Адальберт Штифтер - Бабье лето

— Передо мной не за что извиняться, — ответил я, — ведь я целиком разделяю ваш взгляд на злаки, хотя и вырос я в большом городе. Я много наблюдал за этими растениями, много читал о них, правда, больше с точки зрения ботаники, и с тех пор, как провожу изрядную часть года на лоне природы, все лучше и лучше понимаю их важность.

— Вы тем более поняли бы ее, если бы владели землей и особенно если бы разводили на ней эти культуры.

— Мои родители живут в городе, — отвечал я, — мой отец занимается торговлей, и кроме сада, никакой земли ни у него, ни у меня нет.

— Это очень важно, — сказал он, — в полной мере оценить эти культуры может лишь тот, кто их разводит.

Мы помолчали.

Я видел, что у его хозяйственных построек хлопочут люди. Одни ходили у ворот, занятые домашними работами, другие косили траву на ближайшем лугу, а часть провозила через ворота высоко нагруженные возы с высушенным за день сеном. Из-за большого расстояния я не мог различить подробности этих работ и разглядеть, как построены и устроены службы.

— Назвать вам, как вы просили, чьи там дома и поля, — продолжил он через несколько мгновений, — довольно трудно, особенно сегодня. Вообще-то с этого места большую часть соседей можно увидеть. Но сегодня из-за туч не видны не только горы, но и те белые точки в низине, что обозначают дома, о которых мне хотелось бы упомянуть. С другой стороны, этих людей вы не знаете. Вам следовало бы, собственно, побродить, пожить в этих местах, чтобы они что-то говорили вашей душе и вы понимали их жителей. Может быть, вы придете еще раз и погостите у нас подольше, а может быть, продлите теперешнюю свою задержку. А сейчас я скажу вам несколько общих слов, а из частностей прибавлю то, что может представлять для вас интерес. На это место я часто прихожу из-за соседей. Ведь помимо того, что здесь наверху всегда, даже в самые жаркие дни, дует прохладный ветерок, помимо того, что здесь я нахожусь среди своих работников, отсюда я вижу всех, кто меня окружает, а это наводит меня на всякие мысли, я размышляю, чем могу быть им полезен и как вообще сделать все лучше. В целом это необразованные, но не тупые люди, надо только принимать их такими, каковы они есть, и не торопиться переделывать их. Тогда они обычно и добронравны. Я многое перенял от них душой и способствовал многим их внешним выгодам. Они следуют тому, что говорит их долгий собственный опыт. Не надо только опускать руки. Сначала они высмеивали меня, а в конце концов начали подражать мне. Во многом они и сейчас меня высмеивают, и я это сношу. Эта дорога через мои поля короче другой, и когда я сижу здесь на скамейке, кто-нибудь обычно проходит мимо, останавливается, говорит со мной, я даю ему советы и чему-то учусь у него. Мои поля приносят уже больший урожай, чем у них, они это видят, и это для них самая веская причина задуматься. Только луг, лежащий у нас за спиной, лежащий ниже полей и орошаемый ручейком, мне не удалось улучшить, как я хотел: его еще портят кусты и пни ольхи, окаймляющие ручей и превращающие иные места в болото: но существенно поправить дело я не могу, потому что кусты и пни ольхи нужны мне для других целей.

Чтобы отвлечься от моего вопроса о разных его соседях, на который он, как я теперь понял, ответить не мог, во всяком случае, ответить так, как вопрос был поставлен, я спросил его, не входит ли в его имение и участок леса.

— Входит, — отвечал мой провожатый, — хоть он расположен не так близко, как того можно было пожелать ради удобства, однако же и достаточно далеко, чтобы не портить этот прелестный холм. Если бы вы продолжили путь в Рорберг, вместо того чтобы подняться к нашему дому, то, прошагав полчаса, вы увидели бы справа у самой дороги клин букового леса, который она огибает. Клин этот круто поднимается, расширяясь сзади, куда заглянуть с дороги нельзя, и принадлежит лесу, уходящему далеко назад. Отсюда видна большая его часть. Вон там, слева от поля, где заколосился ячмень.

— Я довольно хорошо знаю этот лес, — сказал я, — он обвивает взгорок и примыкает к дороге лишь одним краем; но, войдя в него видишь, какой он большой. Это Алицкий лес. Там растут могучие буки и клены, примешавшись к елям. За ним Алиц впадает в Аггер. По обоим берегам Алица — высокие скалы с редкими лекарственными травами, а оттуда на юг, к долине, идет полоса мощнейших буков.

— Вы знаете этот лес, — сказал он.

— Да, — ответил я, — я уже бывал в нем. Я зарисовал там самый большой бук, который когда-либо видел, собирал там растения и камни и осматривал скалы.

