Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера
Часть девятнадцатая
ФИНАЛ
1Не прошло трех-четырех недель, как стал Ицхак ощущать укусы собаки на всей поверхности своего тела, казалось ему, будто именно там укусила его собака. Места укусов начали распухать и краснеть, потом вскрылись сами собой, и зловонный гной потек из них. Пошатнулся он разумом и стал угрюмым и напуганным, как будто преследуют его, так что не мог он больше терпеть и просил смерти. Искривился в судороге его пищеварительный тракт, и сжались дыхательные пути, и свело ему мышцы тела и ног. Хотел он есть и пить и не мог из-за судороги во рту. И уже не думал Ицхак ни о жене своей и ни о чем в мире. Но только жаловался на холод в теле и на дыхание — как оно тяжело для него; и жаловался на сердце — как у него давит на сердце; и жаловался на живот — на боли в кишечнике. Пульс его то был едва слышен, а то лихорадочно стучал. От ужасных галлюцинаций и кошмаров потерял он сон. Все эти дни его бросало в пот снова и снова, и жажда сжигала ему горло. Видел он воду или что-то текущее или слышал шум воды, тогда волновался и изгибался, и даже свеча и зеркало причиняли ему страдания, возможно, потому, что свеча и зеркало похожи на воду. Под конец осип его голос, и начала капать изо рта слюна, он пытается проглотить ее и не может. Лицо его покраснело, и зрачки в глазах застыли и не двигались. Потом прекратились судороги и показалось, что ему стало лучше и можно накормить его. Но из-за ужасной слабости не мог он есть. На душе его черным-черно и ему все тяжелее и тяжелее. Временами бросает на него взгляд рабби Файш со своих подушек и из-под своих одеял. И кажется, что ему известно, почему человек этот находится в его доме, и глаза его, потерявшие цвет, чернеют от гнева, потому что все заняты Ицхаком. И больше всего он злится на Шифру. А Шифра, которая всю жизнь была спокойная, и тихая, и никогда не делала лишнего движения, и всегда, когда она клала на него руку, казалось Ицхаку, что что-то изменилось в мире… сейчас она возилась с ним когда надо и не надо, а он не замечал ее. И покой, и уравновешенность, которые светились в ее глазах, глазах цвета золота, так что казалось, будто золотые искры падают из них, исчезли, теперь какой-то ужас исходит из них.
2Шифра и Ривка ухаживали за Ицхаком и не забывали о рабби Файше. В те дни казалось, что рабби Файш изменился немного к лучшему — поднимал голову на подушке и изрекал обрывки слов. Всякий раз, как Ривка или Шифра слышали голос рабби Файша, они бежали к нему. Как только подходили к нему — он замолкал. Нет сомнения, что рабби Файш старался снова заговорить, но не было у него намерения, чтобы они поняли то, что он говорит. Так или иначе, они тратили массу усилий — может быть, смогут они услышать слово из его уст. Так бегали они от рабби Файша к Ицхаку, а от Ицхака к рабби Файшу, пока не покидали их силы и они не были в состоянии стоять на ногах. И если бы не Гитча, жена Мендла, обойщика мебели, помогавшая им, они бы пропали. Несчастная эта боялась посланцев мужа, вдруг они придут к ней домой и швырнут ей гет; она вставала ранним утром и оставалась допоздна в доме рабби Файша в надежде, что, если явятся ангелы смерти с гетом, Ривка и Шифра увидят их и предупредят ее. И так она приходила изо дня в день и помогала им, чем могла. Помощь в беде нашлась для них и от Эфраима, штукатура, который закончив свой ночной обход, чтобы разбудить спящих к служению Создателю, приходил и ухаживал за больными.
Как-то раз оказался Менахем в Иерусалиме. Разные дела привели Менахема из Моцы в Иерусалим: купить себе новые вилы и обменять раздел Мишны на другой, тот раздел, что он привез с собой из своего города, он уже знал наизусть, а вилы, привезенные из Петах-Тиквы, сломались. И оказалось, что он может позволить себе большее. Вилы можно починить, и не нужно тратить деньги на новые, а поэтому он может купить себе новый раздел Мишны и оставить у себя старый. На рынке повстречался ему гравер и рассказал обо всем, что случилось с Ицхаком. Отправился Менахем навестить больного. Стоя возле кровати больного, он вытащил новую Гемару, чтобы взглянуть в нее. Заглянув в Гемару, он уже не отрывался от нее. Ривка и Шифра, измученные, прилегли отдохнуть от своих трудов, и голос Менахема скрашивал им сон, как в те времена, когда рабби Файш был здоров и все в мире текло по заведенному порядку.
Вдруг пришла Гинда-Пуа. И она не знала, что случилось с Ицхаком, но в одну из ночей пришла Йегудит, мать Ицхака, к ней во сне, и лицо ее было черное, и погребальное покрывало разорвано, и сказала ей: «Может быть, ты слышала, что Ицикл мой делает? Сердце мое говорит мне, что пал на него гнев Божий». Встала Гинда-Пуа утром, и рассказала сон своему Алтеру, и была уверена, что Алтер ее посмеется над ней и над ее снами. Сказал ей Алтер: «Неспроста это. Заглянул я в свой блокнот и увидел имя Ицхака, увидел, что буквы его полустерты». Так вот, оставила она свой дом и побежала в страхе: убедиться, ради чего мама Ицикла потревожила ее во сне. Когда пришла она в Венгерский квартал, услышала обо всем. Оцепенела она и думала, что умирает. Но она взяла себя в руки и пошла.
