Сомерсет Моэм - Тогда и теперь

Макиавелли нервно грыз ногти.

— Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь: мятежники уже не в силах сбросить герцога. Они упустили свой шанс и теперь будут стремиться к примирению.

Макиавелли бросил на юношу сердитый взгляд, которого тот явно не заслуживал.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Нет.

— Если отряды мятежников соединятся с войсками герцога, под его началом будет огромная армия. И ему придется пустить ее в дело. Никто не станет платить наемникам за праздное сидение в лагере. Но куда он двинет эту армию? Против кого? Я подозреваю, все решит встреча Эль Валентино с Паголо Орсини.

15

Поскольку доверять своему противнику мог только глупец — а таких в Италии не нашлось бы — и гарантии безопасности ценились не больше той бумажки, на которой они были написаны, кардинала Борджа, племянника папы, отправили к мятежникам в качестве заложника. Два дня спустя Паголо Орсини, изнеженный, тщеславный, словоохотливый толстячок, с круглым лицом и суетливыми манерами, появился во дворце, переодетый курьером. Эль Валентино устроил в его честь грандиозный прием. Они вели долгие переговоры. Но, несмотря на все усилия, даже за золото Макиавелли не удалось выяснить, что там обсуждалось. Секретари герцога избегали его. Лишь Агапито да Амала с улыбкой заметил, что комедия затеяна с единственной целью — удержать мятежников от дальнейшего наступления. Действительно, армии не покидали лагерей, а войска Болоньи, вступившие ранее во владения герцога, отошли за их границу. Ожидание становилось невыносимым, и наконец, используя как предлог письмо, полученное из Флоренции, Макиавелли попросил герцога принять его. Эль Валентино с добродушной улыбкой выслушал торжественные заверения Синьории в преданности и дружбе, а затем перешел к вопросу, интересующему Макиавелли.

— Я думаю, мы скоро придем к соглашению, — заявил герцог. — Капитаны хотят, чтобы я гарантировал безопасность их государств, и нам осталось только решить, как это можно устроить. Кардинал Орсини, брат Паголо, пишет проект договора. Что касается Флоренции, то вы можете быть спокойны. Я не позволю им причинять вред вашей Республике.

Герцог задумался, но через секунду заговорил вновь, снисходительно улыбаясь при этом.

— Бедняга Паголо раздражен поведением Рамиро де Лорки. Он обвиняет его в деспотизме, казнокрадстве и в притеснении людей, находящихся под защитой Орсини. (Рамиро де Лорка — самый верный капитан герцога — руководил отступлением остатков войск, разгромленных в битве под Фоссомброне.) Однажды мальчик-слуга нес вино Рамиро и случайно разлил его. Де Лорка пришел в ярость, толкнул мальчишку в огонь, и тот сгорел живьем. По каким-то своим соображениям Паголо принимал участие в мальчике. Я обещал ему во всем разобраться и, если факты подтвердятся, наказать виновного.

Но, как оказалось, мятежники не достигли полного согласия между собой. Наиболее осторожные стояли за мир, наиболее решительные требовали войны. Вителлоццо захватил цитадель Фоссомброне, а два дня спустя Оливеротто да Фермо штурмом взял Камерино. Таким образом, герцог потерял все территории, захваченные во время последней кампании. Не вызывало сомнения: Вителлоццо и Фермо хотели сорвать переговоры. Паголо Орсини пришел в неописуемую ярость. Герцог же, наоборот, сохранял хладнокровие. Орсини и Бентивольо были его наиболее могущественными врагами, и он понимал, что соглашение с ними приструнит всех остальных. Паголо уехал в Болонью. Когда он вернулся, Агапито да Амала сообщил Макиавелли, что соглашение достигнуто. Осталось лишь получить согласие кардинала Орсини.

Теперь Макиавелли ждал самого худшего. Раз Эль Валентино готов простить оскорбления, нанесенные ему мятежниками, а те — забыть страх перед герцогом, заставивший их взяться за оружие, значит, они договорились напасть на третью сторону. А этой третьей стороной могла быть либо Флоренция, либо Венеция. Но Венеция была сильна, а Флоренция — слаба. Порукой ей служила только мощь Франции, чье покровительство она покупала за золото, а казна Республики опустела. Что предпримет Франция, если Чезаре Борджа вместе с капитанами вторгнутся на территорию Флорентийского государства и захватят его беззащитные города?

