Халлдор Лакснесс - Свет мира
Как-то раз один крестьянин поехал осенью в чужой приход, — следовала длинная родословная, описание округи с названиями всех местечек и хуторов на мало посещаемых дорогах, подробное описание экономических условий, год, месяц, погода. Приближался вечер, темнело. Крестьянин подъезжает к маленькому хутору на берегу фьорда, карабкается к окошку на крыше и кричит:
— С вами Бог!
После долгого молчания изнутри отвечают:
— Нету здесь Бога.
— Нет, есть, — говорит крестьянин сердито и входит в заброшенный дом.
Он стелет себе на полу и засыпает. Через некоторое время он просыпается оттого, что ему на грудь что-то упало. Он ощупывает упавший предмет, и оказывается, что это кошачья голова, но крестьянин не уступает и тут же швыряет голову обратно, потом снова ложится и засыпает. Поспав еще немного, он опять просыпается оттого, что ему что-то упало на грудь, на этот раз гораздо тяжелее. Он ощупывает этот предмет, и оказывается, что это голова тюленя. Крестьянин немного рассердился, он хватает тюленью голову обеими руками и швыряет в бешенстве туда, откуда она прилетела, а потом опять ложится и засыпает. В третий раз что-то падает ему на грудь, и на этот раз, без сомнения, самое большое и тяжелое. Крестьянин вскакивает с пола, ощупывает этот предмет, и оказывается, что он держит в руках голову женщины с длинными распущенными волосами, которые он может намотать на пальцы. Тогда крестьянин говорит такие слова:
— Что, дьявол, ты, видно, уже не шутишь?
Он поднимается и что есть силы швыряет женскую голову туда, откуда она прилетела, и снова ложится; к сожалению, так и не удалось узнать, хорошо ли спал крестьянин остаток ночи.
Нежная, прохладная рука спряталась в руке скальда, словно воробышек, ищущий защиты от ястреба; девушка сидела, прижавшись к нему, и он чувствовал запах ее волос. Но в это мгновение стюард распахнул дверь и сказал, что уже полночь и салон закрывается. Все разом встали, веселые, точно птицы на рассвете, они не стали дожидаться конца истории; или она уже кончилась? Бера исчезла. Может, скальду только показалось, что она сидела рядом, спрятав свою руку в его руке?
Глава двадцатая
Наутро она посмотрела на него глубокими светлыми глазами, это было ясное весеннее небо, таящее множество обещаний, однако ни одно из них не могло бы быть выражено словами. Казалось, будто она видит скальда в первый раз. Пароход стоял у пристани в маленьком городке, лежавшем у подножья горы. Скальд заговорил с ней.
У отца с матерью она была одна, братьев и сестер не было, родилась она в столице, но с трех лет жила в отдаленной части страны у сестры отца и ее мужа, это была пасторская семья. Весной ей пришлось поехать в столицу, чтобы навестить мать и побыть с ней. Девушка ничего не прибавила, но скальд понял и так: она была возле матери, пока та не умерла.
— Твоя покойная мать тяжело болела? — спросил скальд.
— Мой отец — алкоголик, — ответила девушка. Она говорила сдержанно и спокойно, не стремясь к чрезмерной откровенности, и глядела в даль фьорда. Сцена прощания отца с дочерью поведала скальду Оулавюру Каурасону длинную историю: одаренный образованный человек начал пить и увлек за собой молодую женщину в бездну отчаяния и нужды. Маленькую трехлетнюю девочку спасли от гибели, она воспитывалась в добропорядочном пасторском доме вдали от родителей. Но почему мать, увидев, к чему все клонится, не бросила мужа, чтобы заботиться о своем ребенке и сберечь здоровье? Может быть, она любила его так горячо, что позабыла о дочери и даже начала пить вместе с ним? Слава Богу, что девочку вырвали из этих печальных семейных обстоятельств и избавили от столь тяжелой картины. Скальд рассматривал ее профиль, пока она стояла, наклонившись над поручнями, и смотрела на незнакомый фьорд и незнакомые горы. Может, ее мать когда-то была похожа на нее? Неужели мир действительно способен погубить то, что прекрасно само по себе? Или те хрупкие люди, которых боги любят особенно сильно и дарят красотой, рискуют быть втоптанными в грязь скорее, чем все остальные, именно потому, что красота к безобразию ближе, чем что-либо другое? Может, и этой молодой девушке предстоит полюбить плохого человека?
— Пойдем на берег? — предложил он. — Я жду двух девушек, — сказала она.
— А куда вы пойдете? — спросил он.
