Томас Вулф - Паутина и скала
— Да, замечательным шалопаем! — объявила Эстер. — Замечательным пьяницей! Замечательным бабником! Он дал тебе прекрасный отчий дом, так ведь? Оставил громадное состояние, не правда ли? Ты должен быть благодарен ему за все, что он сделал для тебя! За то, что превратил тебя в изгнанника и бродягу! За то, что наполнил твое сердце ядом и ненавистью против людей, которые любили тебя! За свою черную, извращенную душу и всю ненависть в твоем безумном мозгу! За то, что он сделал тебя чудовищем, которое ранит друзей в сердце, а затем покидает их! И постарайся как можно больше походить на него! Иди по его стопам, раз тебе этого хочется, и постарайся стать таким же низким, как он!
Эстер не могла удержаться от этих слов, сердце ее переполняли злоба и ненависть, ей хотелось наговорить самых жестоких, ранящих вещей. Хотелось причинить Джорджу такую же боль, как он ей, и, глядя на него, она испытывала отвратительную радость, так как видела, что боль причинила ему ужасную. Лицо его побелело, как мел, губы стали непослушными, синими, глаза сверкали. Он попытался заговорить, но сразу не смог, а когда все же заговорил, губы не повиновались ему, и поначалу она едва слышала его.
— Уходи! — сказал он. — Уйди из моей квартиры и больше не возвращайся!
Эстер не шевельнулась, не могла шевельнуться, и внезапно он заорал на нее:
— Убирайся, черт возьми, а то вытащу на улицу за волосы!
— Ладно, — заговорила она дрожащим голосом, — ладно, уйду. Это конец. Но от всей души надеюсь, что со временем какая-нибудь сила заставит тебя понять, какая я. Надеюсь, когда-нибудь ты перенесешь те же страдания, какие причинил мне. Надеюсь, когда-нибудь поймешь, что сделал со мной.
— Сделал с тобой! — выкрикнул Джордж. — Да я отдал тебе свою жизнь, будь ты проклята! Вот что я с тобой сделал! Ты располнела и расцвела на моей энергии и жизни. Ты опустошила, иссушила меня; вернула себе юность за мой счет — да! И отдала ее этому гнусному публичному дому, именуемому театром! «О, Господи, — ухмыльнулся он, с издевательским жеманничаньем передразнивая ее сетования. — Что ты сделал со мной, жестокий зверь?». Что ты сделал с этой милой, славной американской девицей, едва знающей разницу между содомией и изнасилованием, до того она чистая и невинная! Как ты посмел, растленный негодяй, соблазнить эту чистую, милую сорокалетнюю девушку, когда тебе было целых двадцать четыре года, как не постыдился лишить эту бродвейскую молочницу ее незапятнанной девственности? Позор тебе, гнусный провинциал-совратитель, ты приехал к этим простодушным, доверчивым городским ублюдкам и погубил своей преступной страстью эту невинную, застенчивую девицу, не имевшую еще и двадцатипятилетнего опыта в любовных шашнях! Позор тебе, разжиревший плутократ, получающий две тысячи в год учителишка, ты обольстил ее блеском своего золота, увлек от простых радостей, которым она всегда предавалась! Когда ты познакомился с нею, у нее было всего-навсего три личных счета, но она была счастлива в своей непорочной бедности, — глумливо произнес он, — и довольствовалась простыми радостями евреев-миллионеров и невинными прелюбодеяниями их жен.
— Ты знаешь, что я никогда не была такой, — сказала Эстер, дрожа от негодования. — Знаешь, что у меня ничего не было ни с кем из этих людей. Джордж, я знаю, какая я, — произнесла она с гордостью, — и все твои грязные слова, грязные обвинения не могут сделать меня иной. Я работала, не покладая рук, я была порядочной, я всю жизнь стремилась к добру и красоте. Я превосходная художница и знаю себе цену, — гордо сказала она дрожащим голосом, — и никакие твои слова не могут этого изменить.
— Сделал с тобой! — повторил Джордж, словно не слыша слов Эстер. — Ты загубила мою жизнь, свела меня с ума, вот что я с тобой сделал! Ты продала меня моим врагам, и они хихикают за моей спиной!
Грязные слова теснились у него в горле и изливались из уст потоком непристойностей, голос его от ожесточения и ненависти стал хриплым.
Снаружи по улице шли люди, Джордж слышал их шаги под окном. Неожиданно раздался чей-то невеселый, неприятный, пронзительный уличный хохот. Этот звук мучительно резанул ему слух.
— Слышишь! — безумно выкрикнул он. — Клянусь Богом, это они смеются надо мной! — Бросился к окну и закричал: — Смейся! Смейся! Ну, давай же, хохочи, грязная свинья! Пошли вы все к черту! Я свободен от вас! Теперь никто не в силах навредить мне!
— Джордж, никто не собирается тебе вредить, — сказала Эстер. — Единственный твой враг — это ты сам. Ты губишь себя. У тебя в мозгу появилось что-то безумное, злобное. Если не изгонишь этого, ты погиб.
