Сабахаттин Али - Дьявол внутри нас
Омер знал, что живется кассиру несладко: он женат, имеет пятерых детей, старшему из которых восемнадцать, и его жалованья с трудом хватает до конца месяца. Когда они познакомились, Омер принялся было сетовать на свою жизнь, на то, что жалованье - грошовое, что тех нескольких лир, которые раз в год присылает из Балыкесира мать, не хватает даже на покупку рубашки, что, если бы он закончил учение, то, может быть, его дела пошли бы совсем по-другому. Но вот безденежье вынуждает работать, он уже шесть лет урывками посещает университет, и, естественно, толку нет никакого. Сказать правду, он пропускал занятия и не мог закончить университет вовсе не из-за отсутствия денег. Омер питал в душе глубокое недоверие, пожалуй, даже пренебрежение и к студентам, и, особенно, к преподавателям. Он-то знал, что виной всему - странное устройство его головы. И жаловался на внешние обстоятельства, чтобы обмануть других, и прежде всего самого себя.
Хюсаметтин-эфенди выслушал его с серьезным видом и сказал:
- Эх, сынок, послушайся моего совета: раз начал учиться, бросать нельзя. Стоит только немного поостыть, и эта штука, которую называют наукой, начинает отпугивать. Слишком близкое знакомство с жизнью отталкивает от серьезного ученья. А тогда уж и не стоит утруждать себя понапрасну… Выбери себе другой путь в жизни, постарайся попасть в какой-нибудь банк, ты еще молод, добьешься успеха.
Кассир задумался, углубившись в воспоминания, потом заговорил о себе:
- Я вот тоже бросил ученье на половине. И не в университете, как ты, а еще в обычной школе. Ушел из школы, стал служить под началом отца, который заведовал финансовой частью в вилайете (Вилайет - административная единица, губерния). Женился я совсем мальчишкой. Через пять лет умер отец. А вскоре - моя жена. Я совсем распустился. Быстро прожил те гроши, которые оставил мне батюшка. Потом опять стал служить, снова женился, пошли дети. Так и живу. Собственно говоря, это и есть настоящая жизнь. Я вот убежден, что жить следует только сегодняшним днем, не придавая излишне большого значения прошлому, не сожалея о якобы упущенных возможностях и не обнадеживая себя никакими иллюзиями на будущее. Все это отравляет наш и без того короткий век. И потом, есть такое великое жизненное искусство: находить забавную сторону во всем. Стоит в начале месяца нагрянуть лавочнику и выразить неудовольствие по поводу неуплаченного долга, как с моей женой делается нервный припадок. А я слежу за лавочником, смотрю, как он в дверях сердито сдирает с головы шапку, как потом ее напяливает, слушаю, как он коверкает слова, подражая стамбульскому выговору, и, ей-богу, меня это только смешит. Ну, скажи, разве что-нибудь в жизни подвластно нашим желаниям? С этим приходится мириться, тем более что природа наделила нас способностью из всего извлекать урок. Скажем, иногда не остается денег на учебники для ребят. Старший настаивает, буквально берет меня за горло. Я не могу не дать. А остальные четверо - девочки, им остается только плакать. Сажаю их перед собой и начинаю внушать, что и без учебников можно обойтись, надо, мол, только получше запоминать объяснения учителя. А когда вижу, что они мне поверили и начинают прислушиваться к моим словам, становится и смешно, и грустно до слез. То же самое и в нашей конторе. Из всех служащих только двое-трое прекрасно понимают, что к чему - и в нашем деле, и вообще в жизни. Эти хитрецы далеко пойдут. А остальные все - серая скотинка. Воображают, что представляют собой что-то, коли занимают место под солнцем. Глядишь: один задается своей молодостью, другой кичится старостью и опытом; кто хвастает прошлым, кто тешит себя мечтами о будущем. А жизнь - это мельница, и любого она перемелет на своих жерновах, даже того, кто мнит о себе бог весть что. Так-то…
Странное удовлетворение получал Омер от разговоров с кассиром. Казалось, их объединяло полное неверие ни во что, только годы, прожитые Хюсаметти-ном-эфенди, помогли ему избавиться от неопределенных желаний и страстей, которые теснились в душе Омера. Кассир уже не ожидал от жизни ничего нового. Иногда он просил у Омера несколько лир в долг, не стесняясь, с удивительной простотой и естественностью. И когда молодой человек обращался к нему с просьбой ссудить его деньгами, он, не колеблясь, отдавал ему все, что имел при себе. Часто после этого Омеру становилось так стыдно, будто он отнял деньги, предназначенные детям на хлеб.
Вот и сегодня Омер, посидев пять - десять минут за своим столом, пошел к Хюсаметтину-эфенди. Он сгорал от нетерпения с кем-нибудь поговорить. Но кассир был занят. Перед ним лежала огромная бухгалтерская книга. Надев очки, он напряженно морщил лоб, словно никак не мог разобраться в запутанных расчетах. Омер собрался было уходить, но тот поднял голову и окликнул его.
