вся погруженная въ свое семейное благополучіе и опасаясь, какъ бы какая-нибудь катастрофа не лишила семью куска хлѣба. Она продолжала съ упорствомъ ограниченнаго ума:
— Я не желаю, чтобы насъ запутали въ это дѣло.
Эти слова имѣли рѣшающее значеніе, и Долуаръ долженъ былъ имъ подчиниться. Вообще онъ не любилъ, если жена при постороннихъ высказывала свою волю, хотя самъ слушался ея и подчинялся ея руководству. На этотъ разъ онъ не оспаривалъ ея рѣшенія.
— Я не обдумалъ дѣла, какъ слѣдуетъ, сударь; жена права: такимъ бѣднякамъ, какъ мы, лучше сидѣть смирно. Въ полку у насъ былъ такой человѣкъ, который разсказывалъ всякія исторіи про капитана. Ну, его и не пожалѣли, голубчика!
Маркъ поневолѣ долженъ былъ покориться обстоятельствамъ и сказалъ:
— То, что я хотѣлъ спроситъ у ребятъ, у нихъ спроситъ, вѣроятно, судъ. Тогда они поневолѣ должны будутъ отвѣчать.
— Что-жъ! — спокойно произнесла госпожа Долуаръ. — Пусть ихъ спрашиваютъ, и мы тогда увидимъ, что надо будетъ сдѣлать. Они отвѣтятъ или не отвѣтятъ, смотря, какъ я захочу; дѣти — мои, и никому нѣтъ до нихъ дѣла.
Маркъ поклонился и вышелъ въ сопровожденіи Долуара, который спѣшилъ на работу. На улицѣ каменщикъ почти извинялся передъ нимъ; его жена не особенно уступчива, но когда она разсуждаетъ справедливо, то тутъ ничего не подѣлаешь.
Простившись съ каменщикомъ, Маркъ почувствовалъ сильный упадокъ духа; стоило ли дѣлать еще попытку — идти къ маленькому чиновнику Савену? Въ семьѣ Долуара онъ не встрѣтилъ такого ужаснаго невѣжества, какъ у Бонгара. Здѣсь наблюдалась слѣдующая ступень: люди были нѣсколько культурнѣе, и мужъ, и жена, хотя и неграмотные, соприкасались съ другими классами и понимали нѣсколько шире вопросы жизни. Но и надъ ними взошла еще неясная заря; они шли ощупью среди сплошного эгоизма, и отсутствіе солидарности заставляло ихъ совершать великіе проступки по отношенію къ своимъ ближнимъ. Они не были счастливы, потому что не понимали гражданской добродѣтели и не знали, что ихъ личное счастье возможно лишь при счастьѣ другихъ людей. Маркъ размышлялъ о великомъ зданіи человѣчества, окна и двери котораго въ продолженіе вѣковъ всѣми силами стараются держать на запорѣ, между тѣмъ какъ ихъ надо было бы открыть настежь для того, чтобы дать доступъ свѣту и теплу.