— Та полоса леса, где растут мощные буки, и еще большая часть того леса относятся к этому имению, — сказал мой гостеприимец. — Нам принадлежит и горка, дальше к лугу, с кривоствольными березками, которые на дрова не годятся, но дают материал для всяких поделок.

— Эту горку я тоже знаю, — сказал я, — там кончается гранит, из которого состоит вся северная часть нашего края, и начинается известняк, образующий наконец высокие горы на южной его границе.

— Да, эта горка — самая южная гранитная глыба, — сказал мой провожатый, — она образует и перекаты в реках. Несмотря на дымку, мы видим кое-где контур гранита.

Вон Кламшпитце, — добавил он, — где еще есть гранит, правее Гаисбюль, затем видны еще Ассер, Лозен и, наконец, Грумхаут.

Со всем этим я согласился.

Между тем приближался вечер, день шел на убыль.

Тучи на небе прямо-таки поражали меня.

Поднимаясь на холм к белому дому, чтобы найти пристанище, я ожидал, что вот-вот хлынет ливень, но прошло несколько часов, а дождя так и не было. Тучи на небе не шевелились. Их пелена в некоторых местах совсем потемнела, и там то выше, то ниже вспыхивали молнии. За ними спокойными тяжелыми раскатами следовал гром: но в пелене туч не видно было никаких грозовых сгустков, и дождь даже не собирался идти.

Наконец я сказал своему соседу, указав на работников, косивших сено в низине, где находились службы:

— Они, кажется, не ждут ни грозы, ни обычного за ней дождя, они косят траву, которую то ли вымочит сильный дождь ночью, то ли высушит завтра и превратит в сено жаркое солнце.

— Они думать не думают о погоде, — сказал мой провожатый, — и косят сено только потому, что я так распорядился.

Это были единственные слова, сказанные им о погоде. Повода для других высказываний я и не дал ему.

Посидев, мы не пошли дальше; когда мы поднялись, мой провожатый повернул в сторону дома. Мы пошли той же дорогой обратно.

Гром гремел даже громче, раздаваясь то там, то тут. Когда мы вошли в сад, когда мой провожатый запер за нами калитку и когда мы стали спускаться от большой вишни вниз, он сказал мне:

— Позвольте мне позвать мальчика и кое-что приказать ему.

Я тотчас согласился, и он крикнул куда-то в кусты:

— Густав!

Мальчик, которого я видел, когда мы поднимались, вышел из кустов почти там же, где и появился в тот раз. Поскольку теперь он стоял перед нами дольше, я смог хорошенько его разглядеть. Лицо его показалось мне очень розовым и красивым, особенно располагали к себе большие черные глаза под каштановыми кудрями, замеченными мною и раньше.

— Густав, — сказал мой провожатый, — если ты хочешь побыть еще за своим столом или вообще где-либо в саду, то помни, что я сказал тебе о грозе. Поскольку тучами покрыто все небо, неизвестно, ударит ли вообще в землю молния и где именно. Поэтому не задерживайся под высокими деревьями. А находиться здесь можешь сколько угодно. Этот господин останется сегодня у нас, и к ужину приходи в столовую.

— Хорошо, — сказал мальчик и, поклонившись, ушел по песчаной дорожке в кусты.

— Этот мальчик — мой приемный сын, — сказал хозяин, — он привык в эти часы гулять со мной, потому он и поднялся к нам из-за своего рабочего стола, ища меня, когда мы сидели у вишни. Но, увидев со мной незнакомого человека, он вернулся на свое место.

Привыкши к простому, последовательному словоупотреблению, я сейчас снова отметил, что, говоря о своих полях, мой провожатый употреблял слово «наши», а ведь если бы он подразумевал и свою супругу, ему и теперь пристало бы употребить слово «наш».

Спустившись с лужайки в сад, мы пошли по нему другой, чем когда поднимались, дорожкой.

На этой дорожке я увидел, что хозяин сада выращивал в нем и виноградные лозы, хотя здешняя земля для этого растения не вполне подходила. Было возведено несколько специальных темных стенок, по которым вились вверх направляемые деревянными решетками лозы. Другие стенки служили заслонами от ветров. Только в полдень эти места бывали открыты. Так и тепло накапливалось, и лозы были защищены. Выращивал он на той же лужайке и персики, судя по листьям, очень благородных сортов.

Мы проходили здесь мимо высоких лип, и вблизи от них я заметил улей.

От теплицы я на обратном пути увидел только, надо полагать, продольную стену, никаких подробностей я разглядеть не мог, потому что мой провожатый не свернул к ней. Просить об этом особо не хотелось: я предполагал, что он поведет меня к своей семье.