- Где ты нынче обедаешь? Подожди, пойдем вместе в какую-нибудь шашлычную. Мне сегодня что-то не по себе. Посидим, поболтаем.
Омер чрезвычайно удивился, услышав от Хюсаметтина точно такие же слова, с которыми сам шел к нему: «Мне что-то не по себе».
Омер вернулся к своему столу. Он не захватил с собой ни журнала, ни газеты, и ему поневоле пришлось раскрыть бухгалтерскую книгу. Он вынул из стола бумагу для черновиков с отпечатанным на обороте текстом и принялся что-то писать на ней, чертить, рисовать фигурки. Потом взял другой лист, исписал его весь своими подписями, а рядом столбиком вывел: «Маджиде, Маджиде, Маджиде. Но, заметив, что это имя оказалось перед его именем, перечеркнул весь листок.
В обед он зашел за кассиром. Хюсаметтин-эфенди, вопреки обыкновению, встретил его молчанием. Они перекусили в маленькой шашлычной с низким потолком, расположенной в районе Бахчекапы. Омер несколько раз вопросительно посматривал на Хюсаметти-на, но тот сидел словно в воду опущенный. Они расплатились, вышли. Потом завернули в маленькую кофейню, полистали газеты. Оба молчали, погруженные в свои мысли.
Омер решил, что судьба насмехается над ним в очередной раз и что всепоглощающая радость, которую , он испытывает сейчас, непременно обернется чем-нибудь печальным. Поэтому, дабы не искушать судьбу, он решил разделить непонятную ему грустную задумчивость Хюсаметтина. С детства его приучили воспринимать любую радость и удачу как дурное предзнаменование и бояться их. «Много смеешься - плакать будешь» - эти слова запали ему в душу, и он считал их непреложной истиной. Каждое приятное событие после первой вспышки радости вызывало в нем беспричинную грусть или страх. И Омер пытался избавиться от них с помощью наивных хитростей. Вот и сейчас он, сам того не замечая, напустил на себя задумчивый вид и затосковал вместе с Хюсаметтином.
- Что нового, Хюсаметтин-эфенди? - наконец спросил он, глубоко вздохнув.
- И не спрашивай, сынок…
- Что с вами? Неужели и вы стали всерьез воспринимать жизненные невзгоды?
- Мне нынче не до шуток. Ввязался я в такое дело, что дай бог благополучно выпутаться.
Кассир снова погрузился в молчание. Омер смотрел ему в лицо, ожидая продолжения, но Хюсаметтин-эфенди медленно поднялся из-за стола.
- Пора, - сказал он. - Пойдем в нашу пещеру. Омер был изрядно заинтригован, но, зная характер
кассира, не решался настаивать - Хюсаметтин-эфенди не любил, чтобы совали нос в его дела. Когда они поднимались по лестнице в контору, он сказал:
- По-моему, сынок, нет никакой разницы между молодостью и старостью. Может быть, старость даже лучше, так как она означает, что жизнь, эта бессмысленная канитель, уже на исходе. Есть, однако, такие дела, которые для стариковских плеч слишком тяжелы. Впрочем, посмотрим… - Тут к нему неожиданно вернулось его обычное расположение духа. - Загадками говорю, не правда ли? Как-нибудь, при удобном случае, объясню тебе все. Я знаю: ты едва ли сможешь дать мне полезный совет. Да и не такое это дело, чтобы можно было помочь одним советом. Но должен я хоть с кем-то поделиться, сил моих больше нет молчать. От жены дома таюсь, в конторе от всех скрываю, в пору свихнуться.
И, ни слова не добавив, он пошел к себе за перегородку.
Омер направился к своему столу. Но он был не в состоянии сидеть на месте, не мог подавить нетерпения. «Оба мы в одном городе, - говорил он сам себе. - Полчаса, а то и меньше нужно, чтобы дойти друг до друга. Но, несмотря на это, я - здесь, а она - там. Почему? Какое у меня здесь дело? Только мучаю себя и надоедаю другим. Да и у нее, наверное, все из рук валится. Не станешь ведь в такой день играть на рояле? Мы не вместе! Разве может быть что-либо бессмысленнее? Жизнь - это цепь случайностей. Прекрасно. Но ведь должна же быть в ней хоть какая-то логика?!»
Омер потихоньку вышел из комнаты. Чтобы скрыть свой уход, он оставил шляпу на вешалке. Перескакивая через две ступени, сбежал вниз. На улице приостановился и подумал: «Еще слишком рано. Как бы она не решила, будто я влюбился до потери сознания». Но тут же одернул себя: не такая это девушка, чтобы перед ней надо было хитрить и притворяться. От нее ему ничего не удастся скрыть. Эта мысль одновременно и пугала, и успокаивала его. Знать, что кто-то видит тебя насквозь, не слишком приятно. Но ведь наконец он встретил человека, способного понимать все его мысли, даже те, которые он не осмелится высказать вслух.