— Не знаю, — ответила она. — А ты куда пойдешь? Она обратилась к нему на «ты», не выказывая никаких других знаков доверия. Он не знает, куда пойдет, он неопытный путешественник, здесь ему все одинаково незнакомо. Пришли девушки. Он не попросил разрешения составить им компанию, боясь, что она сочтет это навязчивостью. Но, сойдя на пристань, она на мгновение оглянулась: он все еще стоял на палубе и смотрел ей вслед. Он пошел на берег один. Вскоре он встретил ее на площади возле витрины.
— Ты одна? — спросил он.
— Они пошли в лавку, — ответила она.
— А ты почему не пошла вместе с ними? — спросил он.
— Потому.
— Вы идете куда-нибудь в определенное место? — спросил он.
— Да.
— А-а, ну, тогда до свидания, — сказал он и приподнял шапку.
Она сказала:
— Мне все равно, я могу пойти и вместе с тобой.
Потом, спустя уже много времени, скальд размышлял над тем, действительно ли девушки зашли в магазин или она сама отстала от них и остановилась возле витрины, поджидая его.
В этом месте не было спуска к морю.
— Поднимемся на гору? — предложил он.
— Только не высоко, — сказала она.
— Посмотрим, не найдем ли мы здесь знакомых цветов, — сказал он.
Он делал слишком большие шаги, и ей пришлось поторапливаться, чтобы не отстать от него, она семенила быстрыми мелкими шажками, а может, у нее были просто чересчур высокие каблуки. Он не мог удержаться, чтобы не разглядывать ее, когда она шла рядом с ним по дороге, такая худенькая, серьезная, но светлая и новая, с этим радостным солнечным сиянием на волосах, губах и щеках.
— Тебе не кажется странным, что мы с тобой одни в незнакомом месте? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — А тебе?
— На самом деле до этой минуты нас и не существовало, — сказал он.
— Я тебя не понимаю, — сказала она.
— То есть и ты и я существовали, конечно, где-то и прежде, но не мы, — сказал он. — И не этот берег. Мир создан только сегодня.
— Опять ты меня пугаешь, — сказала она, но взглянула на него с улыбкой, чтобы он не подумал, будто она сердится.
В придачу к обычному очарованию она получила от Творца нечто неуловимое — некий таинственный штрих, его чувствуют все, но никто не может сказать, в чем именно он выражен; какой-то оттенок, который не поддается объяснению, ибо превосходит все толкования и делает любое из них бессмысленным, но в котором тем не менее заключено все. Сама она и не подозревала об этом чуде и не старалась хоть сколько-нибудь им воспользоваться, в ее поведении не было ни капли кокетства, не чувствовалось и намека на легкомыслие. Скальд опасался, что первый мужчина, который сделает ей комплимент, сразу же разрушит эти чары.
Роса еще сверкала в листьях росницы. Они уселись на камнях и смотрели вниз на крыши этого чужого городка, на его спокойный фьорд, на синевато-зеленые горы и чистое чужое небо.
— Приятно увидеть мир в первый раз именно в такое утро, — сказал он.
— Угу, — сказала она.
Под ее совершенным взглядом, делавшим всю поэзию пустой болтовней, он терял дар слова.
— Бера, — попросил он, — научи меня говорить с тобой.
— Нет, — ответила она.
— Иногда мне кажется, будто твой мир выше всех человеческих чувств, — сказал он.
Она спрятала от него глаза, поджала губы, и у нее на лице снова появилось грустное отрешенное выражение, оно скорее пристало лицу несчастной, замученной неудачами женщины, от которой отвернулись все люди и все надежды которой оказались блуждающими огоньками. Одно мгновение казалось, будто она хочет что-то сказать и не может найти слов, но потом она встала и одна пошла прочь.
— Я сказал какую-то глупость, — испугался он. — Что мне делать?
— Я хочу вернуться на пароход, — сказала она. — У меня слишком высокие каблуки, чтобы гулять по такой дороге.
Скальд страшно огорчился из-за своей неловкости и пытался ее загладить. Тогда она нашла несколько цветов, сорвала их и, показав ему, произнесла:
— Резуха альпийская, вероника, ястребинка.
— Откуда ты знаешь эти названия? — спросил он.
— От дяди.
— Тебе повезло, — сказал он, — у тебя образованный дядя. Я вырос на хуторе у Подножья. Там были два брата, они дрались друг с другом из-за права командовать мною. Иногда перепадало и мне. Однажды я пролежал в постели целых два года. В юности я был самым несчастным человеком во всей Исландии.
Но когда она посмотрела ему в глаза, он понял, что стоило вытерпеть все на свете, чтобы в конце концов встретить этот взгляд. Он удивлялся, что у молодости может быть столько нежности и покоя. Заглянув ему в душу, она коснулась его руки и сказала:
