Синклер Льюис - Бэббит; Эроусмит
Так Мартин стал почтенным гражданином.
Осенью 1912 года, когда мистер Дебс, мистер Рузвельт, мистер Вильсон и мистер Тафт домогались президентства{113} и когда Мартин Эроусмит прожил в Уитсильвании полтора года, Берт Тозер сделался видным общественным деятелем. Он вернулся из столицы штата со съезда Передовых Провинциалов Америки, преисполненный великих идей. Некоторые города Северной Дакоты послали на съезд Делегации Агитаторов, а деревня Гронинген снарядила колонну из пяти автомобилей с громадными вымпелами, на коих значилось: «Гронинген за Белого Человека и Черную Пашню».
Берт вернулся с предложением, чтобы все местные автомобили украсились уитсильванским вымпелом. Он закупил их тридцать штук и продавал желающим в своем банке по семьдесят пять центов штука. Каждому, кто заходил в банк, Берт объяснял, что продает вымпелы по себестоимости, отступая от истины всего на одиннадцать центов. Он прискакал к Мартину, требуя, чтобы тот первым показал пример.
— Не хочу я, чтобы на моей машине болталась какая-то глупая тряпка, — возражал Мартин. — К чему это, собственно?
— Как к чему? Да чтобы рекламировать свой город. Очень просто!
— Да что тут рекламировать? Или ты думаешь, грязная тряпка на кузове старого форда убедит приезжего, что Уитсильвания — такой же мировой центр, как Нью-Йорк, или еще почище?
— Ты всегда был чужд патриотизма! Предупреждаю, Март, если ты не прицепишь вымпел, я позабочусь, чтобы все в городе это заметили!
В то время как все прочие полуразбитые местные автомобили возвещали миру или по меньшей мере нескольким квадратным милям, что Уитсильвания — «Диво-город в сердце Северной Дакоты», дребезжащий форд Мартина разъезжал в голом виде; и когда враг Эроусмитов, Норблом, поговаривал: «Все-таки ждешь, что человек будет радеть о пользе общества, ценить край, из которого выжимает деньги», — почтенные граждане кивали головой, сплевывали наземь и брали под сомнение славу Мартина, уитсильванского чудотворца.
3Были у него близкие друзья — парикмахер, редактор «Орла», владелец гаража, с которым он запросто толковал об охоте и об урожае и с которым играл в покер. Пожалуй, он был с ним даже слишком близок. По уставу округа Кринсен, молодому специалисту разрешается изредка выпить при условии, что это останется в тайне и что он зато будет проявлять нежную любовь к местному духовенству. Мартин же был сух с духовенством и никогда не скрывал, когда пил или играл в покер.
Если находил он скучными разговоры пастыря Единого братства о Писании, о вреде кинематографов и о позорно низкой оплате священников, виной тому было вовсе не высокомерие или самомнение: просто Мартину занятней казались язвительные напоминания владельца гаража, что в покере ставка назначается до прикупа.
По всему штату рассеяны были знаменитые игроки в покер — крестьянской внешности парни с деревянными лицами; парни, которые, сняв пиджаки, жевали табак; парни, от которых не услышишь длиннее фразы, чем «за мною», и для которых не было выше наслаждения, чем обобрать вылощенного и самодовольного коммивояжера. Когда распространялся слух, что идет «большая игра», чемпионы округа молча появлялись и брались за работу: леополисский агент по продаже швейных машин, гробовщик из Вандергайд-Грова, бутлеггер из Сент-Льюка и краснолицый толстяк из Мелоди — человек без определенных занятий.
Однажды (об этом до сих пор рассказывают с восхищением по всей долине) в конторе уитсильванского гаража игра шла семьдесят два часа без перерыва. Гараж переделан был из конюшни; в нем были свалены длинные кнуты и попоны, и конский запах примешивался к запаху бензина.
Игроки приходили и уходили, иногда спали час-другой, тут же на полу, но в игре участвовало все время не менее четырех человек. Дым дешевых слабых папирос и дешевых крепчайших сигар витал над столом, подобный злому духу; пол был усеян окурками, спичками, старыми картами и бутылками из-под виски. Среди бойцов были Мартин Эроусмит, парикмахер Алек Инглблед и какой-то дорожный техник; все они разоблачились до фланелевых рубах и часами не двигались с места, теребя карты, скосив пустые глаза.
Прослышав про этот подвиг, Берт Тозер убоялся за добрую славу Уитсильвании и стал нашептывать всем и каждому о дурных привычках Мартина и своем долготерпении. Так случилось, что, когда Мартин как врач достиг своей наивысшей славы и процветания, по долине Пони-Ривер поползли пересуды, что он игрок, что он «выпивает», что он никогда не ходит в церковь; и все богобоязненные граждане смаковали, сокрушаясь: «Горько видеть, как приличный молодой человек губит себя».
