Кнут Гамсун - Редактор Люнге
VII
Появление в свет следующей статьи Фредрика Илена не заставило себя на этот раз долго ждать. Эта небольшая статья о приготовлении очищенных дрожжей, составленная по нескольким немецким журналам, состоящая из добросовестных и осторожных умозаключений после целого ряда доказательств, отмеченная честным отношением Илена к своему делу. Эта маленькая статья, в которую её автор вложил всё своё прилежание, получила привлекательную обработку и почётное место в «Газете». Илен сам не мог понять, почему его работа удостоилась такой чести. Теперь уж о нём начали говорить, прохожие обращали на него внимание на улице; было грешно, что такой человек не получает назначения, ему надо было бы иметь лабораторию, хотя бы небольшую, такое место, где он мог бы производить самостоятельные опыты, он, может быть, чего-нибудь добьётся, сумеет делать самостоятельные научные открытия. Ну, пока он нашёл себе пристань у Люнге, здесь он не пропадёт.
А Люнге неустанно ободрял его, поддерживал и давал возможность испытывать свои силы. Он совсем не скупился на вознаграждения; благодаря двум статьям в «Газете», Фредрик сумел дать матери немалую сумму и, кроме того, приобрёл себе много ценных книг. Люнге удачным способом взял весь дом Иленов под своё покровительство, даже рукоделие старой фру Илен удостоилось заметки в газете.
Из тех или иных соображений «Газета» стала интересоваться спортом, в ней начали появляться длинные телеграммы о гонках, имена победителей печатались кричащими буквами на её столбцах, им отводилось такое место, что все должны были их читать.
Дюжина имевшихся в городе велосипедистов, все, которые умели на чём-нибудь ездить, нашли в «Газете» самого горячего друга, который с достоинством защищал их против всяких недоразумений, они получили свою собственную рубрику в газете, настоящий периодический орган спорта, который всегда изобиловал именами спортсменов. Это была новая область, новая страна, которую Люнге покорил; каждый приказчик, имеющий велосипед, сделался его преданным подписчиком, а бледные учительницы стали размахивать руками и покачивать плечами во время своих прогулок вверх и вниз по Замковому холму (Слодсбагену). Они приобрели очень задорный вид. Однажды «Газета» сообщила маленькую пикантную новость, что дочь норвежского полковника NN ездила по Копенгагену, сидя на козлах своего экипажа и управляя четвёркой лошадей. Какая выдающаяся молодая девушка! Уже два раза «Газета» имела возможность публично восхищаться ездой на велосипеде Шарлотты Илен. Впрочем, Люнге продолжал беспрестанно сообщать разнообразные и интересные вещи. «Утренняя Почта» не могла выдержать сравнения с ним; не было такого пожара, близко или далеко, не было во всей стране такого убийства, кораблекрушения, о которых в «Газете» не было бы длинной телеграммы. Орган Люнге начал становиться всё более и более необходимым в каждой интересующейся новостями семье.
Ему пришла на ум счастливая мысль обратиться к своим знакомым из среды художников и к другим остроумным людям с просьбой о сотрудничестве. Эти люди, которые едва умели писать, которым даже с трудом удавалось не слишком плохо читать, превосходно выражались на свежем и гениальном жаргоне художников. Целые столбцы превращались в сплошной галоп, и эта неожиданность тоже доставила публике большое удовольствие. Около Рождества, когда велосипедный спорт прекратился и стал обнаруживаться всё больший и больший недостаток в материале, Люнге, благодаря счастливому капризу судьбы, удалось поймать одного пастора, известного консерватора, который начал изучать социальный вопрос и имел мужество и желание объяснить эту серьёзную вещь своим ближним. Ничто не могло так хорошо пригодиться Люнге, как этот человек, который, как истинный консерватор и пастор, начал заниматься рабочим вопросом и финансовыми реформами и который быстро доставил ему целый ряд статей для опубликования. Разве в этом не видно было поразительного счастья, преследующего его! Насколько заслуживали внимания статьи пастора, какие тонкие рассуждения были изложены в этих работах, это его не касалось, — важно было то, что он ещё раз предоставил свои столбцы для одного из известных в стране консервативных имён: ему хотелось показать всему свету, как высоко он ставил дело над личностями. Не одна, конечно, газета, как из среды левых, так и правых, облизывалась на этого великолепного пастора, который обратился к «Газете», а не куда-нибудь ещё, чтобы излагать социальный вопрос.
