Сабахаттин Али - Дьявол внутри нас
- Да… Я очень расстроен. - Омер запнулся. - Дай бог вам долгой жизни!
- Благодарю вас, - по-прежнему вяло, но учтиво ответила девушка и ушла к себе.
Омер тоже хотел было вернуться в свою комнату, но сообразил, как нелепо выглядела бы тогда его встреча с Маджиде, и направился к умывальнику. Он снял очки, провел мокрой ладонью по лицу и вытерся полотенцем, которое успел за это время свить в жгут. Хотя во рту у него пересохло, он забыл напиться. Вернувшись к себе, Омер долго стоял посреди комнаты. Он понимал, что вел себя глупо и предстал перед девушкой в смешном, жалком виде.
- Черт подери, выказать себя этаким болваном! - пробормотал он. - Уставился на нее так, словно собирался съесть. Кажется, она ужасно рассердилась, хотя и не подала виду. Если бы я был девушкой, я презирал бы таких мужчин.
Он не мог спокойно усидеть на одном месте. Ходить же по комнате из угла в угол тоже не мог - боялся выдать волнение. Поэтому он продолжал стоять посреди комнаты, исполненный неудовлетворения самим собой.
- В жизни нашей так много мелочей и пошлостей! Они-то и делают ее несносной, - проговорил он. «Да что это я», - тут же одернул он себя и, круто повернувшись, вышел из комнаты и спустился по лестнице на первый этаж.
Стол, накрытый белой клеенкой, был уже готов к завтраку. В двери, ведущие из сада, вошла Фатьма, обтирая о передник мокрые руки. Она несла эмалированную кружку с крупными зелеными маслинами.
- Вы садитесь, бей, наши поздно встают, - сказала она, ставя кружку на стол, рядом с тарелкой с сотовым медом.
Омер решил, что если он уйдет, не повидавшись ни с кем, то и на этот раз родственники не будут на него в обиде.
- Дядя уже ушел? - спросил он.
- Нет, еще и не вставал.
Значит, Галиб-эфенди совсем забросил дела. Наконец и он понял, что бесполезно являться в свою лавку на Ягискелеси до утреннего намаза, и решил подольше спать по утрам, полагаясь на своего шестнадцатилетнего мальчишку-приказчика.
Омер подвинул к себе стул и сел. Фатьма налила ему чаю. Наверху послышался шум открываемой двери и чьи-то шаги.
- Это Семиха? - спросил Омер с деланным равнодушием.
- Нет, что вы! Барышня встает не раньше обеда… Это Маджиде-ханым. Время идти в школу. Вчера она пропустила занятия, они с хозяйкой навещали приятельницу в Кадыкёе. Но как же она пойдет сегодня?
В зале по-прежнему слышался легкий шум. Наверное, Маджиде надевала туфли. Фатьма придвинулась к Омеру и зашептала:
- У нее в школе играют и поют. Разве можно пойти туда в такой день? - И, покачав головой, добавила: - Ну, а что делать здесь, в четырех стенах? Пойдет, прогуляется на свежем воздухе, легче ей станет… Так жаль ее, так жаль…
Маджиде спускалась по лестнице. На ней была спортивная юбка кирпичного цвета в зеленую клетку, кофейного цвета шерстяной свитер и такого же цвета берет. Омер посмотрел в ее сторону. По его лицу расплылась какая-то нелепая ухмылка. Маджиде, чуть улыбаясь, спускалась по лестнице. В полутемном зале были не так заметны краснота вокруг глаз и бледность лица. Она выглядела лишь немного вялой.
Ее улыбка задела Омера за живое. Не потому, что он считал неприличным улыбаться, когда постигает такое несчастье, - нужно быть слепцом, чтобы не заметить, как страдает Маджиде, - но эта одинокая девушка привыкла полагаться на себя и не хотела выказывать своего горя. Улыбка как будто отталкивала всякого, кто вздумал бы приблизиться к ней. «Я, кажется, впутаюсь в такую историю… Дай бог, чтобы все обошлось благополучно», - подумал Омер.
Маджиде села прямо напротив него. Взяла свою чашку, через силу сделала несколько глотков. На мгновение ее глаза встретились с глазами Омера. Этот юноша с прядями светло-каштановых волос, падавшими на белый лоб, показался ей немного чудаковатым, но искренним и приветливым. Взгляд Маджиде чуть-чуть потеплел, она вздохнула, прикрыв глаза. Весь ее вид, казалось, говорил: «Вы видите, что со мной делается».
Омер сразу все понял. Он посмотрел на нее в упор и тоже глубоко вздохнул. Как два человека, сидящие в одном купе вагона и говорящие на разных языках, они пытались объясниться робкими, застенчивыми улыбками.
Несколько раз Омер наклонялся вперед, намереваясь что-то сказать, но так и не решился. Маджиде как будто не замечала этого. Наконец оба одновременно поднялись из-за стола.
- Передай привет тетушке и дяде, - сказал Омер, обращаясь к Фатьме. - Так и скажешь: я, мол, ждал, ждал, но они еще не встали. Пусть не обижаются. - И, улыбаясь, добавил: - А Семихе передай, что я целую ее глазки.
Он взялся за шляпу. Маджиде собрала ноты и надела розовое летнее пальто.