Мартин был столь же нетерпелив, сколько упрям. Его злили благодушные приветствия, вроде: «Оставили б вы и нам глоточек, док», или: «Если вы не слишком заняты покером, вы, может быть, заехали бы к нам взглянуть на мою жену?» Он допустил нелепую мальчишескую бестактность. Однажды он услышал, как Норблом заметил почтмейстеру: «…Парню, который зовется врачом только потому, что ему подвалило счастье с дурехой Агнес, не следовало бы напиваться и позорить…»
Мартин остановился.
— Норблом! Вы обо мне?
Лавочник медленно повернулся.
— У меня найдутся дела поважнее, чем говорить о вас, — прокудахтал он.
Когда Мартин пошел дальше, он слышал за спиной смех.
Он убеждал себя, что фермеры великодушны, что их любопытство вызвано отчасти доброжелательным интересом к нему, что оно неизбежно в деревне, где самое захватывающее событие за год — пикник, устраиваемый четвертого июля{114} воскресной школой Единого братства. Но его брала оторопь от нескончаемых, до тошноты подробных пересудов по всякому поводу. Он не мог избавиться от чувства, точно каждое слово, которое он говорил в своем кабинете, передавалось, как в рупор, из одного оттопыренного уха в другое по всем проселочным дорогам.
Он без скуки беседовал с парикмахером о рыбной ловле, без высокомерия относился к мании предсказывать погоду, но, кроме Леоры, ему не с кем было поговорить о своей работе. Ангус Дьюер был холоден, но Ангус зорко следил за каждой новинкой в технике хирургии и был ярым спорщиком. Мартин видел, что если не сопротивляться, то он под гнетом захолустного уклада не только погрязнет в боязливом благонравии, но и закоснеет в рутине рецептов и компрессов.
Не поможет ли ему встряхнуться доктор Гесселинк из Гронингена?
Мартин видел Гесселинка только раз, но он повсюду слышал о нем, как о самом честном враче на всю долину. И вот однажды Мартин надумал его навестить.
Доктор Гесселинк, человек лет сорока, был румян, высок, широкоплеч. Сразу чувствовалось, что он внимателен и не боится ничего, хотя, может быть, и страдает отсутствием воображения. Он принял Мартина без бурных восторгов, и пристальный взгляд его говорил: «Ну, что вам угодно? Я человек занятой!»
— Доктор, — разошелся Мартин, — вам не кажется, что очень трудно следить за новыми достижениями в медицине?
— Нет. Читайте медицинские журналы.
— Да, но вам… К черту, я не хочу разводить сентименты, но не кажется ли вам, что если не общаться с «китами» в столицах, то появляется умственная лень… Как бы недостаток воодушевления?
— Не нахожу! Меня достаточно воодушевляет старание помочь больному.
Мартин про себя взбунтовался: «Ладно, если ты не хочешь быть любезным, ну тебя к дьяволу!» Но он попробовал снова:
— Знаю. Но для собственного интереса… ради удовольствия способствовать росту медицины… Как нам угнаться, если у нас нет ничего — только рутина практики среди фермеров?
— Эроусмит, может быть, я к вам несправедлив, но среди вас, молодых врачей, очень многие глядят свысока на фермеров, которые выполняют свою работу лучше, чем вы свою. Вы думаете, что, если б вы жили в большом городе, с библиотеками, с медицинскими конференциями и прочим, вы развивались бы. Однако я не вижу, что вам мешает учиться дома! Вы считаете себя гораздо образованней здешних фермеров, но вот я заметил, вы говорите «киты», «к черту» и всякое такое. Много ли вы читаете? Лично я вполне доволен. Мои пациенты обеспечивают мне превосходный заработок, ценят мой труд, почтили меня избранием в Совет попечителей школы. Я нахожу, что очень многие фермеры думают куда упорней и прямей, чем краснобаи, которых я знавал в городе. Право! Я не вижу оснований считать себя выше их. И мне не скучно!
— Да и я, черт возьми, не скучаю! — пробурчал Мартин.
Когда ехал домой, он со злостью думал о высокомерном смирении Гесселинка, но тревожное раздумье все сильнее овладевало им. Это правда: он недоучка. Его считают образованным, потому что он кончил колледж. Но разве он смыслит хоть что-нибудь в экономике, истории? Что он понимает в живописи или музыке? А поэзия? Если не считать просмотренного второпях к экзаменам, из поэзии он читал только стихи Роберта Сервиса{115}, а из прозы, кроме медицинских статей, он теперь читает только отчеты о бейсболе и отдел происшествий в миннеаполисских газетах да ковбойские рассказы в журналах.