— Погиб? Погиб? — тупо, ошеломленно повторил он. Потом вдруг закричал: — Убирайся отсюда! Теперь я по-настоящему знаю тебя и ненавижу!
— Ты не знаешь меня и не знал никогда, — ответила Эстер. — Ты хочешь меня возненавидеть, хочешь представить меня отвратительной женщиной и думаешь добиться этого лживыми словами. Но я себя знаю и стыжусь только того, что выслушиваю подобные слова от тебя. Я всю жизнь была порядочной женщиной, я любила тебя больше всех на свете, я была верна тебе, была твоим близким и любящим другом, и теперь ты отвергаешь лучшее, что имел. Джордж, ради Бога, постарайся избавиться от этого безумия. Ты обладаешь такой силой и красотой духа, каких нет ни у кого, но в тебе завелись безумие и злоба, недуг, который губит тебя.
Эстер умолкла, и Джордж ощутил в обезумевшем мозгу тусклый проблеск возвращающегося разума, гнетущий, отвратительный, бездонный стыд, ошеломляющее чувство безнадежного сожаления, неискупимой вины, невозвратимой утраты.
— Как думаешь, что это за недуг? — пробормотал он.
— Не знаю. Не я вложила его в тебя. Он уже был в тебе, когда мы познакомились. Ты гибнешь из-за него.
И внезапно Эстер не смогла больше сдерживать дрожь в губах, из горла у нее вырвался крик неистового отчаяния и горя, она яростно заколотила себя стиснутыми кулачками и разрыдалась.
— О, Господи! Этот недуг меня сломил. Я была такой сильной и смелой! Была уверена, что могу все, что сумею изгнать из тебя этот черный недуг, но теперь вижу, что не в состоянии! Я так любила жизнь, видела повсюду красоту и великолепие, жизнь постоянно становилась лучше. Теперь, просыпаясь, я думаю, как вынести еще один день. Я ненавижу свою жизнь, меня больше ничто не радует, я хочу умереть.
Джордж обратил на нее тупой, растерянный взгляд. Машинально провел рукой по лицу, и на миг показалось, что в его глаза возвращается свет и осмысленность.
— Умереть? — тупо переспросил он. И тут волна мрака и ненависти снова захлестнула его мозг. — Умереть! Ну так умри, умри, умри! — закричал он яростно.
— Джордж, — сказала Эстер с трепетной, страстной мольбой, — мы не должны умирать. Мы созданы для жизни. Ты должен изгнать этот злобный мрак из души. Ты должен любить жизнь и ненавидеть это жалкое существование. Джордж! — воскликнула она снова с твердой убежденностью. — Жизнь хороша и прекрасна. Верь мне, я много жила, я многое знаю, во мне много красоты и великолепия, и я отдам все это тебе. Джордж, помоги мне, ради Бога, протяни мне руку помощи, а я помогу тебе, и мы оба спасемся!
— Ложь! Ложь! Ложь! — негромко произнес он. — Все до последнего слова.
— Это чистая правда! — воскликнула она. — Клянусь Богом!
Он помолчал, тупо, бессмысленно глядя на нее. Потом в душе у него снова вспыхнула безумная ненависть, и он закричал:
— Что стоишь? Уходи отсюда! Убирайся! Ты лгала мне, обманывала меня и теперь стараешься обвести вокруг пальца!
Она не шелохнулась.
— Уходи! Уходи! — хрипло выпалил он.
Она не шелохнулась.
— Уходи, говорю! Проваливай! — произнес он шепотом. Яростно схватил ее за руку и потащил к двери.
— Джордж! — сказала она. — Это конец? Вот так кончается вся наша любовь? Ты не хочешь больше никогда меня видеть?
— Уходи! Уходи, слышишь? И больше не появляйся!
С губ ее сорвался протяжный жалобный стон отчаяния и крушения.
— О, Господи! Я хочу умереть! — воскликнула она. И уткнувшись лицом в сгиб руки, горько, безутешно заплакала.
— Ну и умирай! Умирай! Умирай! — выкрикнул Джордж, грубо вытолкал ее из комнаты и захлопнул дверь.
38. СЪЕДЕННЫЕ САРАНЧОЙ ГОДЫ
В коридоре было темно, тихо. Эстер стала спускаться по старым, скрипучим ступеням и услышала звучание тишины и времени. Она не могла расслышать в нем слов, но оно шло из старых, мрачных стен, ветхих досок, укромных глубины и протяженности впечатляющего, заключенного в стенах пространства. Лик пространства был темен, непроницаем, сердце, подобно сердцу царей, неисследимо, и в нем скопилось все знание о множестве неприметных жизней, сорока тысячах дней и всех съеденных саранчой годах.
Эстер остановилась на лестнице, подождала, оглянулась на закрытую дверь с надеждой, что она откроется. Но дверь не открылась, и Эстер вышла на улицу.
