Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
— Ладно, — согласился Алесь. — Мы останемся, только если заедем туда.
Пан Ярош первым отвел глаза. Ему на миг стало страшно от недетской проницательности парня.
— Хорошо, — заключил он, — я дам Майке повеление собираться. Подождем пока что на конюшне.
В те времена в Приднепровье у богатых владельцев всегда существовали при конюшне, манеже, стойле и беговых дорожках — к словом, при всем, из чего состоял конный завод, — несколько комнат, что-то вроде мужского клуба.
Там всегда были диваны, чтобы гости могли отдохнуть. Гости оценивали коней, спорили, меняли и покупали, заключали соглашения, пили кофе, закусывали.
В комнате, куда Раубич привел Алеся, стояла огромная турецкая софа, стол с бутылками и закуской и несколько кресел.
Алесь зашел и сразу страшно удивился: в кресле у стола сидел человек, которого ему меньше всего хотелось видеть и которого он меньше всего надеялся встретить здесь. Слабо загорелый, с прозрачно-розовым румянцем на тугих щеках, пан Мусатов сидел за столом и попивал ледяную воду с лимонным соком.
Узкие, зеленоватые, как у рыси, глаза пристально и весело смотрели на княжича. Цепкие, скрыто-нервные руки сжимали сплющенными на концах, как долото, пальцами узкий стакан, весь дымчато-запотевший, в бусинках капель.
— В чем дело, пан Александр? — спросил Мусатов. — Вы не ожидали видеть меня тут?
— Отчего нет? — ответил Алесь. — Каждый мужчина может приехать на конюшню к пану Раубичу.
Вышло похоже на пощечину, и Алесь пожалел об этом, увидев глаза Раубича.
— Они, видимо, тоже не ожидали, — улыбнулся розовыми губами жандарм.
Алесь оглянулся и увидел пана Мнишка и Юльяна Раткевича, того самого представителя младшего рода, который когда-то на дворянском собрании подал записку о необходимости освобождения крестьян. Нервное желтоватое лицо Раткевича было сдержанно-злобным.
— Я просил бы вас не шутить так, — спокойно заметил Раубич. — Я, в конце концов, сам пригласил вас к себе.
— Извините, — напомнил Мусатов. — Я приехал не вчера и не завтра, как вы меня приглашали, а сегодня. Сами знаете, дела... Но я от всей души благодарен вам за лояльность и за постоянную готовность помогать властям.
— Не стоит благодарности. Наконец, кому, как не нам, заботиться о порядке в окрестностях.
Алесь уже ничего не слушал. Ведь за спинами Мнишка и Раткевича он вдруг увидел моложавое и наивное лицо... пана Выбицкого, загорщинского управляющего. Выбицкий прятал виноватые глаза и выглядел неловко, словно пойманный на чем-то. И это было понятно, потому что ему не надлежало быть здесь, потому что никто — от пана Юрия и Алеся и до последнего мужика — не думал, что он тут. Потому что еще вчера пан Адам Выбицкий на день отпросился у пана Юрия, чтобы съездить за покупками в Суходол.
Недалеко же он отъехал от Загорщины.
Следовало бы удивиться этому, но, наконец, это было его дело...
К тому же здесь сидел холуй, сыщик, которого нельзя было допускать в дела своих людей. Ради какой-то цели Раубич пригласил его сюда, освободив для себя один день. «Вчера» либо «завтра». Плохо же Раубич его знал. Такой всегда явится тогда, когда его не ожидают, именно «сегодня». «Сегодня», а не «вчера» или «завтра».
Алеся не касались дела пана Раубича. Но он видел, что Мусатов с любопытством наблюдает за встречей управляющего и молодого хозяина. Пристальные зеленоватые глаза смотрели с иронической пытливостью.
Загорский достал из кармана бумажник и начал копаться в нем.
— Добрый день, пан Адам, — неохотно, словно злясь на управляющего, промолвил он и достал из бумажника сто рублей,
— День добрый, пан Алесь, — ответил Быбицкий.
— Отец очень недоволен вами, — сказал Алесь и увидел, как испуганно содрогнулись ресницы управляющего. — Он считает, чтo вы могли бы провернуть дело быстрее... Возьмите вот.
Рука Выбицкого недоуменно взяла деньги.
— Вы задержались на лишний день и за этот день не могли настоять даже на пустячной скидке. Вы знали, что без Шаха нашему заводу — зарез, и ничего не добились. По вашей милости мы переплачиваем пану Раубичу сто рублей на этом жеребце.
Выбицкий наконец понял. Настолько понял, что даже «возмутился»:
— Вы еще молоды, князь, чтобы читать мне нотации.
— Молод я либо нет — не вам судить. Я — хозяин и вместе с отцом плачу вам деньги... Полагаю, напрасно плачу.
— Простите, князь, — испуганно произнес управляющий.
Мусатов отвернулся, явно потеряв всякий интерес к собранию.
— Вот так, — заключил Алесь.
Он взглянул на Раубича и решил поддеть немного и его за то, что вот приходится ехать верхом за близкий свет и неизвестно, по какому поводу.
— А вы, пан Ярош, действуете совсем не по-соседски. Пользуетесь нашей пристальной нуждой и торгуетесь, словно мы чужие люди. Не сбросить какой-то там сотни!
— Себе дороже, — опешил Раубич.
— Дело тут в принципе. Отношения не могут быть добрососедскими, если сосед не уступает соседу.
Глаза Раубича неуловимо смеялись.
— Ну, хватит уже, хватит, — отметил он. — Мы тут без вас пришли к согласию с паном Выбицким. Шах отправится в Загорщину сразу же. Я отказался от прибавки. И... знаете что, простите его.
— Да я и сам не хотел бы, — согласился Алесь. — Я ведь знаю его неподкупную честность. Знаю, что он не станет заниматься ничем, кроме дел хозяина. Просто обидно было.
Жандарм теперь уже совсем не слушал. Наоборот, сам завел спор с Раткевичем:
— Все дело в легковесности. Никому ни к чему нет дела. Русский космополитизм, социализм и незнание России с ее народом, вечные склоки и упрямство взяли верх над государственной и национальной идеей... Будто общество не может понять, что Россия может жить — и лишь тогда останется Россией — только с таким духом народа, как было при царях Иоанне Третьем и Алексее Михайловиче.
Нес что-то такое, что можно было прочесть в каждой правой газете.
Алесь ощущал, что само присутствие этого человека здесь, у Раубича, оскорбляет величие его чувства к Майке и сам воздух любимого дома.
— Я просил пана Мусатова о помощи, — объяснял Раубич. — Просто черт знает что. В моей Ходоновской пуще какие-то подозрительные люди. Есть порубки. На днях объездчик видел возле