- Вы тоже уходите? - бросил Омер как бы невзначай.
- Как видите.
«Да, - подумал Омер, - обычные приемы тут не подходят». Шаблонные фразы, веселые дерзости, которые так нравились его сокурсницам, игривые и подчас нескромные остроты - все это мертвым грузом сразу осело на дно его памяти. Но намерения его, напротив, стали более определенными. Когда Маджиде, выходя из дверей, случайно коснулась пальцами его руки, он вдруг покраснел как рак. Они пошли рядом. Изредка Омер ловил на себе взгляд ее черных глаз, одновременно печальный и неприступный. Тогда он терялся, бессмысленно оглядывался по сторонам и умолкал. Он и сам то и дело бросал косые взгляды на свою спутницу. И если полы ее пальто распахивались на ходу и он мог видеть плотно обтянутую свитером грудь, то у него перехватывало дыхание.
Выйдя на проспект, они посмотрели друг на друга.
- Вам куда? - поспешно спросил Омер. - В консерваторию? Сейчас восемь часов. У меня еще час времени. Хотите, пройдемся пешком?
Маджиде утвердительно кивнула, и они пошли дальше по направлению к Беязиду, оттуда - к Бакырджилар. Неловкость не проходила.
«У меня пропал голос, как у соловья, наевшегося шелковицы (В Турции распространено поверье, что соловей, отведав плоды шелковицы, теряет голос), - думал Омер. - Насколько я помню, это со мной впервые. Вот дурацкое положение! Не станешь же сразу объясняться в любви девушке, с которой только что познакомился и которая лишь вчера узнала о смерти своего отца. Надо бы выразить ей соболезнование, но я понятия не имею, как это делается. Мне ведь никто не соболезновал…
Вообще утешения - это высшая степень лицемерия. Физиономия принимает фальшиво-печальное выражение, брови этак приподнимаются; со скорбным видом покачиваешь головой, стараешься говорить огорченным тоном. С ума можно сойти! Уверен, Маджиде того же мнения, что и я. Наверняка соболезнования будут ей не по душе. Это видно хотя бы по тому, что она пошла на занятия, словно ничего не произошло… Однако ужасно глупо идти так, молча, и переглядываться, словно школьники, у которых еще молоко на губах не обсохло. Это в конце концов проявление взаимного равнодушия… Протяну ей сейчас руку и скажу: «До свиданья», вот и все… Больше навязываться невозможно… Но почему я не могу сделать этого?.. Да она просто приворожила меня! Профиль у нее чудесный. Какая матовая кожа! Правда, немного желтоватая. От бессонницы или всегда такая? Нет, определенно, я уже видел ее когда-то, я знаю ее. То есть душу ее знаю… Между нами есть некая незримая связь. Ах, дурак Нихад! Когда-нибудь он меня выведет из себя… «Ты, наверное, видел ее в детстве, в твоем мозгу осталось воспоминание о ней…» Ерунда! При чем тут детские воспоминания?.. Но раз об этом зашла речь, раз выдвинуто такое предположение, трудно удержаться, чтобы не поверить… Как люди любят все упрощать, опошлять!.. Одно дурацкое слово, и все мечты разбиты… Что-то не нравится мне Нихад, особенно в последнее время. Впутался в какие-то темные дела. Но товарищ он верный. Ради меня пошел бы даже на смерть… Впрочем, почему я так убежден в этом? Мало ли что я думаю, а он, может, и пальцем не пошевелит… Однако до сих пор он многим жертвовал ради нашей дружбы. Деньгами, например… А способен ли он на большее? С некоторых пор он сам стал мне меньше нравиться, а уж типы, его окружающие… Но есть в них, право, что-то притягательное. Мозг у них работает, как в лихорадке, как машина: только бы доказать что-то. А что? Плохое или хорошее? Черт его знает!»
Взгляд его снова упал на Маджиде; как и он, девушка была погружена в свои мысли. Брови ее сошлись на переносице, взгляд был нацелен вперед, и на лице ее не шевелился ни один мускул. Ноты, которые она держала под мышкой, соскользнули назад. Ноги, обутые в кофейного цвета туфли на низком каблуке, легко ступали по мостовой. Омер заметил, что она шла, как мужчина, крупным, свободным шагом. Семенящая походка большинства девушек всегда вызывала у него чуть ли не сострадание. Поэтому он с одобрением отметил, что эта девушка шагает с ним в ногу.
Они подошли к мосту. Кругом стоял неумолчный гул людских голосов.'Все, казалось, спешили куда-то, бежали, суетились. Омер и Маджиде перешли через Золотой рог и продолжали шагать рядом, изредка поглядывая на желтую воду и на множество маленьких и больших баркасов, шаланд, лодок, барж. На одной из шаланд сидел мальчишка лет девяти. Он брал из жестянки червяка, насаживал на крючок и, забросив в воду, равномерными рывками подтягивал к себе. Его босые и грязные ноги свисали над водой, глаза неотрывно следили за поплавком. Юноша и девушка остановились и долго наблюдали за мальчишкой. Упорство и терпение юного рыбака навели Омера на мысль, что сам он никогда ничем не был так поглощен, ничему не уделял столько внимания.