«Газете» пришлось несколько расширить формат. Разнообразное содержание и американские заглавия переполнили её. Под конец публика стала обращаться к ней даже с мелкими личными просьбами, деловые люди тихо и скромно излагали свои пожелания на её столбцах и видели свои имена напечатанными по тому или другому поводу. Бедный часовщик, открывший своё заведение, придумал кормить тридцать маленьких детей обедом, приготовленным при помощи пара, и сам принёс эту новость в «Газету», которая отвела ей заметное место. Одному профессору была посвящена набранная убористым шрифтом редакционная заметка в дни его скорби, когда умер его шестилетний сын. Люнге присутствовал везде, его агенты сновали повсюду с утра и до вечера. И он с удовлетворением видел, что число подписчиков всё растёт и растёт.
Редактор Люнге не хотел признаться самому себе, что он проделывал эти небольшие уловки с газетой, чтобы скрыть её недостатки. Нельзя уж было больше отрицать, что прежнего пыла оставалось всё меньше и меньше. Его талант имел свои границы. Он был хитрым деревенским парнем, с умной головой и настолько сильным мгновенным негодованием, что ему не стоило почти никакого труда написать эпиграмму; на большее он не был способен; всё, что выходило за пределы одного столбца, он принуждён был давать писать другим. И вот он уже в течение многих лет писал свои заметки в семь строчек, он вложил в них весь свой запас иронии и горечи, его силы начали ослабевать, и он стал всё большую и большую часть работы предоставлять редакции. Ему никогда не приходило в голову считать своё дело потерянным, уважение к нему пустило слишком глубокие корни в общественном мнении, он ещё был способен играть свои номера с большим умением. Надо было прикрывать появляющиеся недостатки новыми неожиданностями, ведь никогда не могут надоесть разоблачения странствующих проповедников в Вестланде и пронырливых агентов в Осло. Когда он почувствовал, что идёт на убыль его полемический талант, при помощи которого он не раз одерживал блестящие победы в спорах, он переменил фронт, стал деловитым, начал вдруг осуждать тон печати и не мог вдоволь нагореваться по поводу этого тона. Как грубо и недостойно спорить таким образом! «Газета» не должна вмешиваться в эти дрязги, она слишком высоко себя ценит для этого, она должна употреблять свои силы на другие задачи. Нельзя переступать в печати известных границ, которые воспитанные люди обыкновенно ставят себе в частных спорах. «Газета» просто не будет больше отвечать на нападки, и за это её будут одобрять все воспитанные люди... Но люди, которые знали Александра Люнге, никак не могли понять, откуда у него взялась эта идея о воспитанности.
Теперь, прежде всего, надо было использовать Фредрика Илена; никакая другая газета не могла похвалиться более благородным именем, которое носили многие поколения генералов, епископов и крупных администраторов. Этот молодой человек удачно и умно излагал отвлечённые рассуждения о ягодах и приготовлении дрожжей; что мешало теперь Люнге дать ему возможность заняться более насущными вопросами? Ведь имелось много разных вещей, которые входили в область познаний кандидата естественных наук. И Люнге останавливает его однажды, как раз в то время, когда Илен передал ему пару столбцов о норвежском «Женевском», и решительно предлагает ему постоянное место в газете, за такое и такое вознаграждение.
Илен смущается и делает удивлённое лицо.
Предложение повторяется.
Люнге замечает, что к этому надо отнестись как к временной мере. Нет никакого сомнения, что Илена в будущем ожидает стипендия, так что речь идёт не о бессрочном договоре, а только о временном определённом занятии.
Илен находит предложение прекрасным и вознаграждение очень высоким, он соглашается, и уговор заключён.
Скоро Илену пришлось ещё поспорить с Лео Гойбро, который вмешался в чужие дела и советовал ему не делать этого шага. Не было таких вещей, в которых Гойбро не видел бы несчастья!
— Вы пожалеете об этом, — сказал Гойбро. — Это спекуляция. — И он пожал руку Илена, с влажными глазами, прося его одуматься.
Но Илен ответил:
— Я благодарю вас за ваше участие ко мне. Но в данном случае вы должны согласиться, что здесь прекрасное предложение и высокая плата.
Не помогло и то, что Гойбро сильно обиделся и ушёл своей дорогой; слава Богу, Илен теперь больше не зависит от других, притом Эндре Бондесен мог бы тоже снять угловую комнату в случае, если бы она опустела.