Увидела Гинда-Пуа Ицхака. Подавила слезы в глазах и прикрикнула на него на идише: «Фу, фу, Ицикл! Почему ты разлегся, неужели это к чести твоей мамы, царство ей небесное, чтобы ее любимый сын так вел себя?» Посмотрел на нее Ицхак, а слюна его течет, и он хочет проглотить ее и не может. Подняла Гинда-Пуа передник и утерла глаза. Схватила ее Ривка за руку и сказала ей: «Скажи мне, добрая женщина, за что сделал Он с моею дочкой так?» Сказала Гинда-Пуа Ривке: «Кого ты имеешь в виду?» Сказала Ривка: «Кого я имею в виду? Имею я в виду Его, Господа, Благословен Он». Сказала Гинда-Пуа: «За что сделал Он Ициклу нашему так?!» Сказала Ривка: «Девочка, не обидевшая ни разу в жизни даже тени мухи… Ой, что выпало ей!»
Услышал Эфраим, штукатур, разговор женщин. Покачал головой и сказал: «Когда вы спрашиваете, за что сделал Господь, Благословен Он, так Ицхаку и Шифре, спросите, кто мы такие и каковы наши заслуги, что Он, Благословенный, оказывает нам милость и посылает нам жизнь. Знает Господь, Благословен Он, что Он делает, и все, что Он делает, по справедливости Он делает, и нечего нам размышлять о Его суде. А если мы размышляем, так что мы выигрываем? Да только, глупости все это. Рабби Файш наверняка кошерный[127] человек. А теперь я спрошу тебя, Ривка, за что выпало ему то, что выпало? Пожалуйста, ответь мне на мой вопрос. Ой, добрые женщины, один ответ есть на все вопросы в мире, это ответ на наши злые дела. А теперь я спрошу вас, неужели есть в мире еще такой город, святой и дорогой и любимый, как Иерусалим? И почему приходит на него так много бедствий? И мало всех этих бед, так еще нет у нас питьевой воды. Или я спрошу тебя: разве есть в мире такая чудесная нация, как народ Израиля, и, несмотря на это, нас бьют и наказывают. И если приведет тебе кто-нибудь всякого рода доводы, станет легче тебе?» Сказала Гинда-Пуа: «И все-таки тяжело. Конечно, мы знаем, что милосердие Господа, Благословен Он, безгранично, если это так, почему Он не жалеет нас?» Покачал Эфраим головой и сказал: «Уже возопил царь Давид: „Почему, Господи, стоишь далеко, скрываешься во времена бедствия?“ И что ответил ему Господь, Благословен Он, Давиду? Сказал Он ему: „Я — тот, кто наполняет собой мир“. Разве есть перед Создателем ближний или дальний? Да только когда приходит беда, человек убежден, что Он, Благословенный, далек от него».
Так они спорили о том, о чем все люди спорят со дня сотворения мира и по сегодняшний день. И на каждый вопрос, который задавали Ривка и Гинда-Пуа, Эфраим отвечал им языком псалмов и напевал им подходящий стих, а они снова и снова спрашивали. Они — не находили ответа на свои вопросы, а Эфраим не понимал, что может оставаться еще вопрос после его ответов. Под конец вобрал Эфраим голову в плечи и пропел задушевным голосом стих из псалма… «Прильнула к праху душа моя, оживи меня по слову Твоему!»
Эфраим не удовлетворился только словами, а пошел с десятью евреями к Западной стене и не сошел с места, пока они не закончили книгу псалмов. А когда дошли до стиха «…Спаси от меча душу мою, от пса — единственную мою…», написал он имя Ицхака и имя его матери на клочке бумаги и вложил записку меж камней стены. А поскольку то, что исходит из уст детей, чистых от греха перед лицом Создателя, имеет больший вес, он собрал детей с улицы и произнес с ними псалмы. И когда дошел до стиха «…Спаси от меча душу мою, от пса — единственную мою…», повторил этот стих двести восемь раз, согласно гематрии имени Ицхака. Но все это не помогло, ведь приговор уже был подписан.
А теперь, дорогие друзья, когда мы оглядываемся на жизнь Ицхака, мы стоим потрясенные и устрашенные. За что он наказан так? Неужели за то, что он обрек на страдания собаку? Но ведь он не хотел этого, а только пошутил. Это и еще другое, хотя конец Ицхака Кумара не связан напрямую с его началом. По своей природе и по своим способностям должен был Ицхак обосноваться на земле, и был бы там счастлив, и привез бы отца, и братьев, и сестер. Несчастные эти, не видевшие светлой минуты в жизни, как они были привязаны к Эрец! Сестры Ицхака нашли бы здесь женихов, а Юделе пахал бы ее землю и складывал бы о ней чудесные стихи. А реб Шимон Кумар, отец Ицхака, товарища нашего, отец, которого все еще преследуют кредиторы, увидел бы счастье своих сыновей и дочерей и был бы счастлив. И Ты, оплот нашего спасения, Всеведущий и Всемогущий, Ты слушал бы из уст жаждущих от Тебя спасения хвалу Тебе во все дни их. Легко им, тем, что не затрудняют себя лишними размышлениями — либо из-за излишней наивности, либо из-за излишней мудрости. Но всякий, кто не особо наивен и не особо умен, что он может сказать и что ответить?