Макиавелли не доверял французам. Опыт подсказывал ему, что настоящим они обеспокоены куда больше, чем будущим. Когда к ним обращались с какой-либо просьбой, они прежде всего прикидывали собственную выгоду, а верность союзникам хранили, пока это не противоречило их интересам. Юбилей папы принес в казну Ватикана много золота. Кроме того, самовластно захватывая собственность почивших кардиналов, папа обеспечивал себе постоянный источник дополнительных доходов. А смертность среди этих служителей церкви была очень высока. Злые языки говорили, что его святейшество находил возможным оказывать посильную помощь нерасторопному провидению. Таким образом, у папы хватило бы денег смирить гнев короля Людовика, если бы тот узнал, что Эль Валентино нарушил данное ему слово. Герцог имел в своем распоряжении сильную, хорошо обученную армию, и король вряд ли пошел бы войной на того, кто, в конце концов, считался его вассалом и другом. Макиавелли все больше склонялся к мысли, что хитрый Людовик предпочтет получить золото папы, так как Чезаре Борджа и его капитаны еще долго не смогут угрожать интересам Франции. Все шло к тому, что Флоренция, которую Макиавелли любил всем сердцем, обречена не гибель.

16

Добросовестный, преданный слуга Республики, Макиавелли каждый день писал подробные отчеты и отсылал их во Флоренцию. В доме Серафины, когда открыто, когда тайно, принимал курьеров и агентов. Во дворце, на ярмарке, в домах горожан собирал новости, сплетни, слухи, чтобы постоянно быть в курсе событий. Но не забывал и о соблазнительной Аурелии. Правда, для его замысла требовались деньги, а их, как всегда, не хватало. Жалованье он получал мизерное. И большую часть полученных при отъезде из Флоренции денег он уже потратил. Он привык ни в чем себе не отказывать. К тому же ему приходилось платить курьерам, отвозившим письма, да и многие придворные желали получить вознаграждение за предоставленные сведения. К счастью, в Имоле жили флорентийские купцы, которые могли одолжить ему значительные суммы. Но вот однажды у его дверей появился Джакомо Фаринелли, обычно приходивший к нему темной ночью. На этот раз он пришел днем, ни от кого не таясь, и сразу объяснил причину своего столь неожиданного визита.

— Ваш друг, высоко отзывающийся о ваших способностях, уполномочил меня просить вас принять этот скромный дар.

Он достал туго набитый мешочек и положил его на стол. Раздался звон монет.

— Что это? — холодно спросил Макиавелли.

— Пятьдесят дукатов, — улыбнулся Фаринелли. Огромная сумма. Теперь как никогда она пригодилась бы Макиавелли.

— С какой стати герцог пожелал подарить мне пятьдесят дукатов?

— У меня нет оснований полагать, что герцог имеет к этому отношение. Меня попросили принести вам деньги от доброжелателя, пожелавшего остаться неизвестным. Уверяю вас, никто, кроме него и меня, не узнает об этом подарке.

— Похоже, вы и этот доброжелатель принимаете меня за совершенного дурака. Возьмите деньги и отнесите тому, кто дал их вам. И передайте ему, что посол Республики взяток не берет.

— Но это не взятка, а всего лишь искренний дар друга, высоко ценящего ваш литературный талант.

— Я не понимаю, каким образом этот щедрый друг мог оценить мои литературные способности.

— Ему представилась возможность прочесть ваши донесения Синьории, посланные вами из Франции. Его восхитили глубина ваших рассуждений, присущий вам здравый смысл, чувство такта и особенно превосходный язык ваших писем.

— У человека, о котором вы говорите, нет доступа к архиву канцелярии.

— Возможно. Но ведь кто-то из чиновников мог заинтересоваться вашими донесениями и сделать с них копии, которые затем случайно попали к вашему доброжелателю. Вам лучше других известно, какие гроши платит Республика своим служащим.

Макиавелли нахмурился. Он спрашивал себя, кто из чиновников продал письма герцогу. Действительно, им платили очень мало, и, несомненно, некоторые из них являлись сторонниками Медичи. Но ведь Фаринелли мог выдумать историю с письмами.

— Герцог меньше всего хотел, чтобы вы поступали против совести или во вред Флоренции, — продолжал Фаринелли. — Он думает о взаимной выгоде, как своей, так и Республики. Синьория высоко ценит ваше мнение. Представьте дело в таком свете, чтобы каждый здравомыслящий человек понял необходимость заключения соглашения. Больше от вас ничего не требуется.

— Достаточно, — прервал его Макиавелли, саркастически улыбаясь. — Пусть герцог не тратит денег зря. В своих рекомендациях Синьории я буду исходить только из интересов Республики.