Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Конечно, точка зрения Пикока на искусство, и в частности литературу, иная, чем у Форсайта. В первую очередь она лишена категоричности и прямолинейности Форсайта. Напротив, некоторые положения Форсайта получают ироническое освещение у Пикока.
Но все же в сути своего взгляда на задачи литературы, ее самобытности Пикок близок Форсайту. Пикок преуменьшает собственное значение литературы как искусства, стремясь в первую очередь понять ее историческую роль на разных этапах развития цивилизации.
Пикок не отрицает высокого гражданского предназначения поэта, особенно, как он отмечает, в век Гомера. Однако, с его точки зрения, современные поэты перестали быть интеллектуальными и духовными вождями народов. Измельчав, они утратили свое духовное «первородство». В творчестве современников Пикок не видит блеска интеллекта, их областью стала сфера чувства. Романтических поэтов он делит на следующие две группы: тех, кто видит свою главнейшую задачу в ублажении и развлечении читателей (Мур, Скотт, Хант, Ките), и тех, кого, хотя они и сторонятся в своем творчестве важных вопросов времени, нельзя упрекнуть в отсутствии серьезности и искренности (лейкисты). К этой же группе Пикок относит и Шелли, творчество которого для него отрадный пример поэта, видящего свою задачу в направлении умов читателей.
Отдавая должное таланту лейкистов, Пикок пишет об их культе чувства, о субъективном начале, пронизывающем их творчество, с немалой иронией и сарказмом.
Утилитарный подход Пикока к поэзии вызвал протест Шелли, ответившего своему оппоненту статьей «Защита поэзии».
По сравнению с эссе Пикока, статья Шелли значительно длиннее, тон дискурсивен, но, по всей вероятности, он и должен быть таким, потому что Шелли видел свою задачу в том, чтобы обстоятельно ответить на серьезные обвинения Пикока.
Шелли никак не мог согласиться с положениями Пикока о том, что современная поэзия по своему преимуществу повышенно субъективна, декоративна, а потому по своим задачам вторична и бесполезна человечеству.
Шелли выдвинул ряд собственных положений, по которым он считал необходимым поспорить с Пикоком. По его глубокому убеждению, воображение не менее важно в процессе творческого акта, чем разум. Более того, он не считает возможным столь решительно противопоставлять воображение и разум; в творчестве они скорее должны дополнять друг друга. С этих же дополняющих друг друга позиций он рассматривает взаимоотношения поэзии и философии, считая, что очень многие философы по тому, как часто они прибегают к роли воображения, поэты. Иными словами, Шелли, поэт и мыслитель, по своей природе романтический, уделяющий особое внимание роли воображения, в своей полемике с Пикоком пытается восстановить равновесие между поэзией и философией, чувством, воображением и разумом.
Прочитанные вместе «Четыре века поэзии» Пикока и «Защита поэзии» Шелли воспринимаются как своеобразный литературно-философский диалог, значение которого для того периода было огромным. В своем споре-диалоге Шелли и Пикок представляли две силы, две литературно-общественные группировки, которые с течением времени стали все дальше отдаляться друг от друга. Но этот спор стал прообразом великого спора утилитаристов и гуманитариев, который особенно дал о себе знать во второй половине XIX в.
К числу статей-манифестов Пикока можно отнести и его эссе «The Epicier», где он снова повторяет тезис о социальной обусловленности любого искусства и формулирует задачи писателя-сатирика.
Особое место в наследии Пикока-критика занимают его «Воспоминания о Шелли» и его рецензия на издание писем и дневников Байрона, осуществленное Томасом Муром.
К жанру биографии Пикок относился сдержанно, считая биографии делом досужих сплетников, которых занимают обстоятельства жизни других людей, по преимуществу великих. Он весьма неодобрительно отзывался о воспоминаниях Ли Ханта и Томаса Мура о Байроне. Тот в них казался Пикоку каким-то диковинным существом, живущим вне общества, но постоянно порождающим вокруг себя слухи и сплетни.
При жизни Пикока начался, процесс «портретирования» — создания культа поэта-творца. «Великий лексикограф», крупнейший авторитет» XVIII столетия Сэмюэл Джонсон в своих критических сочинениях стремился стать «обычным читателем», тогда как Колридж и Хэзлитт хотели себя видеть творцами. Вдова Шелли посвятила себя целиком увековечению его славы. Ее комментарий к стихам Шелли в изданиях 1824 и 1835-1840 гг. полезен, в нем содержатся ценнейшие сведения биографического характера, но они определенным образом обработаны. В эпоху, славящуюся своей религиозностью, Мэри Шелли подчеркивала в муже его платонизм, тем самым оставив буйный, мятущийся, дерзкий ум Шелли несколько в тени. Конечно, подобная «работа» над образом Шелли не слишком подобает дочери Годвина и Мэри Уолстонкрафт, но тем зримее проступает на этом примере воздействие растущей буржуазности.
Любивший во всем точность, в высшей степени бережно относившийся к памяти своих друзей, даже тех, кого уже давно не было в живых, презиравший викторианский этический канон, Пикок видел свою общественную и литературную роль в том, чтобы восстановить истину о Шелли. В конце 50-х годов, на склоне лет, удалившись от дел, Пикок принялся за жизнеописание поэта. Прежде всего он испросил разрешение родственников, уведомив их, что не намеревается создавать еще одну препарированную «Жизнь Шелли».
Задача была не из простых. В самом деле, как быть с атеизмом Шелли, в котором он не раз открыто признавался? Мэри Шелли сделала немало, чтобы как-то смягчить эту сторону жизни и творчества поэта. Другим сложным в викторианских условиях вопросом был разрыв Шелли с первой женой, Харриет, в ту пору беременной, и связь поэта с Мэри Годвин. Трудно было оправдать поведение Шелли и Мэри, хотя такие попытки предпринимались. Мэри Шелли замечала, что Харриет была неверна Шелли.
Свою задачу Пикок видел в точном и, насколько это возможно, бесстрастном следовании фактам, в отказе от любой, самой заманчивой, на непроверенной информации.
Может показаться странным, что, имея такие этические и художественные установки, Пикок вообще решился писать воспоминания о Шелли. В известном смысле то, что вышло из-под его пера, стало антибиографией, попыткой внести необходимые исправления в современную ему «шеллиану».
Он, оставшийся другом Харриет, и после разрыва не мог смириться с тем, что вину за разрыв английское общество склонно было возлагать на молодую женщину. Еще в 20-е годы он сделал все от него зависящее, чтобы помешать Ли Ханту, выступавшему по просьбе Мэри Шелли, опубликовать подобную версию разрыва. Теперь, в 70-е годы, никого, кто бы знал события доподлинно, кроме Пикока и Т. Дж. Хогга, в живых не было. Хогг писал биографию
